Шах-Велед получает от Гретхен свидетельства ее доверия, и заявляет, что он — раб
Всё еще улыбаясь, Гретхен спросила:
— Однако вы заговорили о сложности вашего положения? Позвольте спросить, чем же не устраивает вас самого ваше положение? Откровенно сказать, я не понимаю, что вы имели в виду. Что могло возмутить ваш покой, невозмутимый Шах-Велед?
— Узнавая вас, я начинаю сожалеть… раскаиваться в том, чему стал пособником… Следуя своему долгу, я обязан открыто сказать об этом капитану и попытаться убедить его отказаться от своих намерений.
— Я думаю, лучше вам этого не делать, — скептически усмехнулась Гретхен.
Шах-Велед молча смотрел на нее. Гретхен опять заговорила:
— Вы ведь даете себе отчет, к чему приведут ваши открытые декларации? Может быть, и существует возможность, что призыв ваш падет на благодатную почву… но она чрезвычайно мала. Скорее всего, капитан увидит в вас помеху к осуществлению своих планов. Хотя, почему бы и нет, господин офицер? Облегчайте свою совесть! Может быть, вы уверены, что важнее всего прокукареть, а встанет ли солнце, это вам нисколько не интересно, это уж не ваша забота!
— Чем я обязан вашему сарказму, мадам? Вы наказываете меня за искренность?
Он спокойно улыбнулся. Улыбался он редко, оттого улыбка как будто заставала врасплох собеседника. Лицо Шах-Веледа преображалось, делалось обезоруживающе открытым.
— Я знаю, что заслужил и ваш гнев, и вашу неприязнь, — проговорил он. — Но уверяю вас, я не сделаю ничего, что усугубит ваше положение.
Шах-Велед остановил долгий взгляд на капитане. Потом обернулся к Гретхен.
— Я говорю, что не сделаю ничего вам во вред, но… этот вынужденный риск говорить о подобных вещах в присутствии Ала… Если капитану станет известно содержание наших бесед, боюсь, гнев его обрушится не на одного меня.
— Вы боитесь его гнева?
— Что я должен ответить? Разве вы сами не догадываетесь о подоплеке моих слов и чувств? Едва ли можно говорить о страхе перед Алом, когда совесть моя в конфликте сама с собой и диктует поступки, противоречащие долгу. Страх разоблачения не может возобладать над тем, что происходит в моей душе, он лишь добавляет горечи.
— Простите, Шах-Велед. Мой вопрос некорректен. И будьте спокойны — да Ланга ничего не услышит. Его глубокий сон ничто не потревожит до самого утра.
— Вы уверены? — осторожно спросил Шах-Велед. — Это что-то… подобное гипнотическому сну?
— Что-то подобное, — уклончиво ответила Гретхен. Но, поколебавшись, пояснила: — То, что вы назвали акупунктурой.
— Благодарю вас за это свидетельство вашего доверия мне… Обещаю, что вам не придется сожалеть об этом. Но вы не так беззащитны, как можно подумать, — покачал головой Шах-Велед. — Я рад этому открытию.
— Вы сделали его лишь сию минуту?
Шах-Велед чуть улыбнулся:
— Вы тотчас поймали меня на попытке слукавить! Конечно, я не сию минуту прозрел. Я стал подозревать о ваших способностях много раньше. Это не представляло трудности, поскольку я знаю о возможностях акупунктуры.
— А сами вы владеете ее приемами?
— К сожалению, нет. Я только знаю, что это такое.
— Почему вы хотели слукавить?
— Наверное, я хотел, чтоб вы подумали: «Я напрасно подозревала в нем соглядатая. Я была к нему несправедлива».
Гретхен молча смотрела на него, потом спросила:
— Помогите мне понять вас. Кто вы, Шах-Велед? Если вы честный человек, что заставило вас способствовать да Ланга в его подлом поступке? Почему совесть ваша молчала, когда вы помогали ему в то утро?
Помощник капитана опустил голову, как будто рассматривал что-то у себя под ногами, ответил не сразу:
— По-видимому, я — раб. Долг чести способен сделать из нас невольников.
— И вы уверены, что именно это связывает вас с да Ланга?
— А что, по-вашему?
— Вы действовали заодно с вором. Считаете, что это хороший повод думать о вас как о человеке чести?
