Ал да Ланга просит о встрече с Гретхен
Обстановка каюты, в которую помести Ала, была аскетична. Узкая откидная полка-шконка, застланная тонким матрацем… белье грубого полотна, шерстяное одеяло. Имелись стол и стул, накрепко привинченные к полу. Более всего интерьер напоминал тюремный застенок.
Ал да Ланга сидел на кровати, когда звякнул, повернулся ключ в замке, и вошел Ларт. Да Ланга встал, с ожиданием глядя на него. Ларт неспеша прошелся по тесному помещению, остановился у задраенного иллюминатора, потом молча присел к столу. Да Ланга продолжал стоять. Он первым нарушил молчание, медленно проговорил:
— Сейчас удача на твоей стороне. Ты победитель.
— Победитель? — Ларт удивленно поднял на него глаза. — Тебе представляется, что ты затеял со мной состязание? А Гретхен — приз удачливому?
— Нет. Я вовсе не это хотел сказать.
— Ты сказал то, что сказал. Впрочем, я пришел услышать от тебя другое. Сожалеешь ли ты о том, что совершил?
— Н-нет… — угрюмо проговорил да Ланга.
— Даже при том, что подверг Гретхен смертельной опасности?
Ал взглянул неприязненно, поморщившись, сказал:
— Имеешь ввиду сражение, в котором я был ранен? Гретхен ничто не грозило. Да и сражения, по сути, не было. В нашу сторону сделали несколько выстрелов, никакого ущерба причинить они не могла. А щепка, которая отлетела в мою сторону — нелепая случайность. Бой я не принял бы, именно помятуя о Гретхен.
— Сядь.
Ларт протянул ему письмо.
— Что это? — хмурясь, спросил Ал, ответа не дождался, развернул лист, прочел короткий текст. — Что это? — повторил уже с удивлением.
— Этот вопрос я возвращаю тебе. Неужели не узнаешь своего письма? Так вот я спрашиваю: что это? как ты объяснишь это письмо к Гретхен?
— Я ничего об этом не знаю… — в замешательство проговорил да Ланга. — Ничего подобного я не писал, да мне и в голову такое не могло прийти! — и решительно заключил: — Письмо я вижу впервые.
— Оно твое, написано твоей рукой. Фальшивку изготовить теоретически можно, разумеется. Но я не поверю, что в индейской деревне нашелся человек, способный писать по-английски, способный скопировать твой подчерк, к тому же никогда его не видавши. Писал ты. Гретхен на твой зов откликнулась, покинула остров, где была хоть в какой-то безопасности. Она спешила на твою просьбу о помощи, негодяй, а угодила в ловушку. Ответь мне, для чего ты рассказал шаману о Гретхен? И что такое ты рассказал, что старик отправился в трудный путь до побережья, чтобы лично встретиться с ней?
— Я… мы не говорили о Гретхен. Зачем бы я стал говорить о ней?! Поверь, об этом вообще речи не было.
— К назначенному месту встречи она прибыла на судне Мюррея, — безжалостно продолжал Ларт. — Это еще один твой друг, не так ли? Он погиб, и в смерти его виновен ты. А Гретхен осталась без защиты. Правда, с нею до конца был Шах-Велед, другой твой друг.
— Замолчи!.. Ты лжешь! До какого конца? Гретхен жива?! Я хочу ее видеть!
Ларт говорил, не обращая внимания на его слова:
— Вместе с Мюрреем погибли почти два десятка моряков — весь экипаж. Шаман приказал убить их всех, до последнего человека. А Гретхен и Шах-Велед стали его пленниками. Единственное, на что они надеялись, что их ведут в индейскую деревню, куда ушел ты, надеялись встретиться с тобой. Но привели их к каменной пирамиде, — к колоссу, сооруженному древними. Шаман привел туда Гретхен, в качестве… знаешь, зачем он привел туда Гретхен? — Ал мотнул головой. — Принести жертву духу, который, — как он считал, — обитает в пирамиде. Человеческое жертвоприношение, слышал про такое? Только благодаря чуду Гретхен не погибла под жертвенным ножом на вершине пирамиды. Ее спас Уитко. Ты, — подчеркнул Ларт, — обрек Гретхен на смерть. Она осталась живой вопреки всему, что ты сделал.
— Нет, — глухо проговорил да Ланга. — Этого не может быть. Все, что ты говоришь — этого не может быть. Мюррей жив… Гретхен… я ничего не говорил о ней шаману! Ты слышишь?! Я не говорил! Послушай, будь милосерден, позволь мне ее увидеть! Позволь говорить с ней!
— Почему ты думаешь, что Гретхен захочет видеть тебя после всех несчастий, что ты ей принес? Она не желает с тобой встречаться.
— Ты лжешь!..
Ларт лишь мрачно усмехнулся на это обвинение.
— Еще час назад ни она, ни Шах-Велед ничего не знали об ужасной судьбе Энтони Мюррея. Сейчас Гретхен оплакивает его и матросов, и корит себя в этих смертях. Если даже она пожелает увидеть тебя, как думаешь, что ты услышишь от нее в эти минуты? Но довольно, я ухожу. Не знаю, возникнет ли у меня желание опять говорить с тобой. Да, еще… Я должен тебе сказать. Сколь ни недостойны твои поступки, все же остался один человек, преданный тебе несмотря ни на что. Это Шах-Велед.
— Будь милосерден, Вершитель… Я не знаю сейчас, что могу сказать в свое оправдание… после того, что услышал… Одно скажу… мною руководила любовь…
— К кому?
— К Гретхен!..
— Ты лжец. Имя твоей любви — чудовищный эгоизм. Ты не знаешь, что любить — значит отдавать. Любишь ты одного себя. И принес Гретхен в жертву своему эгоизму.
— Я не эгоист. Я для нее все отдал бы… даже жизнь… Если… все случилось так, как ты говоришь… Это чудовищное стечение обстоятельств…
— То есть, ты не считаешь себя виновным?
Отведя от Ларта глаза, да Ланга помедлил и ответил:
— Согласись, человек, порою, совершает проступки, даже не помышлял об этом. Руководствуется добрым умыслом, но на деле он будто выворачивается изнанкой смысла…
— Так проступок или преступление? Виновен или нет? Впрочем, — скривил губы Ларт, — ответь мне только на один вопрос: сам ты на что осудил бы себя? Попробуй представить, что глядишь со стороны на кого-то другого, чья прихоть принесла страшное горе десяткам людей, что сказал бы ты? Какое наказание определил виновному?
— Я не вершу судьбами людей. Не перекладывай на меня своей долг, Вершитель.
— Ты не понял? Я дал тебе шанс.
— Тогда я просил бы о смерти.
Ларт повернулся к двери, и Ал да Ланга понял, что сейчас останется наедине со своими мыслями, сомнениями, вопросами.
— Погоди!.. — заторопился он остановить Ларта. — Пусть придет Авари!
Авари отправился к да Ланга тотчас же, едва узнал, что Ларт не намерен препятствовать их встрече. Вышел он от своего бывшего капитана не скоро, но все, о чем они говорили, осталось за стенами — Шах-Велед ни с кем не делился, а по лицу его, как всегда, ничего нельзя было прочесть.