Гретхен беседует с Шах-Веледом, в том время как Ларт рассказывает друзьям о своих намерениях
На следующий день после завтрака Ларт пригласил Тимотея, Пау-Тука и Кристофера Барклея и о чем-то говорил с ними довольно продолжительное время. Гретхен сочла за лучшее не присутствовать при этой беседе — вовсе не обязательно превращаться в неотвязный хвостик Ларта, даже если хочется быть с ним постоянно. Никогда-никогда не пресытится она возможностью близко видеть его прекрасные глаза, улыбку, слушать спокойный, завораживающий голос, случайно, невзначай прикоснуться к нему. Ну да, можно, конечно, видеть его издали, но как трудно противиться магнетической тяге, от него исходящей!
Гретхен попыталась занять себя чем-то. Помогла прибраться после завтрака, но больше работы для нее не нашлось. Теперь, когда столько людей опекали ее и заботились, ей и делать-то стало нечего. Гретхен подсела к Шах-Веледу, который что-то выстругивал из деревяшки.
— Что вы делаете, Авари? — заинтересовалась она спустя несколько минут, глядя, как ловко он снимает ножом маленькие стружки — ими было усеяно у его ног.
Шах-Велед стряхнул стружки и молча протянул Гретхен свою работу. Она увидела, что деревяшка не бесформенна, как ей показалось, — резец будто высвобождал из обрубка изящную фигурку женщины с ребенком на руках. Уже можно было различить, что голова женщины покрыта чем-то вроде большого платка или покрывала, а концом его женщина укрывает ребенка. И ткань, будто наполненная ветром, образует полусферу, завершая единство матери и ребенка.
— Да вы художник! — Гретхен изумленно взглянула на Шах-Веледа.
— Мне хочется что-то оставить вам на память о себе.
— О!.. — Гретхен умолкла, рассматривая фигурку, осторожно проводя пальцами по плавным линиям. — Это великолепно, Авари…
— Она еще далека от завершения, — ответил Шах-Велед, — надеюсь, я успею, — он забрал статуэтку из рук Гретхен и снова принялся снимать тонкие белые завитки.
Притихнув, Гретхен, смотрела, как он работает. Уверенные движения смуглых сильных рук завораживали.
— Вы так ловко управляетесь с ножом и деревом… Уж верно это не первая ваша работа. В вас виден мастер.
— Иногда приходит желание чем-то занять руки. А деревяшку всегда и везде можно найти.
— Мне казалось, я знаю о вас так много, — задумчиво проговорила Гретхен. — И вдруг открывается совсем новая сторона. Почему же никогда раньше я не видела в ваших руках ничего подобного?
— Мне нравится прикасаться к дереву, оно как будто живое — теплое, шершавое. Нравится, как послушно оно моей фантазии… Но всякое удовольствие пропадает, если что-то мне тяготит душу. А вот когда на сердце покой, тогда и мысли, и дело, и чувства — всё входит друг с другом в гармонию, тогда я часто вырезаю деревянные фигурки.
— Значит ли это, что сейчас вы обрели душевную гармонию? Или вырезаете только потому, что торопитесь закончить работу?
— Нет, не потому, что тороплюсь. У меня на душе хорошо оттого, что я вижу — ваш супруг именно такой, как вы говорили о нем. Я очень этому рад. Признаться, опасался, что вы смотрите на него глазами влюбленной женщины…
— Да, — улыбнулась Гретхен. — Именно так я и смотрю на моего мужа. Разве это дурно?
— Не лукавьте, — с улыбкой взглянул на нее Шах-Велед. — Вы и сами знаете, что ничего такого я не подразумевал. Я имел в виду, что далеко не всегда мужчина соответствует тому образу, который рисует себе женщина, окружив его ореолом своей любви и ее же сиянием ослепленная. Ваш Ларт очень достойный человек.
— Он лучший из достойных, — поправила его Гретхен.
— Согласен, — кивнул Шах-Велед. — Потому я рад за вас и спокоен, оставляя под его надежной защитой.
— А я рада, что Ларт вам понравился, Авари. Будь иначе, меня бы это сильно огорчило.
— Меня тоже.