— Однажды в море нам встретилось судно, случилось это чуть больше месяца назад. Капитан его оказался хорошим знакомым Ала, и более того — соотечественником. Ал пригласил своего знакомого на обед, был рад гостю, расспрашивал о знакомых, жадно выслушивал новости… Да Ланга — человек скрытный, я не знаю, заметил ли еще кто-нибудь из присутствующих, как он переменился, услышав о том, что «Жемчужина Целомудрия» стала любящей супругой. Он быстро повернул разговор на что-то другое. Но уже не был таким оживленным и беззаботным, как несколько минут назад. Я отметил это про себя, но скоро и думать забыл о мимолетном наблюдении. А на следующий день капитан объявил, что мы меняем курс — он решил навестить свою родину. Странного в этом ничего не было, мы не впервые бросали якорь у тех гостеприимных берегов. Мне в голову не пришло заподозрить, что капитан замыслил нечто особенное. Странности начались, когда Ал не повел судно в порт столицы, а укрыл его в отдаленной бухте. Я думаю, нас там никто не заметил. Едва стемнело, капитан велел спустить шлюп и попросил меня сопровождать его. Мы поставили парус и, когда завиднелись огни города, Ал направил шлюп к берегу. Там он указал вход в небольшую протоку, совершенно неразличимую в темных зарослях, в ней я и провел остаток ночи. Ал ушел. Ранним утром я должен был привести шлюп в указанное место. Он не рассказывал о своих намерениях, а я не расспрашивал ни о чем. Скорее всего, он и сам не знал, как всё произойдет. И едва ли собирался применять к вам крайние меры. Может быть, надеялся уговорить вас бежать с ним.
— И человека чести нисколько не смутило, что капитану пришлось оглушить меня, чтоб увезти с собой?
— Как мог я сделать выбор между вами и Алом, когда вас я не знал и минуты, а с Алом нас связывают годы дружбы, и вмещают эти годы очень многое. Если захотите, вы сможете меня понять.
Шах-Велед не стал говорить о ссоре, которая произошла тогда на берегу между ним и Алом да Ланга.
Пришел еще один день, и ушел, как будто ничем особо не примечательный. Но все чувства и мысли Гретхен в тот день были согреты надеждой, что в лице Шах-Веледа она найдет если не друга и единомышленника, то хоть человека, сочувствующего ей. Уже это одаривало Гретхен надеждой, что она не одинока в своем стремлении переменить ту дикую ситуацию, когда она оказалась в роли безделицы, коей некто захотел владеть во что бы то ни стало. Сочувственные слова Шах-Веледа стали для Гретхен свежим глотком надежды, вселило в нее уверенность, что сегодняшнее положение временно, всё пройдет. На душе стало легче и светлее. Какой тяжестью давила на Гретхен мысль, что всё вокруг враждебно, и надо быть предельно осторожной и расчетливой в каждом слове, в каждом поступке, нельзя забывать об этом ни на минуту. Она еще пыталась напомнить себе, что существуют коварство, и подлость, и предательство, но как же не хотелось подозревать в них Шах-Веледа! Если обманется… что ж, это будет ее собственная вина и ничья больше. Ухудшит ли возможное разочарование ее теперешнее положение? Едва ли. Так что она теряет, доверяясь этому странному человеку?
Вечер незаметно перетекал в ночь. Вдыхая свежий, влажный воздух, Гретхен смотрела на маслянистый блеск водяной поверхности, медленно вздымающейся и опадающей, как грудь мирно спящего великана.
— Вы собираетесь просить меня о помощи? — услышала она.
Гретхен обернулась и вопросительно посмотрела на Шах-Веледа.
— Вы уверены, что сейчас я очень просто могу изменить курс и повернуть назад, куда так рвется ваше сердце. В действительности, это невозможно. Разве Ал останется в неведении? Он тотчас узнает о моем своеволии. Уже теперь он осведомлен обо всем, что происходит вне стен этой каюты. У каждого, кто его навещает, капитан с живейшим интересом выспрашивает, что нового там, наверху. А сегодня он потребовал, чтобы совещания офицеров проходили здесь, в его каюте. Капитан желает быть в курсе всего, что происходит на корабле. Как вы думаете, в таких обстоятельствах как долго продлится его неведение относительно перемены курса? И чего ждать виновнику этого своеволия? Вы же не хотите так скоро лишиться единомышленника? Сказать по чести… «единомышленник» звучит для меня как «злоумышленник». Мне претит составлять заговор против Ала. Это дурно. Он болен вами. С некоторых пор я не узнаю в нем моего друга, каким знал всегда.
— Он взрослый, ответственный за свои поступки человек. А вы уподобляете его ребенку, который схватил дорогую фарфоровую статуэтку и размахивает ею. Сами вы исполняете роль няньки, квохчущей вокруг этого капризного несмышленыша. Еще и меня хотите привлечь на свою сторону. Хороша «статуэтка», причитающая: «Ах, несчастный малыш! Осторожно, не сделайте ему больно!
— Увы, заряд вашего сарказма истрачен впустую.
— Я злюсь от бессилия и безысходности, — вздохнула Гретхен и отвернулась, пряча влажно заблестевшие глаза.
