А между тем, в мирном договоре с Германией, которым закончилась Первая Мировая война, был пункт о том, что Германия признаёт немецких колонистов гражданами РСФСР, однако те «чьи предки являются выходцами из Германии» в течение десяти лет после ратификации договора, имеют право переезда в Германию с переводом туда своих капиталов.
Для контроля за исполнением этой договорённости германское правительство назначило «комиссию попечения о германских реэмигрантах», и Комиссия выехала в Поволжье.
С первых же дней работы их ужаснул тотальный произвол в отношении немцев. Комиссия отправляла в германское правительство одно за другим сообщения о вопиющих фактах нарушения прав колонистов в России, а то, в свою очередь, раз за разом выражало Советскому руководству своё недовольство всеми доступными способами. Создавалась нешуточная угроза срыва и без того хрупкого мира между двумя странами.
Между тем, желавших уехать в Германию оказалось немало. Состоятельные колонисты не без основания опасались за своё имущество и за саму жизнь. Однако, советская сторона практически саботировала договорённость с Германией, как тем, что намеренно создавала волокиту с оформлением документов, так и прямым шантажом и угрозами. Выехать в Германию из Поволжья официальным путём удалось лишь нескольким десяткам семей.
К лету 1918 года обстановка в Поволжье резко обострилась. Восстание чехословацкого корпуса и наступление белых армий подвинули фронт к самым немецким колониям. Тогда же совсем уж бесчеловечным стало самоуправство в немецких колониях военных и Советов разного уровня. Одна из многочисленных телеграмм в Поволжский комиссариат по немецким делам гласила: «В колониях Новоузенского уезда хозяйничает представитель совдепа Рубан с подчинёнными комиссарами. Работа его носит характер грабежей, налётов, практикуется запугивание, порка, расстрелы без следствия…»
Каждый такой факт не добавлял авторитета советской власти и осложнял политическую обстановку в колониях. Потому Поволжский комиссариат по немецким делам бомбардировал телеграммами Совет Народных Комиссаров, призывая принять меры к прекращению вакханалии в колониях.
Положение, которое сложилось в немецких колониях, было на грани взрыва, а близость восставших чехов и белых армий могло стать детонатором для этого взрыва. Это с одной стороны. А с другой — с Германией и так отношения напряжённые, а тут в немецких колониях творится беспредел. В центре опасность оценили, в Поволжье была направлена специальная следственная комиссия, и последовало Постановление Совнаркома, подписанное Лениным, требовавшее от Саратовских и Самарских властей прекратить самочинные действия в колониях, действовать заодно с Поволжским комиссариатом по немецким делам. Однако этого было недостаточно, чтобы остановить вакханалию Советов в немецких колониях, как, впрочем, и в русских сёлах.
Из безвыходной ситуации выход нашли — создать в Поволжье немецкую автономию «чтобы немцы скорее взяли бы дело в свои руки, дабы не попасть под германское ярмо». При этом немецкая автономия будет подчиняться непосредственно центру и не зависеть от губернских властей Саратова и Самары. Это позволит более оперативно и гибко решать все проблемы немецких колоний, а Германии сложнее будет в них вмешиваться. И конечно, избавит колонистов от произвола местных властей.
19 октября 1918 года Председателем Совнаркома РСФСР Ульяновым (Лениным) был подписан Декрет о создании Трудовой коммуны немцев Поволжья.
Тем временем страна познавала прелести военного коммунизма.
Теодор и Якоб засиделись допоздна, в доме уже все спали. Якоб был Теодору троюродным братом и старше на пару десятков лет. Связывали их не только родственные, но и крепкие дружеские отношения. Оба любили вот такие долгие задушевные разговоры, в которых обсуждали далеко не одни только семейные дела.
— Неладное что-то творится, — мрачно говорил Теодор. — Теперь вот продразвёрстка ещё. Отдай все излишки хлеба и всё, что имеешь. Сам скажи — не должно ведь так быть, чтобы подчистую все припасы выгребали.
— Не подчистую же, — возражал Якоб, сидевший по другую сторону стола. — Установили же норму на личные и хозяйственные нужды, их не трогают.
— Да какие там нормы, только чтоб ноги не протянуть. — горячился Теодор. — Без припасов же нельзя! Погляди, как сеяли нынче, сколько земли пустой осталось. А не уродится ничего, как жить-то будем?
— Потерпеть надо. Трудное сейчас время в стране. Революция, всё сызнова строить надо, а как — никто ведь не скажет, не научит, мы первые.
