Энтони Мюррей покидает Гретхен и Шах-Веледа
Пробуждение было ошеломляющим. Разбудили ее громкие голоса, непонятная возня… Гретхен заторопилась наружу, и… сердце ее оборвалось. Она увидела, что в Шах-Веледа вцепились двое, и другие, рядом, готовы наброситься тоже. Гретхен успела поразиться тому, что никто не кинулся на помощь Шах-Веледу, а через мгновение поняла, что НЕКОМУ приходить на помощь. Ни Энтони Мюррея, ни матросов из его команды видно не было.
— НЕ СМЕТЬ!!! — бросилась она к мужчинам. — НЕ СМЕТЬ!!!
Ее вмешательство оказалось неожиданно результативным. Индейцы тут же отступились. Шах-Велед выхвалил винтовку из рук того, что стоял поблизости — и он безропотно отдал. Авари же просто выпалил вверх, в воздух. Удивленная Гретхен проследила за его взлядом, устремленным в океан, и… оцепенела.
— Что это? — едва выговорила она. — Они уходят?!
Корабль Мюррея, прежде стоявший в утешительной близи от берега, теперь на всех парусах шел прочь и был уже далеко. Сомнений не было — он именно уходил. Выстрел Шах-Веледа не возымел никакого эффекта, его не слышали на уходящем судне, либо не захотели услышать.
— Что случилось, Авари?! Почему?! Что он сказал?!
— Я ничего не знаю, Гретхен. Для меня это столь же неожиданно.
— Почему они на вас набросились? — она кивнула на индейцев, выглядевших теперь вполне миролюбиво.
Гретхен взяла себя в руки. Мюррей оставил их… это неприятно, но… ну и что?. Ведь она изначально готова была отправиться на зов да Ланга в одиночестве. А неприятно больше оттого, что непонятно и не похоже на Энтони Мюррея. Слишком много непонятного…
— Я схватил ружье одного из них… — говорил тем временем Шах-Велед. — Не знаю… мне показалось, они не хотели, чтоб я поднял шум.
Гретхен помедлила несколько секунд, лицо ее сделалось холодным и решительным.
— Идемте к старику, — твердо сказала она. Отыскала глазами индейца, говорящего по-английски, указала на него и резко приказала: — Иди со мной! — и, не оборачиваясь, направилась к шатру старого шамана.
— Почему Мюррей ушел? — откидывая полог, резко спросила она.
— Бледнолицей женщине не к лицу гнев, — старик смотрел на нее с ласковой улыбкой, пока слова его переводили, — сначала индеец, потом Шах-Велед.
Гретхен сжала зубы и ответила ему таким взглядом-вызовом, что глаза шамана невольно сузились, словно защищаясь от злого потока, выплеснувшегося в него. Он отвел от Гретхен глаза, повел ими по мужчинам, вошедшим с нею вместе, и жестом предложил сесть.
— Оставьте ваши церемонии! — потребовала Гретхен. — Отвечайте мне!
Теперь в лице шамана появилось нечто высокомерно-отстранное. «Он боится меня, — неожиданно подумала Гретхен. — Он защищается! Чего он боится??» Она смотрела молча и требовательно.
— Мы беседовали, — заговорил старик. — Человеку с Маннастерре стало ясно, что ему больше нечего здесь делать и лучше вернуться назад, к своим делам и заботам. Ведь женщина, отважная как воин, не повернет назад с половины пути. Что же ему, следовать за нею? Но разве окружают себя сторожевыми псами, когда идут в гости к друзьям? Ваши дороги разошлись. Он пошел своей.
— Я не верю, что Мюррей следовал собственной воле! Что вы сделали… Что вы сказали ему…
Помедлив, индеец сказал:
— Ахау Кан Май не огорчен гневом прекрасноликой гостьи. Он знает, что ее гнев подобен летней грозе — короткой и освежающей. Нам не надо ссориться, впереди долгий путь, мы будем нужны друг другу. Ахау Кан Май хочет говорить прямо, чтобы слова входили в наши сердца подобно солнечному свету. Да, Ахау Кан Май велел уйти твоему человеку. Я хотел избавить тебя от сомнения и колебаний. От необходимости делать выбор.