Неожиданно она почувствовала на своей руке его горячую руку и порывисто обернулась. Глядя на нее, Шах-Велед проговорил:
— Жаль, что в эту минуту не да Ланга видит ваши прекрасные глаза. «Слезам возлюбленной легко осилить нас; неотразим сквозь них огонь прекрасных глаз! Над сердцем в этот миг так властны сожаленья»…(Пьер Корнель, франц. драматург семнадцатого века)
Он наклонился и прикоснулся губами к ее руке.
— Мадам, мы сколько угодно можем обсуждать ситуацию и степень вины Ала. Но едва ли это хоть на дюйм приблизит вас к супругу. Важно сейчас то, что вы знаете — вы не одиноки, у вас есть союзник. И что бы я ни говорил о своих душевных борениях, ситуация мне абсолютно ясна. Мой капитан поступил дурно. Страсть затмила его разум. Ал всегда был победителем. Он привык быть победителем. Может быть, главным толчком к его поступку и послужило неприятие поражения. Вы предпочли ему другого мужчину. Этого да Ланга стерпеть не мог. Но я не хочу потворствовать безумцу, я буду искать способ помочь вам, и использую для этого малейшую возможность.
В порыве чувств Гретхен сжала его руку, в которой всё еще лежали ее пальцы.
— Благослови вас Всевышний! Вы едва ли можете представить, что это значит — неожиданно найти опору в этом одиночестве, в безысходности!.. Я очень надеюсь, что ваша совесть и дружеский долг найдут компромиссы.
— Я тоже надеюсь на это. А вам придется запастись терпением. Не ждите от меня немедленных действий. Я не вижу, как могу переменить ситуацию в вашу пользу сейчас, немедленно. Покинуть судно мы не можем — оказаться на шлюпке посреди океана, вдали от всех берегов… В таких обстоятельствах у нас будет ничтожно мало шансов выжить. Настроить команду против да Ланга? — Шах-Велед поморщился: — Преданность капитану — одно из главных достоинств этих людей. В экипаже немало таких, кто не просто предан, а преклоняется перед Алом, очень многим ему обязанный, даже жизнью. Нас всех связывает гораздо большее, чем моряцкое братство. Так что можно быть уверенным — призывы отстранить капитана от власти закончатся для меня веревкой и реей. Да и что я им скажу? Что Ал сделал недоброе дело, похитив красавицу-супругу одного из государственных мужей своей страны? Так для них этот поступок отнюдь не повод к осуждению. Скорее, они посмеются и одобрят безрассудную удаль своего обожаемого капитана. В глазах многих похищение женщины вовсе не преступление, а доблесть…
— …а женщина — вещь, которой не положено иметь свою волю. Она обязана служить тому, кто стал ей хозяином…
— Увы, мадам. Я вынужден признать, что большая часть команды глубоко убеждены в правильности и незыблемости такого положения вещей. — Поколебавшись, Шах-Велед сказал: — Кроме того, я бы предпочел, чтоб команда вообще ничего о вас не знала. Матросов нельзя впутывать в эту историю, ибо трудно предсказать, к чему может привести раздор на судне. Я не настолько дорожу жизнью, как, вероятно, вам показалось. Но много ли прибудет вам от такой помощи? Пока у меня одна только возможность как-то помочь вам — заронить в сердце Ала сомнение в его безусловной правоте. Заронить маленькое зернышко сомнения, ибо едва ли я обладаю настолько большим талантом убеждения, чтоб убедить да Ланга кардинально переменить намерения и отказаться от первоначальных.
— Вам понадобится большая осторожность.
— Не беспокойтесь, я отдаю себе отчет, как не понравится Алу, когда он обнаружит, что я не разделяю его точку зрения. Я буду осторожен. А вас, повторяю, прошу о терпении. Корабль пойдет прежним курсом… вероятно, до самых берегов Американского континента, если не произойдет чего-то непредвиденного. Таким образом, вы продолжаете оставаться пленницей Ала… со всеми следствиями вашего положения. И всё же… Постарайтесь не осложнять ваши с ним отношения. Я не смогу с равнодушием наблюдать, если он станет недостойно обращаться с вами. Я боюсь, что случатся минуты, когда мне будет трудно сдержать себя. Но я так же боюсь пожертвовать собой бессмысленно. Понимаете меня? Не торопите, не подталкивайте к безрассудным поступкам.
Несколько минут в каюте висело тяжелое молчание. Нарушил его Шах-Велед:
— Меня радует то обстоятельство, что вы осознаете свою власть над ним. Я с удовлетворением и облегчением наблюдал, как умело вы этой властью пользуетесь. Помните об это постоянно и не теряйте присутствия духа.