В тот августовский день Ханс собрался в поле. С покосом они уже управились, но по разным неудобицам можно ещё накосить травы. Анна попросила, чтобы он взял и её с детьми, по ягоды. Запрягли свою лошадку и укатили, прихватив хлеба, молока, огурцов да помидоров с огорода. Анна знала, где растут кусты степной вишни, а там же и смородину поискать можно. Ханс оставил их, покосил в охотку и вернулся. Вместе пообедали, отдохнули, к вечеру домой покатили. Не ведая, что их дома ждёт…
Шестого августа армия Пугачёва вошла в Саратов. Контору иностранных сожгли, разграбили хлебные склады и на следующий же день Пугачёв отправил один из своих отрядов на левый берег Волги. Ему необходимо было пополнить свою армию, а по данным разведки стало известно, что сотни малороссов Покровской слободы ожидают его прихода. Профессор Якоб Грот писал Державину: «Толпа Пугачёва усилилась. К нему из Покровской слободы присоединилось до семисот малороссиян». Но такое количество новобранцев надо было обеспечить продовольствием, лошадьми и фуражом. Самым надёжным источником были продовольственные склады в колониях.
…Услыхав скрип колёс, навстречу Хансу и Анне поспешили Берги. У Марты были красные от слёз глаза, Якоб выглядел несвойственно для него: то ли растерян, то ли испуган.
— Слава тебе Господи, живые! — воскликнул он.
— Что у вас тут? — встревожился Ханс, приметив уж распахнутую дверь своего дома, какое-то тряпьё во дворе.
— Ой, мы такого страху натерпелись! — запричитала Марта, прижимая к лицу подол передника.
— Пугачёвцы! Целый отряд с пищалями! — сбивчиво заговорил Якоб. — Лошадей весь табун угнали! Из домов хватали что под руку попадёт. На вашей половине, вроде, большой беды не натворили. Хлеб, что Анна вчера пекла, весь забрали, из твоей одёжи, Ханс, тоже взяли. Седло и сбрую, какую нашли. У меня посуду аптекарскую побили, чуть было с собой ехать не заставили, мол, лечить будешь. Еле отговорился, что не лекарь я. А из складов-то наших все запасы выгребли, и муку, и зерно, и соль.
— Да ведь мужчин с собой забрали! Вот беда-то, — всхлипнула Марта.
— Зачем? — испуганно спросила Анна.
— А добро наше везти, — пояснил Якоб. — Мы все жребий тянули, ехать-то никто не хотел. Выпало Йохансону, старшему сыну Ридлей, Вейгель Ральфу и Кремер Адаму. Велели на телеги всё сгрузить и везти.
— У Ральфа же пятеро, маленькому, однако, ещё месяца нет! — ахнула Анна.
— Пообещали, мол, до Покровской слободы довезёте и отпустим. Да верить-то им… — покачал головой Якоб.
Ханс заторопился в дом, а Анна замешкалась. Ей было страшно входить туда, где побывали разбойники. И думать она могла об одном: а если бы Хансу тоже пришлось тянуть жребий…
Она ещё не поняла, как им посчастливилось. Никто сильно-то не пострадал от этого набега. Добро — что, дело наживное. Пугачёвцы налетели, будто злым ураганом принесло, и так же стремительно унеслись, захватив с собой подводы с награбленным и трёх колонистов. Шайки бандитов, где не было самого Емельяна Пугачёва, творили и худшее — убивали, жгли, похищали женщин.
«Большое войско» Пугачёва не разоряло колоний. За пять часов до прохождения своей армии, он посылал в поселения казаков и предупреждал старост, чтобы никто из жителей не выходил из дому, пока его войско не скроется из вида, «дабы не мог кто-нибудь потерпеть обиды и несчастья».
Не желал Пугачёв вражды с колонистами, надеясь пополнить ими свою побитую армию. По колониям шли его посланцы, читали на немецком языке указ от имени Петра III. Указ гласил: «кто самоизвольно к нему пойдёт в службу, тот будет получать за месяц по двенадцати рублей». А главное, обещал Пугачёв, «истребить в Опекунском совете письменные дела, в которых квитанции и счёты».
