знакомство, о котором мечтал Шах-Велед
Авари сбился в подсчете дней и ночей, проведенных в ловушке. Да он и не старался непременно сосчитать их — ведь ничего не стоило положить в сторонке камешек, отмечая им наступление утра. Потом еще один, еще… Или чиркнуть по стене острым обломком… Но для чего? Дни считают, когда чего-то ждут. Авари уже почти не ждал. Гретхен не вышла из пирамиды. Слишком много причин могло быть для того, чтобы им не выйти. А нужна-то всего-навсего одна… Авари закрывал глаза и пережидал, пока переставало жечь под веком здорового глаза. Горше всего было от мыслей, что на долю этой маленькой женщины выпало столько страданий. И в довершение — мучительнейшая смерть от голода… Погребенная заживо в проклятой пирамиде… Шах-Велед старался не думать об этом. Он молился за Гретхен, молил богов о чуде, которое еще могло бы спасти ее.
Молитва переплеталась с мыслями о ней. И о других, кто так же, как она, вызвал когда-то его удивление и преклонение… То были три женщины. Хрупкие женщины, трепетные создания, с неиссякаемым запасом мужества и стойкости, которых потребовала от них жизнь. В мужчинах эти качества не удивляли, мужчина обязан был обладать ими, другое дело — не всегда имел достаточно мужества. Но когда жизнь предъявляла женщине такой суровый счет, по которому мог заплатить далеко не каждый мужчина, а она платила без раздумий… Вот что было горько, больно, и можно было только склонить голову в глубочайшем поклонении. Дух этих женщин был с Авари в те тяжелые дни. И если то были его последние дни, Шах-Велед был благодарен судьбе, что одарила его такими встречами. В этих мыслях и воспоминаниях он черпал силы для самого себя. Голод уже не просто стоял рядом. Он пробрался внутрь, свернулся в желудке холодным змеем, источая яд неотступной муки. Но склонялись к Авари светлые тени маленьких отважных женщин, умевших переступить через страдания, и притуплялась острота голода.
Гретхен… прекрасная, как утренняя роза в жемчужинах росы… одаренная счастьем высокой любви, преданная ей сердцем, делами и помыслами, земная женщина, с которой впору писать богинь.
Лакшми… любимая супруга, хрупкая и нежная, она верила ему безоговорочно, ни о чем не спрашивая. Верила, когда он сказал: «Здесь вам безопасно»… Шах-Велед знал, она ни в чем его не винила. В последнюю минуту была полна спокойного достоинства. Наверняка и для детей сумела найти слова, которые наполнили их маленькие сердца мужеством…
И еще — Джаяджи. Рани, княгиня богатого княжества Нарайян.
Привалившись спиной к стене, Шах-Велед смотрел в синее небо, едва просвечивающее сквозь заросли над провалом, а видел рани Джаяджи. Когда ее узнал Авари — тогда еще Шонит-Ла — все светлое, счастливое было уже в ее прошлом: счастливое замужество, жизнь в роскошном дворце в окружении заботливых слуг, радость материнства… Впрочем, сын тогда был с нею. Драгоценный осколок былого счастья.
…В ту ночь несколько всадников вылетели из темноты прямо на кавалерийский отряд Шах-Веледа, возвращавшийся из разведки. Чужаков окружили, в холодном свете луны заблестело оружие. Но тут раздался звонкий женский голос: «Кто ваш командир!?» Авари назвал себя, послал коня вперед. К нему подъехала молодая женщина с ребенком, привязанным у нее за спиной полосой ткани от сари, и попросила разрешения переговорить с ним наедине.
Всадница сдержанно сообщила, что она — супруга Риши Вачакну, князя Нарайяна, а ребенок — его наследник. Сказала, что бежала из осажденного города, попросила защиты и покровительства. Дальше два отряда отправились вместе, да так и не разделились больше. Рани Джаяджи оказалась прекрасной наездницей, и оружием владела не хуже мужчин — с детства обучалась этому искусству. В первом же бою княгиня доказала, что может сражаться безо всяких скидок на женскую слабость. И мужества ей было не занимать.
