— Вы из отдела кадров?
— Да. Хотите у нас работать?
— Нет, мне об одном человеке узнать.
— Извините, справок мы не даём, — Марие Сергеевне, кадровичке, парень чем-то был неприятен, а своему намётанному профессиональному взгляду и интуиции она доверяла — работа у неё такая: уметь с первого взгляда определять, кто чего стоит.
— Мне очень надо, пожалуйста.
— Ну что ж, входите. Посмотрим, чем я смогу вам помочь, — Мария Сергеевна повернула ключ, вошла в кабинет. — Так что у вас?
— К вам недавно женщина приходила устраиваться на работу. Кира Глебова. Вы её приняли?
— Глебова? Нет, такой не было. Имя редкое, я бы запомнила.
— Вот, это она. Может узнаете? Может быть заходила всё-таки?
Женщина взяла фотографию, мельком глянула на посетителя.
— Я вот что подумала, — лучше в картотеке посмотреть для полной уверенности. Вы подождёте, пока я в архив схожу?
— А разве картотека в архиве? Не здесь?
— Не здесь. И я совершенно не обязана всё это делать. Так мне идти или не надо?
— Конечно, я подожду. Мне очень нужно её найти.
Женщина, чувствуя спиной цепкий взгляд, прошла по коридору и скрылась за одной из дверей.
— Киру Александровну пригласите.
И пока Киру звали к телефону, Мария Сергеевна припоминала подробности встречи с молодой женщиной, недавно принятой в лабораторию завода. Имя, действительно, было редкое — Кира. Может, потому она хорошо запомнилась.
— Кира, вас тут молодой человек спрашивает. — Нет, я из другого отдела звоню. Меня смутило, что он называет вас Глебовой, но фотография у него ваша. — Хорошо, не скажу. — Не волнуйтесь, не скажу. — Да невысокий такой крепыш, светловолосый. — Всё, договорились, не беспокойтесь.
— Нет, молодой человек, вы ошиблись. Ваша знакомая к нам не обращалась.
— Это точно?
— Теперь — абсолютно точно.
Кира стояла у большого окна. Она видела, как по ступенькам сбежал незнакомый парень, точно описанный Марией Сергеевной. Он обернулся, мазнул взглядом по окнам. Кира обмерла, ей показалось, что он посмотрел прямо на неё, но стекло бликовало на солнце и за ним ничего нельзя было рассмотреть. Из дверей вышел вахтёр, начал закуривать. Сердце у Киры оборвалось, когда она увидела, что незнакомец показывает ему фото. Но вахтёр пожал плечами и вернул фотографию назад. «Выходит, не поверил Марие Сергеевне? Будет продолжать искать?» Кира напряжённо смотрела, как двое внизу оживлённо разговаривают. Вахтёр что-то объяснял, энергично жестикулировал. Потом парень побежал к автобусной остановке.
Кира спустилась в отдел кадров.
— Всё в порядке, Кира, он ушёл.
— Кажется, не всё в порядке. Он сейчас с вахтёром говорил и тот что-то ему рассказывал.
— Так это мы сейчас выясним.
— Я вас об этом и хотела попросить. Пожалуйста.
Оказалось, парень выяснял адрес заводского общежития.
— От кого же вы скрываетесь, Кира? Или секрет?
— Вы теперь моя сообщница, — через силу улыбнулась Кира, — какие от вас секреты. Я вам очень благодарна, что догадались сначала мне позвонить. Замужем я недолго была.
— Неудачно?
Кира кивнула.
— Ох, доля наша женская. И что надо мужикам? Умница, красавица, жил бы, да Бога за жену благодарил. Но Кира, неужели вот это и есть ваш муж?
— Нет, этого я даже не знаю.
— Так отчего думаете, что он от мужа?
— Его фамилию назвал. Каким-то чудом он не знает, что я не взяла фамилию мужа.
В коридоре Кире стало плохо — закружилась голова, в глазах потемнело, во рту появился неприятный сладковатый привкус. Она прислонилась к стене, подождала, пока пройдёт дурнота.
Виталий ищет. Как повезло, что она сумела устроиться в общежитие, которое никакого отношения к заводу не имеет. И с пропиской умудрилась время протянуть… Впрочем, едва ли всё это помогло, если бы приехал Глебов, сам. У него бы всё получилось. И всё же — плохо, что он догадался об этом городе, очень плохо. Значит, отсюда надо уезжать. Но сейчас она просто не может, нужна хоть крохотная передышка, чтобы собраться с силами.