— Ты просто не оставил мне его, — медленно проговорила Гретхен, — Возможно, ты пожалеешь об этом. — Не ожидая ответа, повернулась и вышла.
Парусник виднелся уже у самого горизонта.
— Между вами сейчас что-то произошло… — осторожно проговорил Шах-Велед.
Гретхен взглянула на него остро, еще не остыв от стычки с шаманом.
— Грет… — нахмурился Шах-Велед
Она отвела глаза…
— Да… не знаю, что именно… я почувствовала его страх… слабость…
— Страх и слабость заставляют нападать первым.
— Будем осторожнее, — спокойно сказала Гретхен. И тихо добавила, глядя в море: — Я беспокоюсь за Мюррея. Хотя… возможно, старик, действительно, всего лишь ВЕЛЕЛ… внушил Мюррею забрать людей, вернуться на корабль и отравиться в обратный путь…
Шах-Велед покачал головой:
— Я виноват. Мюррей вернулся к шаману, а я… я не помню, как уснул.
— Мы все были одурманены… в первые же минуты оказались в его власти. Глупо… и некого винить, кроме себя. Что ж… извлечем урок? — усмехнулась Гретхен. — Авари, а ведь я «распорядилась» вашей участью в тот момент, когда притворилась, будто не понимаю английского. Старик оставил вас переводчиком при мне. Иначе вы тоже были бы там, — посмотрела Гретхен на парусник, растворяющийся в дымке дали.
— Мне остается благодарить вашу интуицию. Боюсь даже вообразить, что вы могли остаться здесь совсем одна.
— Интуиция… — усмехнулась Гретхен. — Отчего бы ей не говорить чуточку яснее! — и задумчиво добавила: — Может быть, добрый Энтони вернется сюда тотчас, как спадет наваждение… Да только к тому времени наверняка и след наш простынет. Старик поторопится увести нас отсюда.
В тот момент Гретхен не могла знать, что она больше никогда не увидит Энтони Мюррея, как и никого из его команды. Ни Гретхен, ни Шах-Велед не могли знать, что ее необъяснимое, импульсивно возникшее желание утаить знание английского языка, в действительности спасло Шах-Веледу жизнь. Корабль Мюррея, вслед которому смотрели Гретхен и Авари, подобно Летучему Голландцу, уносил в океанские просторы МЕРТВЫЙ экипаж.
О чем они начали догадываться, так это о том, что Ахау Кан Май — человек опасный. Но еще не знали — насколько. И что рядом с Гретхен окажется новый друг, и только на его помощь придется ей рассчитывать.
Человеку, попавшему в джунгли, в первый день они могут показаться раем. Тем более что путешествие по реке было достаточно легким и приятным. Гретхен и Шах-Велед плыли в большой пироге со старым шаманом. Для женщины в лодке соорудили навес, укрывающий от солнечных лучей. Река здесь была спокойная, с ровным и сильным течением. Полоса порогов осталась далеко позади. Они, действительно, будто преднамеренно нерукотворным барьером запирали вход в устье полноводной реки, препятствуя входу в нее морских судов.
Гигантские деревья стояли стеной вдоль обоих берегов, причудливые лианы и ротанги опутывали ветви густой сетью, украшенной яркими цветами, словно драгоценными звездами. Именно в это время года в джунглях в полную силу, в огромном количестве цвели орхидеи. Гретхен не уставала восхищаться их разнообразием. Были и другие удивительные растения и цветы, ароматы их не просто касались обоняния, они заполняли собою воздух, обволакивали густой, дурманящей субстанцией. К Гретхен внезапно пришла мысль, что, вероятно, подобные ощущения должны возникать у курильщика кальяна. Она улыбнулась — кальян ей доводилось видеть лишь нарисованным, и она не имела ни малейшего представления о его курении. Но все вокруг было причудливо и пестро, и раскошью своей напоминало восточную сказку. Ни на минуту не умолкал птичий хор, над огромными чашами цветов вились бабочки величиной с птиц и птицы, крохотные, как мотыльки.