Вот о себе она говорила очень неохотно, почти ничего. Шах-Веледа такая сдержанность не устраивала. Коль волей богов она оказалась рядом, он хотел знать, кто стоит с ним в бою плечом к плечу. Спросить нашлось у кого — с Джаяджи в отряд влились люди, хорошо ее знавшие. И Шах-Велед узнал, что ее супруг, когда начали разгораться костры восстания в его землях, организовал повстанцев и возглавил их. Воинский путь его армии был отмечен доблестью, отвагой и честью. Рани тогда не брала в руки оружия, но она и их маленький сын были с князем неотлучно. Потом пришло время, когда удача отвернулась от них. Повстанческая армия Риши Вачакну — к сожалению, сильно поредевшая в боях — была окружена в столице и взята в осаду. Человек, до самозабвения преданный княгине, с гордостью и горечью рассказывал, как их рани с ребенком на руках выходила на крепостные стены и своим присутствием, словами, обращенными к воинам, укрепляла их мужество.
Англичане бомбили город из тяжелых пушек день и ночь. В двенадцатую ночь осады рани покинула город. Муж приказал ей спасти сына.
Джаяджи с ребенком за спиной спустилась по веревке с крепостной стены. Там ее ждал небольшой отряд верных людей. Вскочив на коня, княгиня помчалась прочь от города, еще не зная, что начала свой путь рани-воительницы. В ту же ночь беглецы присоединились к отряду Шах-Веледа. Что случилось с князем после того, как они оставили город — этот вопрос волновал каждого из его верных соратников, и Авари послал разведчика узнать о судьбе князя Риши Вачакну. Через несколько дней его человек вернулся с печальным известием.
Князь точно угадал время, когда отправить из города Джаяджи с сыном. Уже на следующий день англичане ворвались в разрушенный город. Повстанцы дрались героически. Их закалывали штыками, расстреливали в упор, но, смертельно раненные, они последние силы тратили на то, чтобы поразить врага. Раненый князь был пленен. Его судил военно-полевой суд, и англичан доводили до бешенства гордость, с какой Риши Вачакну держался на суде, спокойствие, с каким он встретил смертный приговор.
Ворвавшись во дворец, англичане искали в нем рани и маленького наследника. А когда не нашли, перевернули весь город, не веря, что они вырвалась из кольца осады…
Боль потери любимого супруга, жажда мести и страх за будущее сына стали для Джаяджи опорой. Повстанцы забывали о себе, имея перед глазами пример беззаветной отваги и воинского мастерства. Случалось, что во время сражения за спиной молодой женщины сидел ее маленький сын. Насколько было возможно, мужчины старались оберегать боевую подругу. Она же — гневалась, замечая опеку, не хотела ни в малейшей степени становиться бременем для товарищей. После случая, когда отряд попал в засаду, и они вырвались лишь чудом, Шах-Велед предложил ей уйти с сыном в надежное безопасное место. Он готов был переправить ее в горный монастырь к своей семье. Рани отказалась.
Джаяджи погибла в бою. Сначала английский солдат ранил ее саблей. Залитая кровью, она продолжала биться. Пока пуля не выбила ее из седла. Англичане так и не узнали, что она была женщиной. Княжна сражалась в мужском платье. *
Ее сына Шах-Велед поручил двоим из тех, кто сопровождал Джаяджи из осажденного города. Они увезли мальчика. Что с ним стало, этого Авари не знал, хотя позже и предпринимал попытки найти его следы.
Мысли уносили Шах-Веледа в прошлое, далекое и близкое, и он забывал о собственном положении.
Погруженный в свои мысли, Авари не сразу понял, почему вдруг исчез голубой клочок неба, и резко потемнело. Через несколько секунд над головой зашелестело, раздвинулись густые заросли, затянувшие провал, и сквозь них просунулась звериная морда.
«Пантера?» — Авари пытался разглядеть, кто пожаловал к нему, привлеченный запахом легкой добычи.
В опустевшей сумке лежал нож. Авари подтянул ее к себе, сжал в руке холодную рукоять. Голова зверя исчезла, и неожиданно там, снаружи, раздался громкий лай. «Собака? Черная собака!.. «Это было слишком хорошо, слишком невероятно, чтобы быть правдой!.. Потрясенный догадкой, Шах-Велед всем телом подался вперед, и в это время над головой опять раздался резкий шум, треск разрываемых побегов, вниз посыпалось каменное крошево…
— Осторожно… Камни обваливаются… — прохрипел Авари чужим, незнакомым голосом…
В пролом хлынул слепящий свет, и возникли силуэты людей в обрамлении ярких солнечных лучей… Авари заслонился рукой — от света он отвык.
