приметы ненастья в безоблачной атмосфере
Итак, на следующий день её пребывания в Тополиной Обители сэр Кренстон предоставил в распоряжение Гретхен одну из комнат в господском доме, и ей пришлось покинуть флигель и перебраться в красивую, богато обставленную спальню. Хотя, оставь он ей выбор, она предпочла бы садовую сторожку в самом дальнем конце сада. Но Гретхен лишь вздохнула про себя: платье крестьянского мальчика не ввело в заблуждение — Тимотей Кренстон так же, как и разбойник, вмиг разглядел в ней даму благородного происхождения.
Причиной уныния Гретхен стало то, что она узнала от щебетуньи Габи. После ухода сэра Кренстона служанка решила, что незваная гостья, может быть, составила себе неверное представление о владельце усадьбы, и посчитала нужным наговорить о нём восторженных слов. И Гретхен услышала:
— Одного не понимаю, такой замечательный человек — и до сих пор холост!
— Может быть, он думает, что слишком некрасив, и по этой причине избегает женщин? — машинально проговорила Гретхен, лишь бы что-то ответить, потому что слова Габи и стали второй занозой, которая отныне будет постоянно напоминать о себе. Однако возглас Габи отвлёк её от беспокойных мыслей:
— Некрасив?! — молодая служанка уставилась на Гретхен, забыв, что собиралась поправить ей подушку. — А… да, он не из тех смазливых красавчиков, — она неопределенно махнула рукой, — это верно. И теперь я вспоминаю, что он и мне показался… страшноватым, когда впервые увидела его. Но сударыня… Я не смогу вам объяснить, знаю только, что очень скоро вы забудете об этом.
Гретхен не придала значения восторженным словам Габи, но вот её сообщение, что владелец усадьбы одинок, дало начало почти непрерывному потоку невесёлых раздумий и положило тревожный оттенок на радушие Кренстона и его внимание к ней. Ох, она бы предпочла найти здесь любящих супругов, и их детей, домочадцев и слуг, преданных всем сердцем добрым владельцам поместья. Тогда Гретхен не почувствовала бы этого стеснения в общении с Кренстоном. Она слишком хорошо знала, какие чувства и желания пробуждает в мужчинах против своей воли. К сожалению, возможность убедиться в этом ей предоставлялась ни один раз. Гретхен видела собственную вину в том, что доныне не затронула сердце ни одного мужчины, из тех, с кем жизнь сводила её ближе или дальше. И ни единожды печально задумывалась она, честно пытаясь отыскать порочность в себе, в своей внешности, в характере либо поступках, которые становятся причиной того, что низменные страсти неизменно овладевали мужчинами при общении с нею. Ларт? Да, он был не такой, как все другие, но и его сердце осталось холодным, он был рядом с нею, но… отдельно. Гретхен не обманывалась на это счет: Ларт питал к ней сострадание, симпатию, но не более — он не был влюблен в неё. И вот теперь — Кренстон… Гретхен стала бояться столь трепетной заботы со стороны хозяина Тополиной Обители.
Некоторая отсрочка в необходимости рассказывать о себе тоже лишь едва-едва успокоила Гретхен, это ведь была лишь отсрочка. Рано или поздно Кренстон захочет узнать о ней больше, и сможет ли она тогда быть с ним искренней, даже пожелай этого? Куда они плыли? Ларт ни разу не упомянул ни названия своей страны, ни того, где она расположена. Поведать ли о том, что однажды в полночь в её спальне объявился таинственный посланец неведомой страны? Разве любому здравомыслящему человеку подобный рассказ не покажется бредом повреждённого рассудка? Ах, да разве только это? Она желала бы скрыть многое. Ведь даже в последние дни с ней случилось достаточно такого, о чём она могла бы рассказать, разве что Ларту, но никак не Кренстону, человеку, которого знала столь мало.
За ней, по-прежнему, ухаживала Габи и была постоянно поблизости. Домоправительница Дороти тоже заходила по нескольку раз на дню взглянуть на объект нежданно свалившейся на неё заботы, строго расспросить Габи, что съела подопечная во время завтрака, обеда и ужина, не была ли она беспокойна, не начался ли у неё жар и кашель? Домоправительница трогала голову Гретхен, чтобы лично убедиться в отсутствии повода для беспокойства. Гретхен очень скоро разгадала за чопорной, строгой неприступностью Дороти добрейшее и сострадательное сердце. А так же большую житейскую опытность и смётку, которым отдавал должное хозяин и ценил советы своей домоправительницы. Именно поэтому он отменил своё распоряжение послать за доктором для Гретхен — Дороти заявила, что она не видит необходимости беспокоить доктора, у которого хватает забот, а их нежданной гостье требуется лишь покой и отдых. И три-четыре дня проведённые в постели, вкусная изобильная еда и любовная забота не оставят и следа от голубых кругов под глазами и изнурённого вида.
Дороти велела разыскать на чердаке и привести в порядок большое кресло на колёсах, о котором помнила, вероятно, она одна — Кренстон не имел ни малейшего понятия о его существовании. В этом кресле по распоряжению Дороти Гретхен вывозили на большую солнечную террасу, на которую выходило окно её комнаты.
Первый выезд происходил в присутствии домоправительницы, и когда Гретхен попыталась возразить против этого кресла, доказывая, что способна выйти самостоятельно, Дороти прервала её так строго и непреклонно, что Гретхен тут же капитулировала. К тому же, кресло оказалось чрезвычайно уютным. Гретхен сидела, обложенная подушками, укрытая пушистым пледом, и грелась в нежарких лучах. Читала, или смотрела на сад и окрестности, широко открывающиеся перед нею, слушала птичье пение, или дремала, откинувшись на подушки… Гретхен как будто физически ощущала, как исчезает угнетавший её груз, невидимый, но столь невыносимо тяжкий.
И всё же, она постоянно ощущала присутствие тех двух, смутивших её обстоятельств, не смотря на всё расположение хозяина и всех других обитателей гациенды Тополиная Обитель. Они были как два тревожных облака на голубом небосклоне, и любое из них, того и гляди, оживёт, разрастётся так, что заполонит небо, и блеснут молнии, хлестнёт ветер, сметая без следа покой и беззаботность, что царили вот только что и казались столь незыблемыми.