В письме генералу Потёмкину от 14 августа Державин писал, что Пугачёв обещал колонистам свободу, уничтожение в Саратовской конторе долговых бумаг, и это будет огромной потерей для казны, корона потеряет почти семь миллионов рублей, которые колонисты должны ей выплатить.
Часть колонистов тем или другим образом была вовлечена в Крестьянскую войну. Кто-то попал под насильственную мобилизацию с подводами для транспортировки награбленного, кто-то соблазнился обещаниями Пугачёва. Речь шла о каких-то слоях, группах. Но сам факт выступления колонистов на стороне Пугачёва был неожиданным для правительства Екатерины II и вызвало негодование и обвинение в неблагодарности.
Генерал Мансуров обратиться с манифестом, в котором упрекал колонистов в том, что они, «не взирая на столь милостивые от ея императорского величества благодеяния», оказались неблагодарными, нарушили присягу, поверив «вздорным уверениям». Он предлагал «благоразумным немцам» одуматься, понять, что Пугачёв — государственный злодей, и схватить его и получить за это двадцать пять тысяч рублей.
Всего неделю продолжался демарш пугачёвских отрядов в поволжских колониях, но след остался неизгладимый. Долго ещё носились по колониям страшные слухи о делах пугачёвцев.
— Кристинка, сегодня рассказала, — пересказывала Анна новость, что принесла соседка, — в Степной табун лошадей перегнали на речной остров, спрятали. А разбойники пришли, давай форштегера спрашивать: где лошади? Он в отказ: не знаю, мол. А они петлю накинули: говори или умрёшь. И повесили…
Да, такой была судьба форштегера Нильсена из Степной колонии.
— В Привальной шибко зверствовали, — приносили слух аптекарю Якобу. — Семь человек повесили. Форштегера Ильнера и колонистов. За что — не знаю. А жену одного из тех, что повесили, так избили, что тоже потом померла. Вот за что такое, а?
Страшное рассказывали о произошедшем в Нижней Добринке. Во время наезда Пугачёва там оказался немецкий астроном Ловиц. По заданию императрицы он составлял географическое описание Саратовской губернии. Пугачёв велел посадить астронома на кол, «чтобы лучше видел звёзды».
— А в Сарепте вы слышали, что было?
Сарепта была самой южной и самой богатой колонией Поволжья. После того, как Пугачёв захватил Саратов, через Сарепту на Астрахань пошли беженцы. Измученные люди рассказывали о зверствах и разорениях, что творят пугачёвцы. Беженцы шли и шли, слухи, что они приносили, заставили руководство колонии начать подготовку к эвакуации в Астрахань. Людей и ценный ремесленный инструмент пытались отправить по Волге. Но как ни бились, суда нанять не удавалось. Семнадцатого августа поступил приказ от царицынского коменданта немедленно начать эвакуацию. В тот же день на закупленных с большим трудом десяти рыбацких лодках вниз по Волге ушли сто десять женщин и детей.
В Сарепте осталось шестьдесят пять мужчин. В первую очередь отогнали в степь скот, в самой колонии день и ночь складывали в погреба и ямы мебель, товары, ремесленные инструменты, заваливая входы камнями.
Двадцать первого августа разведка донесла, что мятежники под Царицыном, а один отряд уже обошёл город и вышел на дорогу к Сарепте. Не теряя ни минуты, оставшиеся жители поздним вечера покинули колонию. Двигались медленно. Подводили собранные второпях подводы, запряженые волами. Приостановившись в густых сумерках на возвышенности недалеко от Сарепты, они увидели в окнах своих домов огни, поняли, что там хозяйничают грабители.
Но разорение начали не пугачёвцы, а калмыки. Видя, что колонисты собираются покинуть Сарепту, большие их отряды в сотни всадников крутились поблизости. Пугачёв прибыл на следующее утро и застал пустую, разграбленную колонию.
В негодовании и ярости он отправил вдогонку уходящим на юг колонистам отряд с приказом догнать и казнить.