— Теперь, когда мы достигли абсолютного согласия, я поняла, что такое гармония, — рассмеялась Гретхен.
А между тем, вопрос, по которому Ларту понадобился совет товарищей, заинтересовал бы Гретхен. Ларт хотел отблагодарить двух мужчин, что сохранили его любимую, стали ей опорой и защитой в трудные, смертельно опасные дни. Он еще не знал, что сможет сделать для Шах-Веледа, но в отношении юного индейца у него появились идеи. Однако для их реализации ему нужен был совет людей более сведущих, чем он. Ларт не желал допустить какой-то случайной неловкости, бестактности из-за незнания индейских обычаев и условностей.
— Ларт, спору нет, Уитко вправе рассчитывать на вашу признательность, но, должен сказать… ваши намерения превосходят все ожидания. — Траппер Барклей развел руками. — Я не нахожу слов для определения вашего великодушия. Однако подумайте вот над чем. Мы ведь не знаем наверняка, чем руководствовался Уитко, когда решил пробраться на судно и вместе с ним покинуть Флориду. Нет-нет, я не хочу сказать о нем что-то плохое! Я лишь призываю к осторожности! Что, если он преследовал собственные цели? Что, если они имели какое-то отношение к вашей супруге? Что, если еще и теперь он намерен их достичь?
— Ваше предложение, Кристофер? Дожидаться, когда предполагаемые тайные планы Уитко выйдут наружу? Нет, друг мой, я не прислушаюсь к вашему совету. Во-первых, этот индеец мне нравится. Еще на Флориде, по одним лишь рассказам о нем, у меня сложилось об Уитко благоприятное впечатление и с тех пор оно не только не развеялось, но многократно окрепло! Да одно слово Гретхен перевесило бы все мои сомнения и колебания, а она называет его ДРУГОМ. Во-вторых, даже если бы он был с нами не искренен, — он спас Гретхен. Ради нее, сознавая нешуточную опасность, он подверг себя угрозе смерти, терпел лишения. Он не устрашился гнева кровожадного бога, отнимая у него жертву, ему предназначенную, не устрашился могущественного колдуна-шамана! Так неужели я стану вынашивать подозрения против него и медлить с изъявлением благодарности?!
Кристофер Барклей молча склонил голову.
— Уступая моему мнению, вы все-таки не согласны со мной? — спросил Ларт.
— Согласен. Вы правы. А свои слова я беру обратно.
— В таком случае, не станем обсуждать целесообразность моих намерений. От вас нужно другое: помочь мне воплотить их в лучшем виде, не упустить каких-то деталей, из-за которых мои благие намерения обернутся бессмыслицей. К примеру, как если бы я одарил Уитко пуховыми одеялами и перинами, абсолютно никчемными в жарком и влажном климате этих мест.
Отправляясь к берегам Нового Света, Ларт имел об этой стране представление, сложившееся под влиянием рассказов людей, побывавших там, либо слышавших о ней из других уст. Молва рисовала картину богатейших земель со многими диковинами и райским изобилием. Рассказывали о стране озер и водопадов, обширных степей и девственных лесов. Одна лишь досадная ложка дегтя неизменно портила картину земного рая, а именно — дикие воинственные племена, свирепые каннибалы, населявшие Америку. Ларт привык составлять мнение по собственным впечатлениям. Но далек он был и от того, чтоб совершенно отбрасывать чужой опыт. Поэтому определенное отношение к Америке и ее обитателям у него все же было, когда он отравлялся в тяжелое, полное опасностей и тревог путешествие. Однако за время, прошедшее с того дня, как «Летучий» встал на якорь вблизи Джорджтауна, представления Ларта претерпели большие изменения. Знакомство с многоопытным Барклеем, немногословным и сдержанным Пау-Тука, визит в индейское племя, разговоры и наблюдения позволили Ларту усомниться в истинности рассказов о коренных обитателях Америки. А благородный, самоотверженный поступок Уитко окончательно утвердил Ларта во мнении, что разошедшаяся по миру слава об индейцах, как о «безжалостных свирепых каннибалах», за редким, может быть, исключением, — клевета.
