начало пути домой
…Теперь ничто больше не держало «Летучий» и «Изабеллу» вблизи Американского континента. Все ждали только команды, чтобы поймать в паруса ветер и выйти в море, взяв курс на Маннестерре, где оставили своих товарищей. Надолго там задерживаться никаких причин нет, потому вскоре корабли покинут бухту острова и дальше курс проляжет к Флориде, где придет пора распрощаться с Уитко и Шах-Веледом… И уж потом — домой!..
Уитко отказался от предложения Ларта плыть с ними, открыть для себя большой мир и, спустя какое-то время вернуться домой во всеоружии знаний и опыта. Как ни заманчивы были горизонты, распахивающиеся перед ним, сын вождя решил, что не время соблазняться дальними горизонтами. Он нужен сейчас отцу, соплеменникам, а теперь и Шах-Веледу. Впрочем, предложение Ларта по-прежнему оставалось в силе, и Уитко мог воспользоваться им в любое время — хоть через год, хоть через пять. Ларт заверил молодого индейца, что с помощью Шах-Веледа он всегда будет иметь возможность послать письмо, уведомить о желании воспользоваться сделанным ранее предложением. И в любой момент найдет всестороннюю поддержку и помощь Ларта.
Почтовое сообщение же появится оттого, что Ларт твердо намерен был воспользоваться случаем и заложить первые ячейки сети агентов, наблюдателей, информаторов, которая дополнит частую сеть, сплетенную по всему миру. Собственные впечатления, беседы с де лос Бекалькасаром и теми, для кого Новый Свет не был чужбиной, убедили его, что в этой стране творится слишком много несправедливости и жестокости, и нельзя ждать скорых перемен к лучшему, когда сам закон не становится на сторону гуманизма. Значит, здесь крайне необходима структура, которая будет посильно помогать жертвам бесчеловечности, а при необходимости спасать их от злой, жестокой судьбы.
Близкое расставание с Шах-Веледом и Уитко сказывалось на отношении к ним всех членов экипажа. Впрочем, Уитко своей сдержанностью и немногословием не очень располагал к приятельскому общению.
Вот в обществе Гретхен он мог проводить сколько угодно времени. Он любил, когда Гретхен рассказывала ему о мире, в котором Уитко никогда не бывал. Эти рассказы начались еще в то время как пирамида держала их в своей западне. В последние двое-трое суток индеец не оставлял Гретхен ради обследования темных каменных нор. К тому времени выход из пирамиды был найден, но воспользоваться им не представлялось никакой возможности, и оставалось только ждать помощи снаружи. Время тянулось невыносимо, голод становился все нестерпимее час от часу. И единственным спасением был увлекательный разговор. Тогда пленники забывали думать о времени, и даже голод терзал как будто не столь жестоко.
Гретхен с большим интересом слушала рассказы Уитко о жизни племени, о семье, о джунглях. Но он считал, что в его жизни нет ничего примечательного, да и объясняться ему было трудно из-за скудости его французского языка. Потому больше говорила Гретхен. Она пересказывала прочитанные книги, говорила о стране Ларта, о Франции, об Испании… Она тщательно подбирала простые, понятные индейцу слова, но речь ее все равно была образной и яркой. Уитко слушал, затаив дыхание, и готов был слушать без перерыва. Он и теперь, на судне, часто просил:
— Расскажи еще. Ты говоришь — как рисуешь. Я вижу глазами то, что льется мне в уши. Ты говоришь — и я как будто уже побыл в далеких краях.
Сердце Гретхен полно было горького сожаления, что тяга к новому и несомненные способности Уитко к учению не имеют возможности реализоваться. В пирамиде она давала ему уроки французского и поражалась, с каким усердием предавался он этим занятиями, как легко запоминал новое, буквально схватывая налету. Ах, если бы его образованием занялись всерьез! Но долг обязывал его быть сейчас не школяром, а воином и оставаться с племенем в трудное для него время. Ей было отчаянно жаль, что судьба так свела их — на столь короткое время. Но какое яркое оно было, какими невероятными событиями насыщенное… и вот надо расставаться. Ей хотелось что-то сделать для Уитко, чем-то порадовать, и Гретхен с удовольствием удовлетворяла его любопытство, рассказывала обо всем, что знала и видела.
— Я верю, мы видимся с тобой не в последний раз. Только не изменяй своему стремлению повидать большой мир, и мы обязательно встретимся!
Среди прочих новых знакомых Уитко на особом месте стояли Пау-Тука и Кристофер Барклей. С этими двумя молодой индеец очень сблизился и охотно проводил время в долгих беседах с ними. И что вызывало у многих добрую улыбку — часто компанию им составлял Урс! Он вытягивался у ног Уитко на чисто выскобленных досках палубы и как будто дремал, прикрыв глаза. Но чуткие уши свидетельствовали о его неусыпном внимании. При неспешных негромких разговорах Урс присутствовал с удовольствием, но было кое-что, к чему он относился без одобрения.
Ларт посоветовал Уитко не терять даром времени, уже теперь начать обучаться владенью огнестрельным оружием. До сих пор самым верным его оружием были лук и нож. Но теперь жизнь убеждала: каким бы искусным воином Уитко не был, а стрелы против пуль — неравное соперничество. Разумеется, и Шах-Велед мог бы позже обучить Уитко, и был бы прекрасным инструктором в этом деле, — сам он стрелял отменно. Но зачем было упускать такие благоприятные обстоятельства, когда имелось сколько угодно свободного времени, два отличных стрелка к услугам Уитко, и можно было не заботиться о расходе пороха и свинца. Под руководством то одного, то другого приятеля Уитко подолгу упражнялся в стрельбе из ружья и пистолета.
Но едва в руках Уитко появлялось оружие, Урс нехотя поднимался, всем своим видом являя снисходительность к людским затеям, которые, уж если сказать по совести, бессмысленны, оглушительны, и порох чрезвычайно дурно пахнет…
Урс тогда обходил судно в поисках Гретхен. Рядом с нею было удивительно покойно, маленькие руки столь ласково ложились на голову и пахли так необыкновенно, что на морде Урса расплывалось состояние собачьего блаженства, и коль можно было бы, он так и сидел бы, положив голову ей на колени, наслаждаясь теплом мягких нежных пальцев, вдыхая ее особый, неповторимый аромат.