Шах-Велед в ловушке
В плотной молочной мгле тумана ему чудом удалось найти купу зарослей, о которых говорил индеец. И то, после того лишь, как туман сполз вниз по склонам и белым зверем лег у подножия пирамиды. Тогда Шах-Велед смог присмотреться и определить, о чем говорил ему индеец. Но до тех зарослей еще надо было добраться, и путь наверх уже не фиксировался сознанием. Позже Шах-Велед почти не помнил ничего из того, как взбирался по крутым и неудобным ступеням. Пока не наткнулся на упавшее дерево, погребенное под плотным войлоком ползучих растений. Тогда вспомнил — индеец ведь говорил о поваленном дереве. Яму он обнаружил не сразу, а лишь после того, как, исходя из положения трухлявого ствола, сообразил, где должен находиться его комель. Дерево упало и корнями, как рычагом, разворотило каменные блоки. Два вывернуло совсем, еще пара камней сдвинулась со своих мест. И в ту минуту, как Шах-Велед с облегчением понял, что нашел-таки убежище, которое искал, в эту минуту наверху закричали, и у него екнуло сердце. Приглушенный многоголосый крик продолжал катиться сверху, Шах-Веледу показалось, что голоса приближаются. Он заполз в яму, стараясь не слишком нарушить сеть, что растянули над ней ползучие растения, будто охотники замаскировали ловчую яму…
Шах-Велед пробрался в самую глубину, прижался к камню, и вдруг… опора предательски качнулась, камень подался вовнутрь, и Шах-Велед полетел в темноту и пустоту…
Погребальная камера, в которую он провалился, была расположена не в недрах пирамиды, а далеко в стороне от системы ходов, чтоб живые не мешали мертвым. Таким образом, всего два или три слоя каменных блоков отделяли ее от поверхности. Когда дерево повредило целостность кладки, в образовавшейся полости начала постоянно скапливаться вода. А вода — известно, капля камень точит. Корни растений вползали в малейший щели, вытягивали органические вещества из раствора, что скрепляли блоки, разрушали его. В конце концов джунгли, влага и время сделали свое дело. И уже не хватало одного только усилия, которое подтолкнуло бы камень, чтобы он просто выскользнул из кладки. Когда Авари всем телом надавил на него, то как раз и стал тем усилием — камень проскользнул внутрь камеры вместе с Шах-Веледом.
Выхода из этой могилы не было. Вернее, был когда-то ход, соединяющий камеру с системой ходов. Но до тех пор, пока она была пуста. После того, как ее использовали для того, для чего она была предназначена: в могилу опустили тело умершего и надвинули на нее плиту, вход в камеру замуровали, чтоб во веки веков никто не потревожил вечный покой усопшего.
…Шах-Велед не скоро пришел в себя. К счастью, руки-ноги остались целы, только зашибся, рухнув на камень, и дышать было больно. Над головой сквозь дыру сочился свет, но плотный покров из листьев и стеблей почти не пропускал его, внизу оставалось сумрачно. Камера была так мала, что потребовалось совсем немного времени на ее обследование. Обследовать было нечего. Разве что единственный ход из камеры. Он имел направление к центру пирамиды, туда Шах-Веледу незачем было идти, ведь в случае чего искать его будут здесь, в провале. Не стоит удаляться отсюда.
Все четыре стены оказались сплошь, снизу доверху покрыты тонкими рисунками: знаками, изображениями, рядами символов, похожих на письмена… Больше ничего примечательного в камере не было. Вернее, там больше вообще ничего не было.
Шах-Веледу было плохо, и весь день он пролежал, то впадая в забытье, то приходя в себя. Быть в сознании было мучительно из-за неопределенности судьбы Гретхен. Он ждал ее. Ведь она жива, иной мысли он не допускал. И значит, к нему придут, тот индеец знает, где его искать. Но прошло очень много времени, и ожидание становилось все мучительнее, неизвестность все нестерпимее… Первые часы Шах-Велед даже не озадачился мыслью о том, как ему самостоятельно выбраться наружу. Он просто ждал, что придут и помогут. Но в какой-то момент мысль такая все же возникла. И он понял, что самому наверх не подняться. Отверстие слишком высоко. Он в ловушке. Однако осознание сего факта не заставило сердце забиться чаще. Если Гретхен не придет, он просто останется здесь. У него есть немного еды и воды, но они скоро закончатся. И он просто останется здесь.
Авари лежал и смотрел, как меркнет свет, что скудно пробивался к нему сквозь заросли. Потом пришла ночь. И среди ночи его разбудил голос Гретхен.
То, что чувствовал теперь Шах-Велед, можно было бы, вопреки всему, назвать счастьем. Душа его ликовала: Гретхен жива! Индеец сделал свое дело! Каким-то образом он спрятал Гретхен в пирамиде, и теперь, судя по всему, они ищут выход из нее. Значит тот, через который они проникли вовнутрь, не годится. Но, похоже, индеец не опасается преследования, если они могли оставаться на месте и отдыхать. Значит, он надежно упрятал Гретхен от убийц. А выход он найдет, обязательно найдет. Гретхен жива, вот что самое важное! И тот, кто о ней сейчас заботится… кажется, на него можно положиться.
Как и почему он ясно слышал их голоса, а они его слышать не могли, об этом Шах-Велед не очень-то задумывался. Явление странное, что и говорить. Но если вспомнить те невероятные истории, которые рассказывали ему о пирамидах… Они оказались вполне реалистичными, как он убедился.
А дело было в особенных свойствах той комнаты, которой достигли Гретхен и Уитко, и к счастью, остановились в ней. Для чего много-много лет назад жрецы использовали этот поразительный эффект, можно только гадать. Может быть, чтоб уверить людей, будто в пирамиде с ними говорит сам Великий Дух, обитающий здесь. Может быть, сами верили, что он говорит их устами, когда впадали в состоянии транса… Кто может теперь сказать наверняка — для чего? Но любой звук, произведенный в пространстве комнаты, в которой остановились Уитко и Гретхен, был слышен в любой точке пирамиды: в коридорах и лазах, в тесных погребальных камерах и в пространстве храма, расположенного в самом низу пирамиды… повсюду.
Шах-Велед теперь воспринимал ситуацию, в которой оказался, абсолютно спокойно. Он и прежде со стоической невозмутимостью принял тот факт, что оказался в ловушке. А теперь и подавно. Гретхен счастливо избежала ужаса, уготованного ей шаманом. Боги хранят ее. А ему остается только ждать. И снова, и снова вызывать из памяти голос Гретхен, ее слова… Последнее, что довелось ему услышать, очень обнадеживало.
Тогда довольно долго ничего не происходило. Были шорохи, постукивания… Короткие слова… Потом Гретхен вскрикнула: «Она двинулась!.. Уитко, она шевельнулась! Нет… Нет… Встань, как ты стоял сейчас… Пошла!..» Потом, чуть спустя, ее, до крайности изумленный голос:
— Я глазам своим не верю… Ведь это же был только сон…
Это было последнее, что слышал Авари.