— Шах-Велед! Как вы себя чувствуете? — послышалось сверху.
— Все в порядке… Вы нашли Гретхен?.. — пересохшие губы не слушались, язык с трудом ворочался во рту.
— Да. Это она послала нас сюда. Вы сможете обвязаться веревкой?
— Бросайте.
— Сядьте в петлю, обвяжитесь под мышками и держитесь за веревку. Мы вас вытянем.
Через несколько минут крепкие пальцы ухватили Шах-Веледа за руки, за куртку и выдернули из провала. Закружилась голова, и он сел, почти упал на каменную ступень. Солнце щедро заливало теплом и светом весь поднебесный мир. Краски его показались Шах-Веледу необычайно яркими, у ног расстилались джунгли. Как прекрасен был мир, с которым Авари уже распрощался. Он перевел взгляд на мужчин, окружавших его, прошелся по лицам и задержался на высоком человеке, стоящем ближе других. Тот снял с пояса фляжку, обтянутую кожей, откупорил ее и протянул Авари.
— Мое имя сэр Тимотей Крэнстон. Я сердечно благодарю вас за всё, что вы сделали для Гретхен.
— С ней все в порядке?
— Я надеюсь, все будет хорошо. Правда, я видел Гретхен всего несколько минут. Она, едва вышла из пирамиды, тотчас заговорила о вас, была очень обеспокоена. С ней остался Ларт, а мы поспешили сюда. Уитко показал, где искать вас.
— Уитко?.. Где он? — Шах-Велед снова скользнул взглядом по лицам, но индейца среди них не было.
Тимотей оглянулся назад, и там, ниже по склону, Авари увидел их с Гретхен спасителя. Еще ниже большая черная собака спускалась по высоким каменным ступеням, та самая, что обнаружила провал и нашла его, Шах-Веледа.
— Как вовремя вы подоспели! Боги не допустили ее смерти…
…Они почти весь путь одолели бегом. Обливались потом в духоте тропического леса. Сбрасывали куртки и оставляли их на той просеке. Из ткани рубах скручивали жгуты и повязывали на лоб, как научил Кристофер Барклей, траппер — чтобы пот не заливал глаза. В течение дня делали несколько коротких передышек, останавливались на ночлег, только когда на джунгли падала темнота.
Ларт с Тимотеем не ошиблись в людях, отбирая в отряд самых выносливых и сильных. Из поклажи они почти ничего не несли с собой. Только оружие, фляга на поясе у каждого, сумка с едой через плечо, да еще пришлось взять несколько небольших котелков, чтоб готовить пищу. Главное было — успеть! И — удивительное дело — их не брала усталость, не томил голод. Несколько глотков воды на ходу и — вперед, только вперед, успеть! Как будто сама тропа вдыхала в них силы, подобно старым римским дорогам. Те дороги, широкие, вымощенные плитами, были проложены по линиям, начертанным жрецами. Когорты легионеров передвигались по ним бегом, без усталости преодолевали за один переход немыслимые расстояния, поражая неприятеля своей стремительностью.
Впрочем, конечно, узкая просека, нора под спутанным пологом джунглей, не обладала мистическими свойствами римских дорог. Источником вдохновляющей силы был для людей Ларт. Он снова и снова находил ориентиры, увиденные в том странном полусне, и всякий раз его сердце разгоняло по телу не кровь, а твердую, ликующую веру, что на этот раз им сопутствует нечто большее, чем просто удача. И все получится! Уже получилось! Нужно еще усилие, надо прибавить шаг! Этим состоянием Ларта, верой, энергией заражались все, кто был с ним рядом, его целеустремленной силы хватало на всех…
К тому времени, как Авари, Уитко и их спасатели спустились вниз, на площадке, несколько дней назад наскоро расчищенной воинами Ахау-Кан-Мая, уже были сооружены несколько широких навесов, крытых пальмовыми листьями. Уже и костер был разведен. Над огнем висел котелок, и в нем булькало, брызгало в огонь. Хоть Шах-Велед съел уже маленький ломоть хлеба там, на склоне пирамиды, но вдыхать запах мясного бульона… это было настоящей пыткой! Впрочем, он забыл об этом дразнящем запахе, едва услышал голос, который не чаял услышать никогда больше:
— Авари! Дорогой мой! Вы живы!