Вблизи берегов на корнях и торчащих из воды черных корягах неподвижно лежали черепахи и грелись на солнце. Нередко водную гладь рассекала маленькая головка, едва возвышаясь над нею, тогда на воде разбегались две складки и быстро таяли. Шах-Велед успокаивал, что это тоже черепахи, но Гретхен смотрела с опаской, маленькая плоская головка вполне могла принадлежать змее. Еще более несимпатичны были для нее другие рептилии — аллигаторы, маленькие и большие, заметные издалека. Одни неподвижно лежали на берегу. Другие неторопливо соскальзывали с берега в воду и плыли бесшумно, оставляя на поверхности лишь глаза и ноздри.
На берегах замерли пестрые птицы, странно распластав крылья. Шах-Велед пояснил, что таким образом они просушивают на солнце перья.
После полудня индейцы направили пироги в неширокую протоку, покинув реку. Лианы и кроны склоненных к воде деревьев будто занавесом закрывали протоку от постороних глаз, и гребцы вошли в нее сквозь этот зеленый полог. Теперь кроны деревьев смыкались над головой в плотный свод, дающий густую тень, оттого новый путь показался сумрачным. Но скоро тень стала даже приятна. Благодаря тому, что в джунглях наступил сезон, когда оголяются кроны болотных кипарисов, они стали прозрачнее и легче, и зеленая арка уже не нависала над головой непроницаемо плотным шатром, скапливая испарения и духоту.
Все было бы хорошо, если бы не тревога, не покидавшая Шах-Веледа и Гретхен. Они не делились друг с другом мыслями об этом, потому что нашли бы только подтверждение своим собственным беспокойным мыслям, но ничего, что могло бы их успокоить.
Отряд индейцев сильно возрос к этому времени. Потому что вскоре, как судно Энтони Мюррея растворилось в дымке на горизонте, по реке спустились еще несколько пирог, а сколько на них прибыло индейцев, это сказать было трудно. Но напугало Гретхен даже не их количество, а устрашающая раскраска на лицах. От бело-красных узоров пестрело в глазах, и впечатление они производили самое удручающее. Против воли приходили мысли о дикарях и варварских обычаях, о том, что цивилизация с ее законами и нормами страшно далеко…
— Не пугайтесь, — с неизменной радушной улыбкой постарался успокоить их старик, — нам предстоит плыть вверх по реке, против течения. Без смены гребцы выбьются из сил прежде, чем мы достигнем конца пути. Кроме того, Ахау Кан Май желает блага своей гостье и позаботится, чтоб не коснулась ее даже тень опасности. Для этого здесь мои лучшие воины. Краска на их лицах — свидетельство особого уважения к гостье.
— Она больше похожа на маску, за которой не разглядишь лица, — сказала Гретхен Шах-Веледу.
— Придется смириться. Да и умоются же они рано или поздно, я надеюсь! Почему воины скрывались до этой минуты? — обратился он к шаману.
— Ахау Кан Май приказал им избегать глаз бледнолицей женщины. Увидев столько воинов враз, она могла испугаться, и мысли ее пошли бы по неверному пути.
— А теперь они уже не опасаются ее напугать?
— Теперь солнцеликая уверилась в наших добрых намерениях, — бесстрастно сообщил переводчик.
Сказать на это было нечего. Шах-Велед понимал, что старик прекрасно видит и сознает настроение Гретхен, и сам ни на йоту не верит в лицемерные свои слова. Но обличать его… обострять отношения и переводить их в откровенно враждебные — что это даст? Кроме того, что почти наверняка так или иначе ухудшит положение Гретхен…
…День катился к вечеру, а к берегу за все время пути ни разу не пристали. Гребцы менялись на ходу. И на ходу пообедали, когда с одной из пирог им передали завернутое в листья холодное мясо, фрукты, орехи и кувшины с питьем.
