Колонистам, кого не устраивало новое положение, предоставили право в течение десяти лет покинуть Россию. Раньше, когда за ними числились долги, из России можно было только сбежать.
Колонии бродили, как пивные дрожжи. Собрания проходили шумно и, часто, безрезультатно.
В Урбахе люди собрались в кирхе.
— Про императорские указы долго говорить не будем, — начал форштегер Михейлис, — и так уж немало говорено. Сегодня нам надо выбрать своего человека в Мариентальский окружной приказ. Этот приказ будет представлять наш кантон в уездном земстве, глядеть, чтобы не ущемляли нас, интересы наши блюли.
— Интересы?! — вскочил с места Питер Бок. — Ну-ну, шибко они их блюдут! Уезжать надо, пока выпускают, вот что я скажу вам.
Михейлис поморщился: из-за этого громкоголосого Питера собрания превращались в склоку. Перекричать его никакой возможности не было, утихомирить тоже не просто.
— Погоди, Питер, — поднял руку форштегер, — ты на голос не дави, а то вон Марта чуть со скамейки не свалилась, как ты горкнул позади неё, — по залу прокатился хохоток, люди вытягивали шеи, глянуть на перепуганную Марту. — Давай так, обговорим мы, об чём ты сказал, но сначала выберем нашего представителя в совет. Сдаётся с этим скорее управимся.
Оно так и случилось, получаса не прошло, всем собранием решили в совет отправить шульмейстера Вольдемара Неринга. Сначала все зашумели самого форштегера. Но он отказался, мол, ему в колонии дел хватает, а селу большая будет польза, если появится толковый, понимающий дело человек, с кем всегда можно посоветоваться. Одна голова хорошо, а две лучше. И назвал учителя Вольдемара — довольно молодого ещё человека, уже сносно владевшего русским языком.
— Ну вот, с этим делом поладили, — удовлетворённо проговорил Михейлис. — А то, об чём Питер сказал… здесь просто так не разведёшь. Стой, Питер, — решительно остановил он опять вскочившего с места селянина, — ты свой голос подал, теперь дай другим слово сказать, а то опять одного тебя слушать будем. Я понимаю, не требуется сейчас обсуждать указ, которым у нас все обещанные льготы отняли. Это мы уже три года назад обсудили и почти свыклись. А больше всего заботит нас теперь указ императора Александра, по которому из нас солдат сделать хотят.
Селяне зашумели, и в шуме голов ясно читалось недовольство и возмущение.
— Я такой же, как вы, и мне оно тоже не нравится. Но разбираться надо с холодной головой, а не криком, да обидами. Указ этот не сегодня, так завтра в России появился бы. Рекрутчина — это беда. Вы не забыли, от чего наши отцы и деды в Российскую империю бежали? Вот от того же самого, когда в солдаты провожали, будто хоронили. А что нас коснулось… Ну, а как не коснётся, если мы теперь такие же, как все подданные российской империи.
Со времён Петра I в солдаты забирали пожизненно. Потом срок службы сократили до двадцати пяти лет. Потом стали служить двадцать лет и ещё пять лет пребывать в запасе.
Рекрутскую повинность несла не конкретная семья, а вся община. Всем миром решали, кого отправить в солдаты. Часто это были пьющие, чем-то провинившиеся мужчины, в хозяйстве никчёмные. А то были ещё «охотники» — бедняки, кто жертвовал собой добровольно ради оговоренных благ для семьи.
Пожизненная или 25-летняя служба была равносильна смерти. Перед отъездом из дому, будущий солдат должен был вымыться в бане мылом, которым обмывали покойника. Провожали рекрута с плачем и воем, как провожают мёртвого.