Какой божественной музыкой отозвался в сердце Шах-Веледа голос Гретхен!
Он увидел ее наконец, — она спешила к нему, опираясь на руку высокого светловолосого мужчины.
— Ларт, это Авари Шах-Велед, мой верный друг. Авари, вот он, мой муж, мой Ларт!
Она подняла лицо к своему спутнику, и сердце Шах-Веледа будто затопило жаром полуденного солнца: он увидел глаза счастливой Гретхен. И все лицо ее — изможденное, бледное, будто осветилось сиянием счастья. Рука Ларта бережно обнимала ее за талию, другую он протянул Шах-Веледу и крепко пожал его руку.
— Я не знаю слов, какие были бы способны выразить мои чувства, мою благодарность и признательность. Я у вас в неоплатном долгу на всю оставшуюся жизнь.
— Мне ничего не надо, — покачал головой Шах-Велед. — Я лишь был с Гретхен рядом. Но, увы, мало что смог сделать для нее.
— Позвольте мне в этом поверить моей супруге, а не вам, — улыбнулся Ларт. — И знайте. Если когда-либо у вас появится желание, которое я смогу исполнить — прошу вас, дайте мне эту возможность. Я был бы счастлив отдать вам хотя бы малую часть моего долга.
Шах-Велед молча поклонился.
— Я вижу, как вы счастливы, вновь обретя друг друга. Поверьте, сознание причастности к этому — лучшая мне награда. Я надеюсь, до самого дна исчерпалась та доля испытаний, что готовила вам судьба.
Ларт положил ладонь на голову Гретхен и бережно привлек ее к себе. Он смотрел на нее с бесконечной, даже болезненной нежностью и заботой. И Шах-Велед в тот миг испытал смятение от мысли: как же можно было рвать живую, трепетную, почти физически осязаемую связь между ними. Да ведь она неразрывна! Рано или поздно она вновь соединит, притянет их друг к другу. На что рассчитывал да Ланга?! И холодной болезненной иглой вошла в сердце мысль, что если он и причастен к этой встрече, то в еще большей степени он поучаствовал в преступлении против их любви.
Наверное, Гретхен что-то угадала в его темном взгляде, в бесстрастном лице. Ее прохладные пальцы легли на его руку.
— Если судьба и испытывала нас зачем-то, то она же позаботилась послать мне спасение: отважного Уитко и вас, мой верный рыцарь.
На общем совете Гретхен коротко рассказала, что произошло после того, как судно Энтони Мюррея достигло континента. Не вдаваясь в детали и эмоции, она сдержанно поведала об основных событиях. Все были потрясены до глубины души, узнав, что по безумному замыслу шамана она должна была умереть на вершине пирамиды, и так и случилось бы, не приди ей на помощь Уитко в самый последний миг.
Ларт подошел к индейцу, крепко сжал его руку и не сразу смог заговорить. «Я в долгу перед тобой», — только и смог он сказать севшим голосом.
Потом вернулся к Гретхен, взял ее руку в свои ладони, будто к нему вдруг вернулся страх потерять ее. Все же справился с чувствами, его обуревающими, заговорил:
— Сейчас нам необходимо решить, каковы наши дальнейшие действия. До сих пор у нас была единственная цель, — он долго взглянул на Гретхен. — Благодарение всем богам, цель достигнута. Что дальше? Прошу высказать, у кого какие мысли на этот счет. Тимотей, я попрошу тебя председательствовать на нашем собрании, если не возражаешь.
Всесторонне обсудив различные варианты, все согласились с тем, что самое разумное — на два-три дня остаться у пирамиды. Отдых нужен был всем. А Шах-Велед, Уитко и уж тем более Гретхен, изнуренные голодом и смертельными опасностями, которые пришлось им пережить, просто не имели сил, чтобы немедленно пуститься в нелегкий путь. К тому же, следом за отрядом Ларта и Тимотея шел второй отряд, с палатками, одеждой и прочим снаряжением, призванным облегчить и сделать безопасным путешествие по джунглям, насколько это возможно. Само собой, Ларт теперь хотел только одного — вывести Гретхен из дикого тропического леса и переправить на бригантину, где она будет в безопасности. Но при этом он хотел также сделать возвращение максимально легким для нее.