У Гретхен начала болеть голова от не затихающегося ни на минуту многоголосья джунглей, от треска и скрипа, от пронзительных криков, заливистых оглушительных трелей, чечеточных россыпей, щелканья… От сильных дурманящих ароматов. От духоты и влажности, пропитывающей все вокруг… Теперь джунгли уже не казались ей райским садом.
Шах-Велед заявил старцу, что женщине необходим отдых, и потребовал пристать к берегу.
— Почему надо так спешить?! Почему нельзя было остановиться, спокойно пообедать и передохнуть?
Старик, выносливости которого можно было лишь удивляться и завидовать, с готовностью закивал и сказал, что велит своим воинам как можно скорее найти на берегу удобное для стоянки место и сделать остановку. А женщине пока лучше прилечь и постараться уснуть.
Он коротко приказал, и через пару минут для Гретхен под навесом было готово довольно удобное ложе из нескольких одеял. Однако лодки плыли и плыли, и на непроницаемых лицах гребцов никак не читалось стремление поскорее присмотреть удобный берег, к которому можно было бы пристать. Беззастенчивое лицемерие старика начало раздражать Шах-Веледа, и лишь то, что Гретхен действительно уснула, удержало его от желания заставить индейца сдержать обещание.
Лодки плыли еще не менее часа и пристали к берегу, когда пришло время обустраивать стоянку на ночь.
Индейцы вырубили мелкую поросль, обрезали свисающие до земли лианы, растащили их по сторонам, и образовалась поляна, обнесенная, как баррикадой, зеленым валом. Сейчас же запылали костры, а скоро в их кольце появились два просторных вигвама — для старца и Гретхен.
— Как вы себя чувствуете? — спросил Шах-Велед, входя вслед за ней в ее походное убежище.
— Джунгли в большом количестве утомительны. Природа здесь утратила чувство меры. Слишком пестро, слишком шумно, слишком жарко: всё — слишком, — устало вздохнула Гретхен. — Изнутри они совсем не то, что кажется, когда смотришь на тропический берег с борта корабля.
Кожаный полог приподнялся, вошел индеец-переводчик:
— Ахау Кан Май беспокоится о здоровье белолицей женщины и спрашивает, какие желания она имеет?
— Где я могу хотя бы умыться? Надо идти к реке?
— Ходить никуда не надо, — переводил Шах-Велед. — Он говорит, лучше вообще никуда не отходить без ведома и сопровождения. В джунглях опасно. Безопасно там, где воины. Пообещал, что вам немедленно принесут воду.
Индеец не солгал. Не прошло и двух минут, как он удалился, — вошли двое. Первый нес два больших кожаных ведра, доверху наполненные водой, в руках у второго оказался — брови Гретхен изумленно подпрыгнули — ее сундучок с вещами, оставшийся, как она полагала, на корабле Мюррея. Гретхен как раз думала о том, что платье ее пропотело насквозь, пропиталось и пропахло болотными испарениями. И как ужасно будет, умывшись, смыв с себя липкий пот, снова натягивать на себя грязное.
— Глазам не верю! — воскликнула она. — Они забрали с корабля мои вещи!
— Это хорошо. Вам есть теперь во что переодеться. Но хотел бы я знать, что происходило на судне Мюррея перед его уходом… — покачал головой Шах-Велед и направился к выходу.
— Авари, пожалуйста, будьте все время рядом. Я не хочу еще и вас потерять.
— Я встану перед входом и не тронусь с места, хоть земля подо мной тресни, — улыбнулся он.
— И Бога ради, обещайте, что позовете меня в тот же миг, едва заподозрите что-то. Почему-то я имею на них влияние. Как я хотела бы знать, что заставляет их так считаться со мной! Вы обещаете?
— Да. На этот счет можете быть абсолютно спокойны.
Гретхен освободила место для умывания — сдвинула в сторону разостланные одеяла и шкуры, и ворох пальмовых листьев под ними. Потом с наслаждением плескалась и обливалась слегка прохладной водой. Потом вдруг что-то вспомнила — и как же обрадовалась куску туалетного мыла, давно забытого в сундуке!