Этот незнакомый парень будто протянул ниточку между нею и Глебовым. Не ниточку… болезненный нерв. Кира только-только приладилась жить в жёсткой, тесной колее, с трудом устроилась в ней. Вроде бы всё складывалось как нельзя лучше. Да разве она знала, что хватит минуты, одного только имени, чтобы рухнули все её опоры и стены, иссякли силы, кончился воздух и опять нечем дышать. Она едва дождалась конца рабочего дня, чувствуя себя совершенно больной.
Когда ехала в переполненном автобусе, кто-то сказал рядом:
— Эй, тут девушке плохо! Ну-ка, пропустите к окну, откройте ей.
Киру протолкнули к окну. Холодный ветер ударил в лицо, растрепал волосы, она жадно глотала его. Ветер выжимал слёзы.
Кира вошла в свою комнату, как в убежище. Закрыла дверь на ключ, прилегла на кровать. Морозило. Она поджала ноги, натянула на плечи покрывало. В забытье приплыли смутные образы — полусон, полуявь. Дребезжало стекло в раме под напором ветра, пригоршни дождя бросало в окно. Ветер срывал последние листья, и оголившиеся ветки яростно секли воздух. Из комнаты быстро уходило тепло и Кире казалось, что это из неё самой уходит жизнь, и негде, не у кого взять новые силы, чтобы жить дальше. «Наверное, Вартану так же плохо было, когда он ко мне пришёл», — явилась непрошено мысль, и Кира прижала кулаки к лицу, готовая убить себя за эту дурацкую, никчёмную жалость к человеку, которого она должна ненавидеть.
Она встала и поставила кассету в магнитофон. Это было единственное, что она забрала у Глебова — кассеты. До сих пор она не прикоснулась к ним, боялась услышать голос Виталия… Но как же ей не хватало его! Сегодня не было сил противиться острому болезненному желанию, она хотела, чтобы Виталий поговорил с ней.
Ох, как больно защемило сердце, не вздохнуть. Кира тихо вернулась на кровать, забилась под одеяло.
Обычные песни, шлягеры. Сам он, чаще всего, был о них не очень высокого мнения, и Кира сердилась, когда он с иронией объяснял их недостатки. Он пел эти песни, этого было достаточно, чтобы они полюбились Кире. Просто песни, которые пел он. Просто песни… Так она их воспринимала. Только не в этот раз.
Слова занозами входили в сердце, мелодия, а более того — голос, сплетались в причудливую вязь силков, и Кира попалась в них: она не сумела отделить голоса от слов, и песня превратилась в песню-плач, песню-жалобу её любимого.
— …в спящем городе, ветер бьётся чёрной птицей, одиноко мне и холодно… *
…и мне холодно, любимый мой, в мою комнату рвётся ветер, чёрный ветер, что разметал нас…
…больно, как больно! — вторило бедное Кирино сердце, исходило криком, как кровью.
Она забыла, что совершенно чужой человек придумал эти слова, он знать не знал Киру с её бедой. Всё это было не важно — сегодня эти слова говорил ей Виталий. Сегодня она отреклась от него. Ни молча, ни в душе. Она сказала о нём — был. В представлении той женщины Глебов остался гадким, глупым, недобрым. И Кира оставила его таким, не опровергла, отреклась…
— …Говори ты мне, говори… Что ж, я выслушаю тебя… Но прощения — не проси, не смогу простить тебя… — сильный голос врывался в неё, шёпот проникал в самые потаённые уголки души и упрекал, и сам страдал. — Говоришь ты мне, говоришь, что я тоже был не прав… Что ответить тебе, малыш? Ты права… но я тоже — прав… *
С трудом дотянувшись до шнура, Кира выдернула его из розетки — голос Виталия оборвался. Кира съёжилась под одеялом. Кажется, слёз у неё больше не осталось. Она выплакала их на площадке последнего этажа Светкиного дома. Потом горе затвердело, запеклось, как каменная корка на лаве, и плакать она больше не могла. Но от этого стало только тяжелее, потому что вся безысходная горечь оставалась в ней, копилась чудовищным грузом, пригибала к земле. Теперь она плакала только во сне, просыпаясь на мокрой от слёз подушке.
Иногда Кира думала, что так хорошо было бы лишиться рассудка и ничего не помнить.
Утром она с трудом поднялась с постели. Она не понимала, что с ней. Всё тело, как избитое. Стоило чуть повернуть голову, и обносило тошнотворной дурнотой, темнело в глазах. Кира медленно натягивала пальто и вдруг обмерла от ужасной догадки: нельзя ей сегодня на работу! Если тот парень сообразит прийти пораньше и встать у проходной? Если она догадалась, то догадается и он! Кира медленно села на кровать. Вот кстати это недомогание! Она останется дома и вызовет врача.