А клеймить надо не их, а европейцев, которые незвано явились в чужую страну, силой оружия насаждая свои законы и порядки, несогласных же, свободолюбивых и гордых уничтожают и теперь, истребляя целые племена, народы. Так можно ли обвинять индейцев в жестокости и требовать от них радушного отношения к бледнолицым?
Первые белые явились в индейские племена, как торговцы, но быстро и охотно поменяли кочевую жизнь на оседлую, основывая торговые фактории. А еще через несколько лет появились плантаторы. В благодатном климате, на плодороднейшей земле, отвоеванной у джунглей, возникали обширные поля. А между тем, это ведь были земли, испокон веку принадлежащие индейским племенам. Согласия у законных владельцев не только не спрашивали, их самих изгоняли с обжитых территорий, теснили в самые непригодные для жизни места.
Что еще хуже, для работы на плантациях постоянно требовались люди. И кто как не индейцы оказались обречены на эти работы — кому больше? Правда, были еще негры. Но суда с трюмами, набитыми «черным деревом», еще надо было ждать. И потом, работорговцы старались подороже продать свой товар, тогда как индейцы всегда были рядом, под рукой. Правда, среди них не находилось добровольцев на адски тяжелый труд. Но можно было обманом завлечь их на поля; либо заполучить в качестве пленников. Причем пленными они становились «благодаря» индейцам враждебных племен. Были такие, промышлявшие охотой на людей. Они нападали на поселения, захватывали в плен сильных, здоровых мужчин и женщин и переправляли на плантации белых — испанцев, голландцев, англичан. Европейцы разжигали вражду между племенами, подкупая и задабривая одних, натравливали на других. Дурная слава племен, подобных карибам, свирепым и воинственным, скоро гремела по всему побережью.
Непосильный, рабский труд выжимал человека всего за два-три года. Плантаторы не были заинтересованы создавать хотя бы минимально сносные условия для своих рабов, экономили на всем, в том числе на питании. Из джунглей рабы поставлялись без перебоя, цена им была смехотворно мала, выгоднее было купить нового, чем постоянно тратиться на содержание имеющихся. Тот, кто оказался на плантации, был обречен. Бунты и побеги влекли за собой чудовищные по жестокости расправы. Бесчеловечность и неотвратимость наказания призвана была устрашить остальных. И если уж говорить о жестокости, то индейцам было куда как далеко до дьявольской изобретательности цивилизованных европейцев.
…После полудня Ларт пригласил Уитко в одну из хижин, ту, что была просторнее. Кроме них в хижине присутствовали Гретхен, Тимотей, Шах-Велед и конечно, Пау-Тука и Кристофер Барклей.
— Уитко, я не стану долго говорить о том, как благодарен тебе, — сказал Ларт. — Да и слов таких нет, чтоб выразить мою благодарность. Поэтому я хочу отблагодарить тебя не словами, а делом. Я был в твоем племени, Уитко, я старался узнать как можно больше о тебе и твоих соплеменниках, о вашей жизни. С сердечной радостью убедился, что славное племя катчезов отличается миролюбием и стремлением к жизни спокойной, простой: иметь семью, растить детей, жить в мире, согласии и благополучии. Однако действительность далеко не всегда соответствует нашим желаниям. К своему огорчению я узнал — у индейцев катчезов есть серьезные причины опасаться за свободу и жизнь, за будущее своих детей. Я убедился, что люди Старого Света далеко не всегда поступают по чести и совести, говорю об этом со скорбью и стыдом. Мысли об этом давно не дают мне покоя. Я прошу тебя, Уитко, сын вождя, и в твоем лице людей твоего племени — примите от нас то, что мы в силах сделать для вас. Прежде всего, я обещаю как можно скорее заняться вопросом о землевладении. Ты поможешь мне, Уитко, нанести на карту границы земель, на которых испокон веку обитают катчезы и считают своими. Я и мои друзья сделаем так, чтобы ваши права были подтверждены нынешней властью — губернатором вашего края либо тем, кто стоит над ним. Вы получите документ, удостоверяющий ваше право, и никто не посмеет посягнуть на земли катчезов, ибо в противном случае он преступит закон, установленный белыми.