Когда она надела свежее платье, расчесала, прибрала волосы и вышла из шатра, то обнаружила, что к лагерю со всех сторон подступила ночь. Гретхен до сих пор не привыкла, как невероятно быстро темнеет в этих широтах… Мгла как будто обрушивается сверху, стремительно накрывая землю. Разница между светлым временем суток и полной темнотой составляет каких-то четверть часа.
— Нам принесли ужин, — сообщил Шах-Велед, которого Гретхен и впрямь обнаружила стоящим перед самым входом, заслоняя его собою.
— Я оставила для вас воду. Ступайте, освежитесь хотя бы немного. А потом займемся ужином.
Пока за тонкой стенкой вигвама плескала и лилась вода, Гретхен осматривалась. По периметру поляны горели костры. Вблизи них, расстелив на земле одеяла, устраивались на ночлег индейцы. Гретхен обнаружила, что на свет костров летят жутковатые существа. Они во множестве вились вблизи огня. Одни были похожи на чешуйчатых птиц, другие на огромных отвратительных тараканов. Были и еще какие-то, и Грехнен страшно боялась, как бы в ее волосах не запуталась одна из этих ночных тварей. Она обрадовалась, что Шах-Велед скоро вышел, и с облегчением укрылась в вигваме, нисколько не желая близкого знакомства с местной фауной.
Еда, что принесли им индейцы, была простой и сытной: большой кусок мяса, пресные маисовые лепешки и вода. Впрочем, чего еще можно было ждать в условиях, в которых они находились. Следовало только радоваться, что индейцы заботятся, чтобы еды хватало всем, и было ее вдоволь.
Гретхен прекрасно помнила, что не следовало бы ничего принимать от шамана и его людей. Но, к сожалению, это было невозможно. Она и Шах-Велед полностью от них зависели, и никаким другим способом не могли получить еду и питье. Как можно было соблюдать осторожность?
Тяжелая тропическая ночь, невыносимо душная и влажная, не несла с собой обегчения. Хотелось свежего ветра, прохлады. Но если отчего и пробирало, как от струи холодного воздуха, так это от голосов ночных джунглей — иногда кто-то неподалеку принимался плакать навзрыд, а то затишье вдруг разрывали раскаты дикого смеха. И даже если Гретхен знала, что жуткий рык из темноты, это, наверняка, крик обезьяны-ревуна — он очень похож на рык голодного ягуара — она все равно вздрагивала и ежилась. С наступлением ночи непроглядно темные заросли наполнились неведомыми шорохами, скрипами и вздохами. Всего в нескольких шагах от людей, где свет уже едва отгонял мглу ночи, вздрагивали ветки, резко начинали раскачиваться лианы, мелькали странные силуэты. А еще там горели крохотные точки — то светились насекомые.
— Авари, вы будете спать в моем шатре.
— Хорошо, — коротко ответил тот, не считая нужным много говорить по этому поводу.
Гретхен долго не могла уснуть. Кроме духоты и жутких звуков, раздававшихся, казалось, сразу за тонкой стенкой, ей не давали покоя мысли. Сейчас, наедине с собой, она опять корила себя за непоправимую ошибку, допущенную при встрече с индейцами. За беззаботность, за то, что позволила старику-шаману овладеть ее мыслями, чувствами, сдалась на его волю, даже не подумав сопротивляться. А ведь обязана была предвидеть его недобрые намерения и успешно могла бы противостоять им! Вон как ускользнул он от ее гневного взгляда, когда попытался опять прибегнуть к своим штучкам! Почему забыла науку Геллы? Почему начала забывать дни, проведенные с Геллой, и беседы с ней? Если бы помнила о силе и возможностях взгляда, старику не удалось бы с такой легкостью манипулировать ею. Ведь сама пользовалась подобными приемами, убедилась в их действенности, обязана была помнить об этом опасном оружии. А старик, безусловно, прибег именно к гипнотическому воздействию на них троих. Расположил, внушил доверие. Потом, вероятно, воздействие было подкреплено дурманящим напитком. И матросов, наверняка, тоже чем-то опоили. Они утратили всякую осторожность, позабыли об опасности, когда забывать о ней еще не было никаких оснований. И ничего не значит, что старик пил с ними троими из одного кувшина. Разве она не проделывала то же самое, когда роняла в питье да Ланга крупицу порошка? Какое непростительное, преступное легкомыслие она допустила! И ведь ни Авари, ни Мюррей… из них троих одна она способна была не поддаться старику! Гретхен прикусила губку и сморгнула злые слезы запоздалого раскаяния.