Продразвёрстку ввели в январе 1919 года. Суть её заключалась в том, что на каждое село определялось, сколько оно обязано сдать зерна с учётом урожая, нормами потребления и запасами семян. Так было на бумаге. На деле продразвёрстка обернулась грабежом крестьян. К тому же нормы продразвёрстки часто рассчитывали не из того, сколько крестьян может дать, а из того, сколько надо армии и городу. Получалось часто, забирали не излишки хлеба, а всё зерно, даже отложенное на посев и фураж для скота.
— Всё равно, — мотнул головой Теодор, — не по-человечески делают… Ты Мартина Бехера знаешь? Большой дом недалеко от кирхи. Донёс кто-то, что у него припрятано кое-что, и он молчит про те «излишки». А какие такие излишки? У него детей полон дом, должен он про них думать или нет? А теперь что? Под метёлку всё вымели: хлеб, продукты, скот увели, даже из дому всё повынесли. Мартин теперь враг народа, ему срок светит не меньше десяти лет. А тому, кто донёс, ещё и часть продуктов Мартина дадут, бесплатно.
— Потому и доносят сплошь и рядом. Ты пойми, брат, в стране хлеба не хватает. В Москве, Петрограде дети с голода пухнут уже, а кулачьё зерно в ямах гноит. С ними по-хорошему не получится. Мартин сам виноват, не прятал бы продукты, жил бы как все, заботился бы о своих детях.
— Мартин не кулак, такой же, как ты и я, всё своими руками, горбом своим наживал, детей поднимал. А что люди стали зерно прятать, так ведь не для того, чтобы сгноить, а потому что сейчас его по такой цене забирают, что даром, считай. Вот люди и думаю, коль не деньги, так хлеб впрок запасти, надеются потом больше выручить за него. А Мартин зерно в яме не прятал. Если и сделал какой запас, так о детях своих думал. Так как, по-твоему, правильно, что их разорили подчистую? Думаешь, выживут они теперь, без отца, до нитки обобранные? Да они сегодня уже впроголодь живут, государство о них позаботится?
— Я Мартина не знаю, что он там прятал, насколько виноват… Но знаешь, сколько таких, как он? С каждым не разберёшься. Лес рубят, щепки летят. Есть закон, живи по закону. Зачем государство обмануть хотел? Слышал ведь, сопротивление кулаков велено давить беспощадно. Вот и Мартин твой под горячую руку попал.
Не были кулаками ни Мартин, ни Теодор. Но немецкие колонии выглядели более зажиточными и благополучными по сравнению с русскими сёлами. А потому в глазах большевистского руководства колонии представлялись именно кулацкими гнёздами, их грабили с особой жестокостью и беспощадностью.
Нормы продразвёрстки, что спускали на немецкие колонии, были подчас значительно выше нормы соседей. Так, осенью 1920 года поволжская колония Франк с населением пять тысяч двести человек и посевной площадью пять с половиной тысяч десятин, должна была сдать девяносто три тысячи пудов зерна. А рядом была Александровка, русское село с точно таким же населением и посевными площадями. Александровка получила норму хлебосдачи в три тысячи пудов зерна. На немецкую колонию Таловку того же уезда наложили развёрстку в двести тысяч пудов, столько же, сколько должен был сдать весь Камышинский уезд Саратовской губернии.
Из немецких сёл снова и снова выкачивали зерно, мясо, все виды продовольствия. Проявление малейшего недовольства жестоко подавлялось вооружёнными продотрядами. Рабочие, которых набирали в продотряды, знали одно — хлеб надо забрать у этих сытых кулаков, тогда свои дети будут накормлены. А репрессии были дозволены и одобрены сверху.
В зимние месяцы 1920−1921 годом в Поволжье действовал вооружённый рабочий продотряд из Тулы. В это время в колониях уже явно ощущались первые признаки голода. Тем не менее, отряд каждый раз возвращался из рейда с добычей. Как им это удавалось, объяснял командир отряда Попов: «Конфискаций у нас было мало, мы больше применяли арестов, ибо были такого мнения, что невыгодно разорять крестьянские хозяйства».
С арестованными можно было делать всё, что угодно — выбивать показания, получать под пытками, пороть или в назидание селянам придать смерти пострашнее на их глазах.
«Путём арестов мы достигли больших успехов, нежели конфискациями».
— Теодор, — поднял тяжёлый взгляд Якоб. — Ты язык не распускай. Ладно со мной, это можно. Но не ровён час, услышит кто… Тоже ведь станешь щепкой. Терпеть надо, по-другому сейчас никак.
— Терпеть? — зло усмехнулся Теодор. — Ну потерпим. Живы будем, коли не помрём.