Мы потребуем, чтобы в документ был включен пункт, признающий за вами право отстаивать свою собственность любыми способами. Точно так же, как любой мужчина имеет право защищать свой дом, в который лезет вор. Часто права свои надо доказывать силой и оружием. Стать такими, чтобы с вами опасались связываться — вот что необходимо вам. Мы дадим вам оружие — пистолеты, ружья, пищали… все что захотите, в достаточном количестве. Я знаю, индейцы больше привыкли обходиться луком, стрелами и копьем. Но солдаты приходят с огнестрельным оружием, вы ни в чем не должны им уступать. Знаю так же, что редко кто из индейцев умеет обращаться с таким оружием. У вас в племени останется человек, который научит метко стрелять из ружья и пистолета, и еще многим полезным и необходимым вещам. Я еще не решил, на кого смогу возложить эту миссию, но такой человек непременно будет.
Еще одно, Уитко, касающееся лично тебя. Твой отец упомянул, что тебе нравится путешествовать, узнавать новые земли и народы. Я приглашаю тебя в свою страну, где ты сможешь жить сколько захочешь, при этом научиться многому, в том числе военному делу, дипломатии — и затем применить свои знания и умения на благо своего народа. Выбор я оставляю за тобой: хочешь — вернешься сейчас домой, а хочешь — отправишься в дальние страны. Одно я обещаю тебе твердо — отныне мы тоже станем заботиться, чтобы твое племя не знало лишений.
Гретхен с легкой улыбкой смотрела на молодого индейца и искренне им любовалась: он стоял высокий, широкоплечий. В нем не было ни капли спесивости либо гордыни. Зато от него исходило ощущение силы, достоинства и спокойной уверенности в себе. Точеные черты лица его были достойны украсить изваяние какого-нибудь древнего индейского бога, олицетворяющего совершенство. Гладкие волосы, стянутые ремешками в две косицы, блестели, как крыло ворона. Бесстрастие Уитко не вводило Гретхен в заблуждение. Пусть ни один мускул не дрогнул в лице в то время, как он слушал Ларта, но Гретхен уже научилась читать в глубине темных глаз. Она видела, что он удивлен и взволнован.
Уитко поблагодарил сдержанно, но почтительно, молча склонив голову. Гретхен подумала, что, может быть, он боится заговорить, боится, что голос выдаст его волнение, и находила это трогательным. Она встала, подошла к молодому индейцу. Взяв его за обе руки, сказала: «Милый Уитко, мой верный и бесстрашный друг, я никогда, никогда не забуду тебя и того, что ты для меня сделал! Я обязана тебя жизнью, благородный Уитко, ты подарил мне ее». И отважный Уитко смешался, нечто беспомощное проступило в его глазах, отчего с лица спала маска бесстрастия и легкой отчужденности. Он смотрел на Гретхен сверху вниз, и, кажется, не знал, как ей ответить. Наконец проговорил:
— Я тоже никогда не забуду тебя, Звезда Водопада. Я… рад, что в нужный час оказался на берегу.
— От себя я тоже хочу кое-что оставить тебе, — улыбнулась Гретхен и протянула руку назад, к Ларту. Он вложил в нее небольшой круглый футляр, и Гретхен вынула из него свернутый в трубку лист твердой бумаги. То был один из портретов, который Ларт на всякий случай прихватил с собой, когда торопился к пирамиде.
Уитко не просто был в удивлении, он изумленно смотрел то на портрет, то на Гретхен, не веря поразительному сходству копии и оригинала.
Ларт взглянул на Авари:
— А вас, Шах-Велед, чем могу я отблагодарить достойно? Надеюсь, вы поможете мне…
Шах-Велед поднял руку, останавливая его.
— Прошу вас… не надо. Я порадовался за Уитко — он истинно достоин столь необыкновенного вознаграждения. Что касается меня, я думаю, вам известно, каким образом я приобщился к вашему несчастью. Нет, не возражайте! — чуть повысил голос Шах-Велед, увидев резкий протест в лице Гретхен и останавливая ее. — Кроме того, я уже вознагражден — вопреки человеческим безумствам само небо хранило Гретхен, вы опять вместе, она жива и здорова. Поверьте, для меня не может быть награды более ценной, чем сознание, что я хоть сколько-то искупил свою вину перед вами.