Только теперь в полной мере начала она осознавать, что почувствовала, когда потом, позже, в ответ на лицемерную улыбку послала старику взгляд, полный ярости! Он мгновенно прикрыл глаза, прикрылся, как от удара, это она поняла сразу. Но почему он не ответил на вызов! Не смог?! Так не этого ли он боится? Боится ее силы? Он, великий, по словам Энтони, шаман, слабее ее? Да в чем же, в чем ее сила? Старик — шаман, колдун. Он может бояться только соперника. Колдуна. С большей, чем у него, силой. В жаркой духоте на влажной от испарины коже выступили колючие мурашки. Гретхен переглотнула, взмолилась мысленно: «Гелла!!! Гелла, ты нужна мне!!!» Кого звала, отчаявшись? Геллу-богиню? Геллу-храмовую служительницу? Этого она не знала.
Потом из сумятицы и отчаяния выплыла нежданная, но странно четкая мысль: «Если Ахау Кан Май опасается меня, зачем нужна ему наша встреча?» При этом Гретхен уже почти не сомневалась, что встреча понадобилась именно шаману, а не Алу да Ланга. Капитан лишь написал ту странную записку. Под диктовку. По принуждению или, что вероятнее, не давая себе отчета в том, что делает. Как Энтони Мюррей, когда бросил их с Шах-Веледом. Так что за цель у старика? Что ждет ее и Шах-Веледа в конце пути? Какое счастье, что с нею рядом Авари. И как страшно, если близость к ней навлечет на него беду… Гретхен лежала и слушала близкое дыхание мужчины. Она так устала… а последние мысли совсем выбили ее из колеи. Нельзя больше думать об этом. Мысли путаются, от них болит голова. Надо уснуть…
Неожиданно джунгли наполнились странным монотонным звуком… На кожаные стенки вигвами как будто обрушилась лавина сухого гороха. «Ливень!» — догадалась Гретхен. И с надеждой подумала, что, может быть, он принесет хоть немного свежести.
К исходу ночи, действительно, стало чуточку свежее. Но уже вновь над джунглями вставало немилосердное солнце.
Утро пришло так же внезапно, как ночь — без долгих сумерек, почти без перехода от темноты к свету. Солнце с трудом пробивалось через плотный молочный туман, окутывающий кроны деревьев. Потом туман начал клочьями сползать вниз, на стволы и лианы, и медленно таять. Утренняя таинственность джунглей сменялась дневными звуками и шорохом сухих пальмовых листьев.
Гретхен нисколько не отдохнула за ночь, чувствовала себя усталой и разбитой. Пугала одна только перспектива опять провести день в лодке. Шах-Веледа в вигваме уже не было. Она нехотя умылась остатками вчерашней воды и вышла наружу. Лагерь давно проснулся. Индейцы свернули свои одеяла, и каждый чем-то занимался. Причем некоторые из них освежали краску на лицах. Гретхен усмехнулась: кажется, надо распрощаться с надеждой, что они вскоре смоют с себя эти красно-белые маски, и можно будет видеть вокруг человеческие лица. Однако странно, если они раскрасили лица, чтоб выказать свое уважение гостье, как утверждает старик, то это ведь уже состоялось, встреча — дело прошлое. А они опять красятся. Значит, процесс длится. Какой? Сопровождение ее? Но в таком виде они больше похожи не на сопровождающих, а на участников какого-то ритуала…
Тут внимание Гретхен привлекли несколько индейцев, занятых сооружением некой конструкции, назначение которой она не могла понять.