— Нам здесь не опасно. Гнев Великого Тирава усмирен, — уверенно сказал Уитко. — Он сам выбрал себе жертву. Теперь доволен и спокоен. И покровительствует твоей жене, — индеец почтительно, но с достоинством склонил голову в сторону Гретхен. И снова распрямился, расправил плечи, прямо взглянул на Ларта.
— В этих местах мы в любое время можем подвергнуться нападению, все равно, тех катчезов или кого бы то ни было, — сказал Тимотей. — Но я считаю, что рядом с пирамидой мы в несравненно лучшем положении, чем посреди джунглей. В джунглях нам придется держать круговую оборону против людей, которые в этом лесу, как рыба в воде. А здесь готовое укрытие. Более безопасное убежище трудно представить. Даже вода есть. К тому же, в пирамиду за нами едва ли полезут.
— Это верно, — кивнул Кристофер Барклей. — Во-первых, вход в пирамиду — узкая щель. Кому захочется изображать в ней мишень? Это удержит даже самых нетерпеливых. А во-вторых, какой бы соблазнительной ни была добыча, зачем рисковать жизнью и ломиться внутрь пирамиды, в кромешную темноту, не зная, что там и как… Куда проще подождать, пока голод сделает свое дело. Индейцы как правило, отличаются осторожностью и хитростью.
После того, как все мнения были выслушаны, Ларт подвел итог совещанию:
— Решено, остаемся. Отдыхаем и ждем наших людей. А лагерь переносим к самому входу в пирамиду.
Тимотей взял на себя заботу о безопасности в лагере, а позже поделился с Лартом своими мыслями:
— Неплохо бы знать наверняка о катчезах, сопровождавших старика, — ушли они совсем или отошли от пирамиды, но все еще находятся где-то неподалеку.
— Очень верная мысль, Тимотей. Здесь мы опять не обойдемся без…
— Ларт, — остановил его Кренстон, — позволь, я займусь этим делом.
Он поручил трапперу Барклею и метису Пау-Тука отыскать след индейцев, сопровождавших шамана. Более десятка человек непременно должны были оставить след. Уже к вечеру разведчики вернулись с утешительной вестью, что воинов шамана вблизи пирамиды нет. Они уходили прочь в большой спешке. Видимо, были сильно напуганы тем, что произошло на вершине. Безусловно, внезапная смерть грозного Ахау Кан Мая потрясла их. И безусловно, они решили, что Великий Тирава не захотел той жертвы, которую собирался принести ему Ахау Кан Май, разгневался и покарал его самого.
Следы, оставленные в сырой почве, показали, что индейцы ничего тяжелого не несли. Значит, они не забрали тело шамана с собой. Скорее всего, сбросили его в колодец. Отдали духу Тирава ту жертву, которую он сам выбрал.
Уитко, приглашенный Тимотеем для участия в обсуждении сведений, принесенных следопытами, подтвердил, что слышал громкий всплеск, когда они с Гретхен находились в крохотной камере, первой на их пути по лабиринтам пирамиды.
— Я думал — воин прыгнул в колодец, нас искать хочет. Там увидел — лианы рубят, хвощ. Я по ним хотел наверх вылезть. Они догадались.
— Молодец, Уитко, — Тимотей положил руку на плечо молодому индейцу. — И вот что я хочу тебя сказать… Счастье, что ты оказался рядом с Гретхен. Но на мой взгляд, не только ей повезло, но и тебе… Повезло в том, что ты встретил ее, Ларта… Они удивительные люди.
Уитко пристально посмотрел на сэра Кренстона, но в лице его ничто не изменилось, и невозможно было понять, о чем он подумал, когда сказал:
— Да. Я знаю.
Между тем, пока следопыты разматывали и читали свитки джунглей, в лагере жизнь шла своим чередом. Стоянка давно переместилась на свеже-расчищенную площадку. Она прилегала к самому подножию пирамиды. С этой стороны подножие как раз посередине разрезал проход, как бы углубление в монолите пирамиды, которое через несколько десятков шагов заканчивалось у высокой прямоугольной плиты, стоящей почти вертикально. Плита закрывала вход в пирамиду. Судя по приспособлениям, имеющимся по обеим сторонам входа, когда-то здесь были двери. Двустворчатые, величественные. По какой-то причине двери однажды сняли, а вход плотно закрыли большой каменной плитой. Те, кто это сделал, знали, что вернутся сюда не скоро. А может быть — никогда. Теперь край плиты был чуть сдвинут, за плитой чернел вход в пирамиду.