— Вот у меня этот указ, — говорил форштегер, — весь читать не буду, все вы его знаете. Зачту то, что считаю для нас важным, а вы со вниманием выслушайте. Пункт десять гласит: поступление на службу по призывам решается жребием, который вынимается единожды на всю жизнь. Единожды! — возвысил голос форштегер. — Плохо ли? Дальше. Пункт одиннадцатый: к жребию призывается ежегодно один только возраст населения, именно молодые люди, которым к 1-му января того года, когда набор производится, минуло двадцать лет от роду. Вот, на следующий год ваш сын жребий тянуть не будет, если своё испытание прошёл в предыдущем году. Слушайте ещё. «Общий срок службы в сухопутных войсках определяется в пятнадцать лет, из коих шесть лет действительной службы и девять лет в запасе.» Шесть лет, это ведь не то что пожизненная служба. Шесть годков пролетит и солдатик дома опять. Теперь ещё о льготах, когда сыны вообще жребий не тянут. Первое. Если в семье ни отца, ни матери, а на попечении парня сироты братья и сёстры. Второе. Если на попечении дед или бабка, и больше о них позаботиться некому. И последнее. В службу не берут из семьи единственного сына. Ну, скажите, не справедливо ли сие?
— Да на бумаге-то оно гладко да сладко, а как до дела дойдёт, тако ли будет? — раздался в тишине голос.
Люди не спешили говорить, думали. Выступил опять Питер, без напору, правда, не подскакивал на этот раз на скамье.
— Слыхал я, в соседнем кантоне сговорились направить уполномоченных в Америку, просить американское правительство принять колонистов и помочь, выделить средства на переезд и обзаведение хозяйством.
— А я бы поглядел ещё, как оно получится с этим переездом, — раздался голос их другого угла. — Десять лет, что нам даны — срок не малый, ни к чему спехом дело непростое решать.
Не все были так рассудительны. Были среди колонистов такие, кто решился на немедленную эмиграцию. Правда, расчёты на помощь от американского правительства оказались тщетными. Пришлось полагаться только на собственные средства и возможности. За 1874 — 1875 годы из колоний Поволжья выехало более четырёх сот человек. Вероятно, эмиграция могла бы стать более массовой, но главное препятствие для большинства колонистов было одно — на что ехать, с чем начинать жизнь на новом месте? А некоторые колонисты и в Америку уехали, и американское гражданство получали, но лишь для того, что это обеспечило им привилегии в России. Те самые, которые были у них отняты. Саратовский губернатор Галкин-Враский был взбешён, когда в 1876 году получил информацию, что немцы, уехавшие год назад, получили американское гражданство и вернулись в свои русские колонии. Они продолжали вести оставленное год назад хозяйство, освободив себя от налогов и от военной службы. Эти хитрецы были немедленно высланы из России.
Тем временем острое желание уехать из России у некоторых колонистов не проходило. Денег не было, но пытались отыскать какие-то другие пути. Два парня, которым подходил срок призыва в армию, через бразильского посланника обратились к правительству Бразилии. Они просили принять колонистов из России на тех же условиях, что и Екатерина II. Посланник, барон фон Александер, ответил, что правительство Бразилии готово принять их в свою страну. Для этого надо выбрать четырёх представителей, пусть они съездят в Бразилию за счёт бразильского правительства и ознакомятся с ситуацией на месте. Это вызвало большой ажиотаж среди колонистов, особенно среди католиков, которые готовы были целыми селами переселиться в Южную Америку. Желающих оказалось около тридцати тысяч, преимущественно бедной части колонистов.
Выбрали пять представителей от этих тридцати тысяч, собрали им восемьсот рублей. Перед делегатами были поставлены задачи: договориться о переезде за океан за счёт бразильского правительства, о пособии для обустройства на новом месте и уговорить бразильское правительство выкупить движимое имущество немцев-колонистов.
Правдами-неправдами, но довольно много колонистов оказалось за океаном. А через три года на Волгу стали возвращаться из Бразилии сотни поволжских немцев. Непривычные климатические условия, разорение и голод заставили их вернуться домой. Хотя закон запрещал принимать оставивших русское подданство, власти селили их в села, где они жили раньше.