продолжение вечернего разговора
Гретхен была раздосадована и недовольна собой. Ей всё более казалось, что она попросту бежала от Шах-Веледа, укрывшись в своем закутке. Намереваясь вызвать старшего помощника капитана на разговор, она вовсе не думала, что этот разговор так глубоко затронет ее саму. Гретхен была уверена, что не утратит хладнокровия и станет наблюдать своего противника бесстрастно, как бы со стороны. Это не удалось. То есть да, она без всяких усилий вызвала его на некоторую откровенность, и Шах-Велед приоткрылся ей. Но при этом бесстрастной остаться не сумела, и сейчас Гретхен еще не поняла, вышла ли она из беседы с Шах-Веледом без потерь.
Почему, чем разрушает он ее внутреннее равновесие? Что в его взгляде? Приобретает ли он эту странность лишь оттого, что черная повязка как будто гипнотизирует, неизменно притягивая к себе часть внимания, и создает ощущение, что она — покров, не позволяющий проникнуть в потаенную глубину глаз, где обычно таится невысказанная мысль, желание, намерение. Или темный, как ночь, цвет единственного глаза Шах-Веледа сам по себе скрывает эту глубину подобно бездонному омуту? Или бесстрастность этого человека, лицо, не отражающее эмоций, вводит Гретхен в замешательство? Их вечерний разговор взволновал Гретхен куда больше, чем его… так кто из них раскрылся в большей степени? Гретхен не хотелось думать, что потерпевшей стороной оказалась она.
И главное, о чем совсем уж не хотелось ей думать, потому что выбивало из колеи и ставило множество неразрешимых вопросов: что стояло за его словами об абсолютной власти драгоценности над своим владельцем? О каком ее влиянии на капитана он догадывается, что знает? И не ставит ли это знание ее, Гретхен, в зависимость от этого, непонятого ею человека?
Он деликатен, галантен, предупредителен и… опасен. Откуда это ощущение? Лежит ли в его основе лишь то, что суть этого человека остается скрытой от Гретхен, или она чувствует действительную угрозу, от него исходящую? Или его деликатность и предупредительность — маска, вопреки его утверждению, что он не носит масок? Или всё дело в осторожности, которой научили Гретхен злоключения, а их в ее жизни было предостаточно. Именно эта осторожность заставляла ее с недоверием относиться ко всякому незнакомому человеку, с кем сводила судьба. Но не сродни ли ее настороженность к Шах-Веледу той, какую она испытывала к Ларту… Тимотею Кренстону?.. А ведь к да Ланга — в отличие от Ларта и Тимотея — она прониклась расположением в первый же день знакомства! Что это значит? Неужели она совсем не способна разбираться в людях?!
Гретхен в отчаянии стиснула руки. «Нет-нет, постой, — сказала она себе. — Ларт и Тимотей вошли в мою жизнь при таких обстоятельствах, что я к любому отнеслась бы точно так же. Нелепо думать, что к человеку, под покровом ночи пробравшемуся в твою спальню и похитившему тебя с неизвестной целью, ты немедленно начнешь испытывать симпатию! А Тимотей… представший как предводитель шайки негодяев… и вопли той несчастной… Что могло родиться в моей душе, кроме ужаса перед ним?»
Ал да Ланга… среди блеска и великолепия праздника, веселые, открытые люди вокруг… Несмотря на все ее переживания в тот день, теперь Гретхен понимала, что ей было хорошо среди них, она дарила искреннюю улыбку радости каждому из веселой толпы… и Ал да Ланга был одним из тех людей. Окажись в той праздничной толпе Шах-Велед… что почувствовала бы к нему Гретхен в таком случае? Однозначного ответа она дать себе не смогла. Одно она могла сказать с полной уверенностью: он понимает ее гораздо лучше, чем она его и чем ей хотелось…
— … Я… поверьте, я вижу, знаю вас глубже, чем вы думаете, — будто в продолжение этих мыслей говорил Шах-Велед вечером следующего дня: — Сегодня я много думал о вас. И о да Ланга. И о положении, в котором я оказался.
— Ваше положение? О чем вы говорите?
— Поверьте, мадам, я не ослеплен вашим драгоценным блеском, и всё же… Чутье не подводит старого морского волка, — он бросил взгляд на спящего капитана. — Он знал, что мне нельзя узнавать вас так близко…
Час был уже поздний. Обычно в это время Гретхен уходила к себе, а Шах-Велед либо еще какое-то время оставался в каюте да Ланга, либо тоже шел отдыхать, утомленный долгим днем. Но сегодня, несмотря на явную сдержанность Гретхен, он сам попросил ее не уходить в свою темницу.
— Мне кажется, вы сожалеете о сказанном вчера. Я подумал, что недоговоренность станет поводом для вашего беспокойства. А мне не хотелось бы доставлять вам новые, к тому же беспочвенные тревоги. Не опасайтесь меня. Вы можете заподозрить меня в коварстве и не поверить моим словам. Однако я не вижу, как мог бы навредить вам. Сообщить да Ланга, что ему не следует вам доверять? — Гретхен посмотрела на него с насмешливым удивлением. — Ваше недоумение абсолютно оправдано — ну, в самом деле, разве сам он об этом не знает? Да Ал прекрасно понимает, что ваша лояльность не более, чем вынужденная необходимость. Вы и сами этого не скрываете. Еще я мог бы открыть ему глаза, указав, что он попал под ваше влияние. Но, мадам, ведь это естественное состояние безумно любящего мужчины! А прибавьте сюда положение, в котором этот любящий мужчина оказался, и место, которое вы заняли, поставив его в прямую зависимость от вас. Видите, я не открою ему ничего нового. Если же вы сочтете, что я здесь беспрестанно высматриваю и шпионю, чтоб делать выводы о вашем влиянии на Ала… Право, для этого достаточно услышать хотя бы раз, как вы отчитываете нашего сурового капитана. И как без малейшего ропота смиряет он перед вами свой упрямый, независимый нрав.
— Браво, Шах-Велед! Браво! — Гретхен покачала головой и вдруг рассмеялась.
— Почему вы смеетесь? Я насмешил вас?
— Ах, нет! — она помахала рукой. — Простите мне несдержанность, но даю вам слово, я смеюсь не над вами.
Гретхен говорила искренне. Смеялась она над собой. Слова Шах-Веледа вдруг открыли ей глаза на то, как нелепы ее опасения против него. Действительно, как может он усугубить ее положение? Расскажет капитану, почему он так быстро и крепко засыпает? Ну, так что? А может быть, тот рад прибегать к такого рода снотворному?