— Доброе утро, — подошел Шах-Велед.
— Пусть бы оно, в самом деле, было для нас добрым, — улыбнулась Гретхен. — Что такое они мастерят?
— Носилки.
— Для старика? — удивилась Гретхен. — Он плохо себя чувствует?
— Это вторые. Первые стоят у его вигвама. А у берега нет лодок.
— Что это значит? — медленно повернулась Гретхен к Шах-Веледу. — Неужели надо будет идти пешком через лес? Только не это!..
— Надеюсь, что вам не придется. Вас они понесут.
Гретхен покачала головой:
— В веселую историю я вас втянула, Авари.
— Да будет вам! — улыбнулся он. — Не забывайте, что я индиец, я мало чем отличаюсь от них.
— Вы пошутили? Не ждите, что я оценю вашу неудачную шутку.
— По крайней мере, правда то, что джунгли я вижу не второй день в жизни. Они для меня не такое открытие, как для вас. Я вырос среди подобного.
— Это меня утешает.
Подошел индеец-переводчик, поклонился с почтением:
— Ахау Кан Май просит вас позавтракать вместе с ним.
Старый индеец как будто абсолютно забыл о вчерашнем разговоре, о словах обвинения и угрозы, брошенных разгневанной Гретхен. Видимо, он предпочел об этом не помнить.
— Как чувствует себя солнцеликая? — заботливо поинтересовался шаман. — Ахау Кан Май желает сказать, что сочтет за великую радость служить ей. Не надо терпеть усталость и боль. Надо верить Ахау Кан Маю и Великому Духу, избавляющему от страданий.
— Я не измеряла, насколько велик дух моей богини-покровительницы. Но верю, его вполне достаточно, чтоб позаботиться об одной-единственной женщине. Я не желаю обременять Ахау Кан Мая…
— Скромность моей гостьи равна ее красоте, но… — попытался старик прервать Гретхен, однако она, не повышая голоса, продолжала:
— … и Великий Дух мелкими заботами… Возможно, я попрошу у них помощи, когда сочту это необходимым.
Помедлив, старик склонил голову в знак того, что удовлетворен словами Гретхен.
— Мы уходим с протоки, — сообщил он. — Нам предстоит пеший путь через джунгли.
— Долго ли идти? День? Два?
— Может быть, два. Или три. Вечер скажет яснее, насколько быстро мы сможем идти. Воины будут оберегать женщину, они возьмут себе тяготы ее пути.
В тот день джунгли предстали перед Гретхен во всей «прелести» зеленого ада. Вокруг громоздились деревья — чудовищные исполины и тщедушные карлики — увитые лианами и лохматые от лишайников. Они росли так тесно, что их раскидистые вершины переплелись в сплошной, непроницаемый покров. Солнечным лучам было не под силу пробить его, потому внизу царил серо-зеленый сумрак.
Трава в этом лесу не росла. Зато привольно разрослись мхи, грибы и папоротники. Деревья, каждый побег, стебель, всё росло в немыслимой тесноте, всё должно было бороться за свет и за жизнь. Растения безнадежно переплетались, перекручивались, образуя непролазную чащу — мрачную, душную, сырую. Мхи пышными зелеными мочалами окутывали стволы болотных кипарисов, свисали с узловатых щупалец лиан, покрывали гниющие стволы, землю, лежали на поверхности густой жижи, заполнявшей ямы. Нередко индейцы шли краем неподвижной воды. В ней, как в черном зеркале, отражались папоротники и орхидеи. По «зеркалу» лениво пробегало тяжелое колыхание, когда голова всплывшего аллигатора раздвигала его.
