«Привычка свыше нам дана, замена счастию она», — писал гениальный Пушкин, уже погибший к тому времени на дуэли. Возможно, известность его проникла и в немецкое Поволжье, кто знает. А что касается привычки, то гуманный подход государства к военному призыву способствовал тому, что к воинской повинности колонисты быстро привыкли.
Военному ведомству удалось найти компромисс даже с меннонитами, у которых воинская повинность вызвала особенно резкое неприятие, их религия вообще запрещала держать в руках оружие. В основном именно меннониты эмигрировали из России после 1874 года. Проблему разрешили тем, что меннонитам военную службу заменили альтернативной службой, в основном в «лесных командах», которые занимались насаждением лесов в степных районах.
Один из призывников-немцев тех лет отмечал, что «со временем, колонисты стали рассматривать воинскую повинность как обычное дело, и при чтении писем эмигрантов, в которых описывались тяготы жизни в Новом Свете, воинская служба представлялась как меньшее из зол».
Появился ритуал призыва, католические и лютеранские священники обращались к новобранцам с проповедями, в которых подчёркивалась святость воинской присяги и необходимость существования войска. Священники призывали добросовестно исполнять воинский долг.
Согласно докладам с призывных участков, за все годы призыва немцев на военную службу ни разу не случилось каких-либо беспорядков, призывники-немцы были дисциплинированы и послушны. Хотя отношение к военному призыву характеризовалось, как «неохотное согласие». Понятно, что тревога за сына и потеря работника на несколько лет, не радовали немецкие семьи.
Однако, молодые мужчины, что вернулись со службы, выгодно отличались от своих односельчан. Бывшие солдаты выделялись выправкой, дисциплиной и даже физически. Колонисты отмечали, что «на собраниях они оттесняли старших и тех, кто не служил в армии, на задний план». Отслужив шесть лет в армии, немцы возвращались со знанием русского языка, они уже не чувствовали той изоляции, в которой жили в своих поселения, легко налаживали отношения с русскими и другими соседями.
Таким образом, первые тридцать лет существования в России всеобщей воинской повинности прошли для немецкого населения довольно благополучно.
Ситуация резко изменилась с началом русско-японской войны. Впервые была проведена массовая мобилизация резервистов. Она охватила десятки тысяч колонистов, это было до четверти сельского мужского населения, и больно ударила по жизни немецких колоний. Местные чиновники докладывали, что «некоторые семьи были не в состоянии даже сеять и должны были сдавать в аренду свои земли». Война взбудоражила колонистов, боявшихся потерять своих сыновей, братьев и отцов. Семьи не знали, как выжить, ведь крестьянский труд нуждался в мужских руках.
Из писем с фронта шли плохие вести, солдаты писали, что их не обеспечили необходимым обмундированием, они голодают, спят под открытым небом, больны. Павших на поле боя хоронят без должного обряда.
Колонисты не могли понять и принять, почему император посылает их сыновей и братьев в забытые богом места, обрекает на трудности, лишения и гибель. Росло неприятие такой политики государства. Резко вырос поток эмигрантов. Страх перед войной гнал наиболее трудоспособную часть колонистов призывного возраста за границу.
Колонисты, никогда ранее не интересовавшиеся вопросами своего гражданства, из-за нежелания идти на войну стали заявлять о своём германском подданстве, добиваясь возвращения на «историческую родину».
После русско-японской войны мобилизация немцев в армию приобрела значительно более широкий характер, чем в довоенный период, нанося всё больший ущерб их хозяйству и традиционному укладу жизни. Это было характерно для всей России. Непродуманная политика государства в военном вопросе привела к падению авторитета армии и военной службы, к уклонению россиян разных национальностей от призыва. И всё же подавляющее большинство немцев являлось на призывные участки и шло служить в российскую армию. При этом немало их сложило головы, принимая участие в войнах и военных конфликтах, которые вела Россия в самом начале ХХ века.
В конце XIX века родились наши дедушки и бабушки — наши предки, память о которых сохранилась в документах и в потомках.
В католической семье Иосифа Крапп 22 февраля 1895 года в селе Ново-Кривовка Мариентальского уезда Саратовской области родился мальчик, которого назвали Теодор, это был дедушка моего мужа по отцовской линии.
А в Урбахе в это время, в семье лютеранина Генинг Августа уже подрастал восьмилетний Пётр — дедушка по материной линии — он родился в 1887 году.