Ларт привел Гретхен к этому отверстию.
— Ты не будешь возражать, если тебя мы устроим здесь, в пирамиде?
— Право, я еще не успела соскучиться по ее темным норам… — нерешительно проговорила Гретхен, с неприязнью глядя на глухую черноту, сгустившуюся сразу за плитой.
— Никакой темной норы! В нашем распоряжении сколько угодно факелов. Там будет светлее, чем днем, — пообещал Ларт. — Пау-Тука показал нам дерево, его древесина горит лучше всякого факела. Прошлой ночью темнота нас не остановила. Мы потеряли всего часа два, когда я дал людям поспать…
— Бедный мой, бедный… — Гретхен провела ладонью по щеке Ларта, и в этом ее жесте была невыразимая нежность. Ей с трудом удавалось сдержать ее, Гретхен переполняли любовь, сострадание, жалость, они выплескивались из ее глаз, нервными токами текли из вздрагивающих пальцев… — Разумеется, я все сделаю, как ты хочешь… Разве ты этого не знаешь? — улыбнулась она.
— К тому же ты будешь там не одна.
— А… в таком случае, ты не можешь сделать, чтоб уже сейчас сразу наступила ночь?
— Я готов поверить, что это под силу тебе. Уитко же сказал — тебе благоволят даже здешние боги. А наш индейский друг едва ли просто так бросается словами.
Ларт взял ладонь Гретхен, прикоснулся к ней губами.
— Ты ревнуешь меня к богам? — улыбнулась Гретхен.
— Нет. Я просто покараю всякого, кто посягнет на нашу любовь, на твою свободу. Даже богов.
— Любимый мой… Любимый мой… Как я тебя ждала… — на глаза Гретхен навернулись слезы, и лицо Ларта сострадательно дрогнуло, но сказать он ничего не успел. Гретхен тряхнула головой: — Нет-нет, уже все хорошо, замечательно! Ты здесь, со мной! Я счастлива, Ларт! Как я хочу остаться с тобой вдвоем, и чтобы никто-никто не забирал тебя у меня! Я хочу, чтобы ты рассказал мне все-все. Ты ведь расскажешь?
— Обязательно. Чуточку позже.
— Ларт, а нельзя ли мне пока хоть немного помыться? Я собрала на себя всю пыль веков, какая только нашлась в пирамиде!
— Это легко устроить! Нагреем воды во всех котлах, сколько их у нас есть, и устроим в пирамиде купальню.
— Отлично! Вот только переодеться мне не во что, — посетовала Гретхен. — У меня был маленький сундучок, но индейцы его, конечно, прихватили с собой. А мое платье, вернее то, что от него осталось после ныряния в колодце, теперь лежит где-то там, — она махнула рукой в сторону вершины. — Ты знаешь, Уитко такой молодец! Он даже позаботился о сухой одежде для меня, — демонстрируя Ларту куртку, она развела руки, утопающие в длинных рукавах.
— Я тоже молодец, — улыбнулся Ларт. — Там, — он кивнул себе за спину, — несут и твою одежду. Скоро твое платье будет здесь.
Она понимала — они говорят не о том, и делают не то. Были только короткие минуты искренних чувств, когда в тысячелетнюю мглу пирамиды ворвался свет, и Гретхен, ослепленная им, последовала за Уитко… а в следующую минуту оказалась на руках у Ларта. И вот эти короткие мгновения, когда она обвила его шею руками, уткнулась лицом, и в буре чувств с трудом осознавала отдельные моменты: что он крепко-крепко прижимает ее к себе… что родной, желанный голос близко, вместе с теплым прерывистым дыханием обволакивает ее… и влага слез ни лице…
А потом Ларт опустил ее на траву, и держал ее руку и говорил что-то. Когда Гретхен пришла в себя, вокруг были лица, лица… И одно, от взгляда на которое сердце рванулось из груди… лицо сэра Тимотея Кренстона, и она задохнулась, захлебнулась стоном-всхлипом, и, не в силах сказать ни слова, протянула ему руку. А в следующую секунду, как ножом, пронзила мысль о Шах-Веледе… И действительность оторвала ее от Ларта. И точно так же отрывали Ларта от нее другие люди, заботы, необходимость что-то немедленно решать, распоряжаться…