Вот в такой дом и внесли своего сына Ханс и Анна. Милое личико Анны сияло улыбкой, глаза радостно блестели — это был их дом! Больше не надо будет жаться по чужим углам, спать на нарах, питаться по большей части сухомяткой. Вот он, дом, — новый, светлый, пахнет свежим деревом. Если что и не так, это они поправят, по-своему всё устроят. А за стенкой Якоб с Мартой. Вот как хорошо всё устраивается!
Не успели они ещё оглядеть дом и усадьбу — у ворот остановилась повозка, с неё соскочил их новый знакомый, Фридрих Кройтер, форштегер Урбаха. Это он короткое время назад привёл их в этот дом.
— Эй, хозяева, принимайте скарб! — позвал он, широко отворяя ворота.
Анне хотелось смеяться, глядя, как пополняется их владение.
У окна встал стол (ценой в пятьдесят копеек), к нему приставили две скамейки (ещё пятьдесят копеек), внесли деревянную кровать (тоже пятьдесят копеек), в сени вкатили большую бочку на двадцать вёдер (семьдесят копеек ценой) и маленькую (двадцать пять копеек), в кухню внесли кадушку под воду (двадцать копеек), большую корзину (тридцать копеек), железную сковороду (двадцать копеек), шесть деревянных тарелок по копейке каждая, столько же деревянных ложек (три копейки за все), квашню (ценой десять копеек), два ведра и и ещё что-то гремело в поставленных на пол мешках.
Фридрих выдал им ещё денежную ссуду и сказал:
— Завтра заберёте две лошади с фурой и корову. Инвентарь, зерно, припасы всякие тоже сами заберёте. Землю, надел ваш, покажут. И всё, живите с Богом, хозяйничайте.
Земледельческие орудия необходимые для крестьянского труда получил каждый колонист: плуг из двух лемехов и железной лопатки, фуру и лошадиную сбрую, косу, топор, мотыгу и лопату. Каждый, знакомый с крестьянским трудом, понимал, что с этими орудиями в руках нечего и думать об образцовом хозяйстве, тем более, что в посёлке пока ещё нет ни одной кузницы. Посевное время и так уже было упущено. Но всё же поля надо было обработать, хоть что-то ещё можно было посеять, дай Бог, хоть половина взойдёт. А не оглянешься — осенний сев подойдёт. Кто мог, срочно приобретал необходимое на собственные средства, другие соединялись в группы и заказывали орудия сообща.
Каждая семья получила двенадцать пудов пшеницы, столько же овса, четыре пудовки ячменя, два — гречихи, полпудовку пшена и, к осени, два мешка ржи.
Контроль за колонистами был возложен на капитана драгунского полка Ивана Райса. Помимо родного немецкого, он прекрасно говорил по-русски и по-французски, а также знал инженерное дело и был способным организатором. Он прибыл в Саратов сухопутным маршрутом в октябре 1763 со второй группой колонистов в две с лишним сотни. Райс занимался определением мест под будущие колонии и проектированием поселений. Кроме того, в его обязанность входила закупка необходимого сельхоз инвентаря, рабочего скота, домашних животных и посевных семян. То, что нельзя было закупить в районе Саратова, надо было приобретать в Москве. Ему разрешалось делать закупки из расчёта пятьдесят-семьдесят рублей на семью.
Поток колонистов увеличивался, и обеспечение их делалось всё более проблематичным для небольшой команды Райса. В 1765 году они ещё справлялась с закупками, но в 1766 вынуждены были выдавать приезжавшим ссуду в сто пятьдесят рублей для самостоятельных приобретений. Решение это оказалось неудачным. Купцы и местное население пользовались тем, что колонисты не знают русского языка и местных условий, и просто обманывали их. А с другой стороны, наплыв огромного числа колонистов привёл к резкому взлёту цен на живой и мертвый сельхоз инвентарь в районе Саратова.
Централизованная закупка необходимого для организации быта и хозяйства поселенцев была частично восстановлена. Да, она тоже была не идеальным решением, чиновники никогда не упускали возможность запустить руку в государственный карман. Но, самостоятельная закупка значительно увеличила бы и без того огромный колонистский долг государству.
Почему так легко выдавали колонистам огромные по тем временам ссуды? В 1764 году заселившимся в первые колонии выдавали по двести и более рублей на семью. И это помимо стоимости жилья и полного комплекса хозяйственных построек.
Можно предположить, что Канцелярия, располагая большими суммами на колонизационные мероприятия, использовала их для своеобразного долгового закабаления поселенцев, делая практически невозможным массовое возвращение их на родину.
Граф Орлов, президент Канцелярии опекунства прекрасно понимал, что, оставив колонистов в долговой кабале в России, можно возвратить государству казённые деньги, пусть через двадцать-тридцать лет, а вот если приехавшие иностранцы вернутся на родину, то затраты на них можно считать безвозвратно потерянными.
С обеспечением колонистов рабочим и домашним скотом тоже было не всё благополучно. Не учитывалось, способны ли переселенцы содержать их. Например, Якоб и Марта никогда в жизни не имели дело ни с лошадьми, ни с коровами-телятами кроме как брать извозчика да покупать на рынке молоко или говядину.
В результате в колониях был большой падёж скота, а в лучшем случае их забивали на мясо.
Форштегер долго оставался на половине Бергов. Якоб втолковывал ему, что должен не землю пахать — чего делать он не умеет, а завести в Урбахе аптеку. В багаже Якоба имелись необходимые для этого приспособления и инструменты. К тому же немало нужного приобрёл он зимой в Торжке.
— Скажи, герр Кройтер, лекарь в тебя Урбахе есть?
— Пока ещё нет.
— Так ты же радоваться должен, что появился человек, к кому люди могут прийти и получить нужное лекарство. Я с малолетства в этом, сам почти лекарь. Я гляжу, погоды в этих краях суровы, мы к таким непривычны, не умеем в таких жить. Но чтоб от простуды-лихорадки избавить, жар снять — тут мне лекарь не нужен. Какой работник, когда голова трещит или понос напал, а всего и надо-то — порошок либо микстуру человеку дать. А Марта всегда мне помощницей была. Порошки растереть, микстуру или отвар приготовить — тут она большая умелица. Честь по чести тебе говорю — хочешь, чтоб поменьше людей в Урбахе мёрли — ставь меня аптекарем. А коль увидишь, что зря на уговоры мои повёлся — клянусь, пахать землю пойду.
— Складно говоришь, герр Берг. И убедительно. Ладно, я подумаю.
На душе у Якоба и Марты полегчало. Почти разрешилось к лучшему то, что беспокоило более всего на их пути в новую жизнь.