Шли медленно. Индейцам стоило многих усилий расчистить проход в чудовищных дебрях. И наверняка уже через два дня эту тропу невозможно будет различить в сплетенном зеленом хаосе. Индейцам можно было только посочувствовать — прорубаться сквозь джунгли, нести поклажу из двух разобранных вигвамов, одеяла, кожи, продукты, воду, сухую растопку для костров… Кроме того — оружие. И еще два сооружения, нечто вроде портшезов, в которых сидели на одеялах шаман и белолицая женщина. И хотя воинам приходилось тяжко, но сидящим в этих носилках путешествие тоже доставляло мало удовольствия. Неровные раскачивания и толчки, остановки, когда носильщики опускали свою ношу на землю, затем опять поднимали — приходилось постоянно держаться за тонкие вертикальные столбики, чтоб не вывалиться.
Уставала спина, затекали от долгого сидения ноги. Время от времени Гретхен приказывала остановиться и шла сама. Под ногами чавкало, они то утопали во мху, то обрубленные лианы свивались змеями, ловили в жесткие петли. Гретхен приходилось опираться на руку Шах-Веледа, прибегать к его помощи, когда надо было перебираться через поваленные деревья и всевозможные завалы. Скоро она начинала обливаться потом. Стояла ужасающая жара, духота — дышать было нечем. Воздух был абсолютно неподвижен. Никакого ветра. Ни самого слабого дуновения. Пахло гнилью, и вокруг сырость, сырость… Даже деревья, их жесткие листья покрывались испариной. Капли влаги скользили по гладким, будто навощенным листьям и падали с листа на лист… Теперь и Гретхен довелось услышать, как звенит в джунглях капель непрекращающегося дождя, которая была мучительной пыткой для да Ланга.
Через короткое время она с облегчением возвращалась на свое место, поражаясь выносливости индейцев.
Шах-Веледу тоже приходилось нелегко, хотя шел он без поклажи. Может быть, он и был знаком с джунглями, и рос в подобном климате, но Гретхен была уверена, что привыкнуть к джунглям, освоиться — невозможно. Они противоестественны человеку. Можно научиться жечь костер из сырых дров, знать меры предосторожности, когда приходится ночевать в этом ужасном лесу, не путать змей с лианами и привыкнуть к резкому запаху, состоящему из оглушающих цветочных ароматов смешанных с болотными испарениями и гнилью… Но привыкнуть, почувствовать себя комфортно в этих условиях — невозможно!
Постоянно хотелось пить, однако вода не утоляла жажды. Теплая, впитавшая запах бутыли — узкие продолговатые емкости были изготовлены из плода, напоминавшего тыкву… Гретхен мутило от этой воды, она уже не могла ее пить и, глотнув, вылила оставшуюся воду себе на шею и на грудь. Платье не стало более мокрым, по крайней мере, ненамного. Но и облегчение пришло на минуту, не больше. Как хотелось ей лечь ничком, и чтобы ее перестали толкать и встряхивать. Закрыть глаза, не видеть плывущей грязно-бурой, ядовито-зеленой пелены, в которую сливается цвет джунглей. Оглохнуть, не слышать пронзительных криков, звона этой опостылевший капели.
Один из индейцев тут же принес ей новую тыквенную бутыль с водой — Гретхен раздраженно оттолкнула его руку. А через несколько минут рядом с ее носилками опять появился индеец, другой. И протянул ей большой и спелый плод манго. Приложив руку к груди, он повел ее в сторону Гретхен, раскрытой ладонью вверх. Гретхен невольно обратила внимание, что запястье его было обмотано полоской замши, темной от пота. Такое сердечное подношения она не могла отвергнуть и взяла из его руки плод. Ей показалось, что индеец не сразу выпустил его, по крайней мере, что-то заставило ее взглянуть ему лицо. Оно представляло собой такую же раскрашенную маску, как у всех остальных… но глаза были другими — живыми… дерзкими… Гретхен чуть нахмурилась, и он склонил голову, отступил и исчез из поля ее зрения. В ту минуту Гретхен почему-то подумала: стоит ему размотать запястье, и она ни за что не отличит его от других. И испытала сожаление.
Манго оказалось сочным и вкусным, и свежестью своей на некоторое время избавило ее от жажды.