— Вы огорчили нас, — медленно проговорил Ларт. — Меня и Гретхен. В жизни устроено так, что человек неизбежно совершает ошибки. Судят не за ошибку. А за выбор, который человек делает после: желает ли он исправить свой проступок или утверждается в нем последующими. Вот за что должно судить. Сдается мне, что вы сами придаете прошлому гораздо больше значения, чем мы. Поверьте, и Гретхен, и я, мы видим вас в свете той ежечасной заботы, которой вы окружили Гретхен, неустанного подателя надежды, опоры, которую на протяжении долгого времени она находила единственно в вас. Разве не естественно наше желание сделать что-то в ответ? Я вовсе не кичусь своими возможностями и щедростью. Я просто хочу сделать то, что в силах сделать. Как вы и Уитко отдавали Гретхен всё свое сердце, делали всё, что могли, не экономя. Вы не можете отказать нам в праве быть благодарными.
— Я полностью поддерживаю Ларта, — проговорил Тимотей.
Остальные, не понимая, о какой провинности говорит Шах-Велед, но абсолютно доверяя Ларту, согласно кивали.
— Хорошо… — помедлив, сказал Шах-Велед. — Но позвольте мне самому попросить вас о чем-то. В эту минуту мне еще не о чем просить. Но возможно позже. Не торопите и не настаивайте. Если мне будет нужно — я попрошу.
— Что же… пусть будет так. Я к вашим услугам в любой час, — склонил голову Ларт.
Гретхен не сказала ни слова, но позже выбрала минуту, когда могла поговорить с Шах-Веледом наедине.
— Авари, — она присела на каменную ступень рядом с ним, — Ларт правильно сказал: вы огорчили нас. Почему вы не позволили ему что-то сделать в знак нашей признательности?
— Гретхен, дорогая, простите меня, я вовсе не хотел вас огорчить!
— Я привыкла видеть в вас близкого мне человека, по душе близкого. Я люблю вас всем сердцем. Будь вы мне самым любимым братом, я бы не смогла любить вас больше, чем теперь. У меня в сердце столько тепла для вас!.. И помня о печальной вашей судьбе, — Гретхен стиснула руки на груди, — как я хочу, чтоб в этом мире вам сделалось хоть чуточку теплее. Я умоляю вас, Авари, поверьте Ларту! Если бы вы могли его лучше узнать! Он необыкновенный… Знаете… — горячо заговорила она, — я очень хочу, чтобы вы приехали в его страну, увидели, сколь необыкновенны люди, его соотечественники. Там все устроено так справедливо, что люди лишены многих пороков. Вместо них процветают таланты. У людей светлые лица и открытые сердца. Я ими восхищаюсь. И вот они, люди, достойные восхищения, назвали Ларта лучшим среди них и преклоняются перед ним, Вершителем, членом Круга Семи. Вы не знали меня, какой я была до встречи с ним, и даже представить не сможете… у меня в то время было одно единственное желание — умереть. Встреча с ним… это как… как если бы живого человека всю жизнь держали в темном склепе, и вдруг кто-то пришел, взял его за руку и вывел в сияющий, цветущий мир… Ах, я все же не умею сказать вам… или боюсь сказать и оскорбить вашу память… И все же… знаете, Авари, Ларт владеет способностью вернуть человека к жизни, наполнить ее новым содержанием… и привести к мысли, что счастье еще возможно. Ларт для многих стал рукой судьбы, поворотом к жизни. Прошу вас, Авари, позвольте ему принять в вас участие! Кто знает, может быть, вы перестанете думать, что жизнь ваша — вся в прошлом, а будущее — лишь ожидание смерти.
— Гретхен, дорогая, я верю, что Лартом движут самые чистые намерения, но…
— Какие «но» возводите вы между собой и нами? Не хочу слышать никаких «но»! Пообещайте мне сейчас, что никогда-никогда больше не посмеете заговорить о своей причастности к преступлению да Ланга! Как вы не понимаете, что словами этими добиваетесь только одного — вы оскорбляете мои чувства к вам, вы как будто отказываете мне в их правомерности и искренности! Разве то, что вы сделали для меня потом, ничего не значит?
— Я только был с вами рядом.
