Банник
В каменке жаром дышали угли. Егор плескал ковшом на раскалённые камни, пригибался от удара горячего пара, крутил над головой веником, разгоняя пар по баньке, а потом с наслаждение хлестал себя дубовыми прутьями, согласно рекомендации бабули: «Да веничком, веничком дубовым попарься, загоняй в себя дубову крепость». Кряхтел и подвывал от жгучей боли в ноге, но боль эта одновременно была даже приятной, немного зудящей. Так бывает, когда рана начинает подживать. И восторженно ухал, опрокидывая на себя ковш холодной воды.
В белой просторной рубахе и таких же «портках» Егор сидел на крылечке. Рядом дремал вполглаза сытый Мазай. Чёрный котяра устроился поодаль, на крышке колодца, и недобрым глазом сверкал на чужих. Мазай его игнорировал, и, похоже, именно этим кот был недоволен более всего.
Егор с любопытством рассматривал ткань, из которой была сшита одежда, что дала ему хозяйка. Довольно толстые нити крупного редкого плетения… мешковина бывает такая. Но эта ткань не грубая, а наоборот, мягкая, приятная. После жаркой бани самое то — воздух свободно проходит, остужает распалённое тело.
Тут хозяйка на пороге появилась:
— Что, гостенёк, остыл? Ну, пойдём кормить тебя, ужин на столе уж.
За кружкой душистого чая, заваренного на травах, Егор с улыбкой сказал:
— Я про банника-то поверил. За каменку заглядывал.
— Не увидал? — хмыкнула бабуля. — И придумал, мол, насмешничает, старая?
— Почему насмешничает? Ну, так, в шутку…
— Дак какие шутки, милок. Живёт там банник, а то как же. Он домовому сродственник. Тот за домом глядит, а этот в бане порядок блюдёт. Место его за каменкой либо под полком, где парятся, там он ещё любит поселяться. Жар-то он не шибко уважает, может уйти на время, но потом обязательно вернётся, в нетопленой бане, в холодной то есть, он непременно сидит. Ежли вовсе уйдёт, это сильно худо. Не баня, а маята одна будет. В век не натопишь, а натопишь, так жар не удержишь, а то ещё и угар во внутрь пойдёт. В такой бане до беды недалеко. Мало ли чего издеяться может. Обнесёт голову, упадёшь, а тут кипятку котел целый. Не, милок, коль банник при бане, можно спокойну быть. Только, знай, блюди правила, чтоб не обиделся.
— Какие правила? — спросил Егор, все ещё пытаясь понять, не разыгрывает ли его хозяйка.
— Ну, известно какие. В баню ходить лишь трём переменам, четвёртый пар надобно баннику оставлять. В четверту очередь люди не ходют, это банника время, и он разрешает только своим мыться — леший приходит, овинник, домовой, опять же. И сам, понятное дело, поплещется.
— А если правила не соблюдать? Что тогда?
— Обидится. А тогда уж всякое быть может, мало ли… Зачнёт камнями горячими из каменки кидаться, кипятком плеснёт, ошпарит. Угар опять же. Подобру, так банник должОн угар из бани выгонять, а вот осерчает если, он этот угар способен как раз на человека и навести. Мой как-то историю мне поведал. Может, и соврал где, за то я не в ответе. Однако ж вполне быть могло. Так дело было. Мужик один домой поздно воротился с дороги. А назавтра праздник большой, как немытому-то? К тому же банька натоплена, не остыла ещё. Мужик и пошёл, а время уж за полночь было. Разделся, на полок залез, вот тут веники и взяли его в оборот. Знай, хлещут, сами собой его обхаживают. Мужик кинулся слезть, а никак — мОрок нашёл на его, куда не ткнётся, всё стенка. Ну, мужик исхитрился как-то всё ж, кубарем с полка скатился. Он в дверь, а она навроде как разбухла — не отдерёшь. А веники знай хлещут. Тут баба спохватилась, чой-то долго мужик моется, пошла. В оконце стучит-зовёт — не откликается никто. Начала в дверь ломиться — отворить не может. Она к соседям. И вот ведь, зачали дверь топорами рубить: наместо щепок искры летят, а толку нету. Хорошо, схватились бабку-шептуниху позвать. Она пришла, на дверь водой брызнула, пошептала своё, дверь и отошла. А бедолага уж обеспамятел, насилу отводились с ём.
— И чего же потом делать с ним, с банником, если обидится? Неужто другую баню строить?
— Нет, зачем. Он зол, да отходчив. Раскипятится белым ключом, плюётся, шипит… а погоди маленько, он и остыл. Особливо, как угощение ему поднести. Шибко любит, чтоб ржаной ломоть да крупной сольцой покруче посыпать. Ещё надо, чтоб завсегда видел, как помнят о нём и уважение оказывают. К примеру, из бани уходя, обязательно надобно водицы в кадушке оставить. Любит, чтоб на Неделе-Ворожее девицы бы в баню к нему гадать приходили, тут уж он всласть наозорничается.
В этот момент Егору показалось, что и бабка, и печка, и стены бревенчатые стронулись со своих мест и пошли вокруг него, будто в хороводе. Он тряхнул головой — всё встало на свои места. А ведь, пожалуй, он уже не шибко бы удивился, если б и вправду изба в карусель превратилась. После всех событий дня Егор уже не знал, чему удивляться, чему нет.
— Егорша, — пристально глянула на него бабуля, — ложись-ка спать, милок. Довольно с тебя сегодня. А утро завсегда яснее вечера.
Егор хотел сказать, что спать он не хочет, а хочет спросить ещё… Но веки вдруг сделались такими тяжёлыми — не поднять. Дремота охватила всё тело, и не хотелось двигаться, говорить… вот положить голову на руки прям тут, за столом… Что спросить хотел, уж и не помнит… И уже засыпающим сознанием он смутно понимал, как хозяйка помогла ему подняться, проводила к топчану. Егор с наслаждением вытянулся на нём, и под старухино бормотание: «Ложись камешком, вставай катышком», погрузился в сладкий, глубокий сон.