Беглецы узнали об этом от проезжего мимо казака. Известие заставило их двигаться без всякого отдыха. В сумерках они сбились с большой дороги. Пугачёвцы безуспешно «догоняли» их на главной дороге, а беглецы двигались в нескольких верстах параллельно своим преследователям, не подозревая об этом.
Придя в Астрахань, они узнали, что армия Пугачёва разбита. Четырнадцатого сентября жители Сарепты вернулись на пепелище своей колонии. Убытки от бесчинств пугачёвских и калмыцких отрядов составили до восьмидесяти тысяч рублей серебром.
— Помните, с нами в группе была семья Лампе, — как-то вечером рассказывал Якоб. — Они выбрали Гололобовку, туда уехали. Так, рассказывают, сам Пугачёв приказал всю её сжечь.
— Это чем они так разозлили его? — спрашивал Ханс.
— А форштегером там граф Денгоф. Хороший, говорят, человек, справедливый. Пугачёв хотел его казнить и велел людям выдать своего форштегера. Они отказались. Пугачёвцы порыскали по колонии, да не нашли. Так этот разбойник разъярился и приказал уничтожить колонию огнём, наказать людей за непослушание. Пугачёв-то уехал, а колонисты уговорились с теми, кто остался жечь, и откупились, спасли колонию.
Не все колонии удавалось спасти. Несколько разрушены были так, что жители вынуждены были искать пристанище в соседних колониях. Во многих погулял красный петух. А по другим колониям пугачёвцы проходили, оставляя нетронутым хозяйство иностранных поселенцев, забирали только оружие. Кому как повезло.
Число людей, вовлечённых в восстание, доходило до ста тысяч человек. Однако, армия Пугачёва быстро впитывала в себя недовольных, обиженных, соблазнённых щедрыми посулами «Петра III». Но ещё быстрее рассыпалась при поражениях, которые эта армия терпела.
В военном плане она не могла соперничать с регулярными войсками. Казачье ядро армии таяло в боях, большинство башкир отказалось следовать за Пугачёвым на Волгу, где он надеялся на поддержку донских казаков. А крестьянское пополнение не имело ни боевого опыта, ни оружия.
В июле 1774 года Россия завершила войну с Турцией, и высвободились значительные силы. Их Екатерина II направила на подавление восстания Пугачёва. Не получив ожидаемой поддержки от донских казаков, Пугачёв был разбит.
Для полного забвения
Екатерина II издала указы о переименовании всех мест, связанных с этими событиями. Так река Яик была переименована в Урал, Яицкое войско — в Уральское казачье войско, Яицкий городок — в Уральск. Яицкое казачье войско было переименовано в Уральское и лишено остатков автономии. При упоминании о казачьем восстании рекомендовалось выражение: «известное народное замешательство».
Контора опекунства разбирала каждый конкретный случай участия колониста в «злодейской толпе», не допуская произвола в отношении иностранных поселенцев. По её данным к Пугачёву присоединилось шестьсот семь колонистов, мужчин и женщин. Из них четыреста шестьдесят шесть человек были возвращены в их колонии без какого-либо наказания. Это были люди мобилизованные против воли, а том же семьи, кто из-за постоянных нападений киргизов, решил уехать на Кавказ. Пристав к пугачёвским войскам, они надеялись сбежать с Волги.
Таким образом, из тех шести сотен, кто «присоединился» к Пугачёву, остается сто сорок один человек. Сорок активно участвовали в восстании и понесли различные наказания, остальные — кто умер в дороге, кто считался пропавшим без вести.
В сравнении с двадцатью пятью тысячами немцев-колонистов, проживавших тогда в Поволжье, число переметнувшихся к Пугачёву было крайне мало.
Недельный «тайфун», пронёсшийся над немецкими поселениями, оставил в народной памяти не романтику вольных людей, а ужас разорения. Даже в середине девятнадцатого века, когда хотели прогнать с улицы расшумевшуюся молодёжь, стоило только крикнуть: «Слушайте, идёт…» — и моментально на всю ночь устанавливалась тишина — так долго передавались воспоминания об этом страшном событии.