— Вы были со мной рядом как случайный прохожий, с которым нам просто оказалось идти в одну сторону? Как недолгий попутчик идет где-то позади меня или впереди и интересен для меня не больше чем прочие детали окружения? Или вы были верным другом на опасном пути, чья рука не оставляла меня ни на миг, в ком я не сомневалась, знала, что в любую минуту он готов вступиться за меня и не пожалеет жизни? Вы постоянно рисковали собой ради меня — на «Кураже», на Маннестерре, здесь избежали смерти чудом! Кем вы были со мной рядом, Шах-Велед? Все-таки случайным прохожим?
— Надеюсь, что нет.
— Я тоже надеюсь. Но на деле же вы упорно отступаете в тень, как будто говорите: прощайте, дальше нам не по пути. Скажите-ка мне, что вы думаете о сэре Тимотее Кренстоне? Какие отношения связывают его и Ларта?
— Несомненно, крепкой дружбы. Из всех спутников сэр Кренстон самый близкий человек вашему мужу. Разве не так? Вы странно спрашиваете.
— Именно так. Странным же может показаться другое. Я немного расскажу о Тимотее, чтобы показать — у нас были все основания расстаться с Тимотеем, чтобы никогда больше не встретиться. Тем более что наши страны разделены тысячами миль. Но видите, даже расстояния не имеют значения. И мне бы хотелось, чтобы вы тоже остались не только в памяти. Я вам расскажу, как появился в моей жизни сэр Тимотей. Он встретился мне в те дни, когда я была уверена, что Ларт погиб. Спас от безумия, от смерти и полюбил меня. Он сделал мне предложение и я приняла его, потому… что у меня был только он… ни средств к существованию, ни друзей, ни родных… Но узнав, при каких обстоятельствах мы с Лартом потеряли друг друга, и что погибшим я его не видела, он… нашел Ларта. Этот поступок характеризует, прежде всего, самого Тимотея. Но ведь раньше, чем привести в дом Ларта, Тимотей встретился с ним и составил мнение. Кренстон оставил бы его «мертвым», возникни у него хоть малейшие сомнения в отношении Ларта. После того как я вернулась к Ларту, по житейским понятиям, у Тимотея было мало оснований испытывать к нему добрые чувства. Но вы сами видите, их связали узы крепкой дружбы. Два дня назад, когда нас вызволили из плена пирамиды, для меня было огромной неожиданностью увидеть Тимотея рядом с Лартом. Оказалось… едва Ларт понял, что произошло со мной, он немедленно написал Кренстону.
— Милая Гретхен, мне не нужно много времени, чтобы понять, что за человек ваш муж. Мне кажется, я научился видеть сердцем. — Шах-Велед усмехнулся: — Возможно, боги таким образом возместили мне незрячий глаз? И я готов на все, чтобы не быть причиной вашего огорчения, особенно теперь, когда вы так счастливы. Вы знаете, что вы светитесь? Вы стали похожи на лучик, на солнечный зайчик. От одного взгляда на вас на губы просится улыбка. Будь моя воля, я бы глаз не сводил, смотрел и смотрел.
— Авари, — голос прозвучал с упреком, но Гретхен не сдержала счастливой улыбки, — если вы радуетесь тому, как ловко увели разговор в сторону, то не обольщайтесь, вы делаете это весьма неуклюже. Я хочу говорить о вас, а не о себе. Не знаю, могу ли я спросить об этом… но, может быть, вы хотели бы вернуться в Индию и продолжить свою борьбу? Ларт был бы рад поддержать вас и наверняка нашел бы для этого различные способы.
— Нет, Гретхен, — покачал головой Шах-Велед. — Я не вернусь в Индию. Нельзя вступать в борьбу без веры в победу. А я утратил веру. Колонизаторы погасили огонь восстания и старательно затоптали угли. Пепелищем стало поле, в которое можно было бы бросить зерна гнева. Всходов не будет. По крайней мере, еще очень не скоро.
— Это печально… — горестно прошептала Гретхен.
— Не печальтесь. Я смирился. И знаете, милая Гретхен, может быть, ваш Ларт и впрямь, умеет смягчить неумолимость судеб, — улыбнулся он. — Может быть, и для меня встреча с ним станет новым поворотом в жизни.