танцовщицы из храма Грации
Проходили дни, в изобилии новых впечатлений пролетали недели и месяцы. Гретхен мало оставалась наедине с собой. Аристо и впрямь сумел стать для неё старшим другом, наставником. Много позже Гретхен смогла по достоинству оценить его проницательность и мудрую деликатность. В те первые месяцы он знакомил её со своей страной и обществом, раскрывал перед нею самые целомудренные их стороны. Но в обществе, где женщина, красота и любовь были культом, существовали такие проявления этого поклонения, которые Гретхен, воспитанная совсем в иных традициях и моральных нормах, едва ли могла бы легко принять. От Аристо требовалось немало такта, чтобы некоторые вещи раскрылись ей в другом свете. Осторожно меняя мироощущение Гретхен, он осторожно вводил её в те сферы, где ей было некомфортно, неловко, и учил смотреть иными глазами.
Так, однажды вечером он привёл Гретхен посмотреть на танцовщиц. Вернее, Гретхен сама изъявила желание оказаться там, а Учитель не сделал ни малейшей попытки отговорить её. Случилось это так.
После жаркого дня на город спустился тихий вечер, приятный ветерок прилетал с залива и остужал разогретые каменные стены домов, мостовые и площади.
— Вы слышите, Аристо? — Гретхен прислушалась к музыке, долетавшей издали. — Откуда это?
— Здесь неподалёку храм Грации. Сегодня в нём собрались храмовые танцовщицы, они будут танцевать всю ночь.
— О, Аристо! Я бы очень хотела посмотреть на это! — умоляюще посмотрела на него Гретхен. — Туда можно?
— Разумеется, можно. Это зрелище стоит того, чтобы его увидеть.
Через несколько минут они оказались в сумраке большого парка, и узкая дорожка увлекала их дальше, в темнеющую глубину зарослей. Музыка становилась слышнее, и Гретхен, вслушиваясь в звуки, завораживающие ритмом и энергией, всё более попадала в их плен, не отдавая себе в том отчёта. Аристо рассказывал ей о храмовой магии, но в эти минуты Гретхен не вспомнила об этом, никак не соотнесла доносящиеся звуки с рассказами о магических свойствах храмовой музыки, созданной с целью подчинить, очаровать, лишить слушателя воли и диктовать свою. Музыкальность Гретхен в этот раз оказала ей сомнительную услугу — Гретхен оказалась в волне музыкального ритма: сердце пульсировало в такт ему, и так же ударяло в висках, и казалось, что тело само вот-вот начнёт отзываться то резким, как вскрик ударам, то низкому рокоту барабанов… Стремясь навстречу источнику звуков, Гретхен весьма смутно отдавала себе отчёт, как они шли, — кажется, парк превратился в лес, а дорожка в узкую тропку, которая вела сквозь густые заросли; потом они поднимались по каменным ступеням между тесно сдвинутыми стенами… Доведись Гретхен завтра разыскивать этот храм самостоятельно, она едва ли нашла бы его.
Внезапно стены исчезли, и Гретхен оказалась в длинной галерее, огибающей внутреннюю площадку храма. На галерее было темно — вечерние сумерки перешли в ночь, — но Гретхен рассмотрела людей. Они стояли и сидели у низких перил и смотрели вниз на круглую площадку-арену. Аристо взял её за руку и провёл вперёд. Музыканты были теперь где-то близко, но Гретхен забыла о них в то мгновение, когда увидела, к чему так стремилась.
Внутренний двор храма располагался чуть ниже галереи, и был виден весь, как на ладони. Сейчас на нём было более десятка танцовщиц. Они были обнажены. В руках у них были факелы, и отсветы пламени играли на женских телах. Гретхен в оцепенении смотрела, как танцовщицы сдвинули факелы, и пламя их обозначило кольцо вокруг одной из девушек, и показалось, она сама превратилась в трепещущий язык огня, в костёр неистовой страсти. Гретхен последним усилием воли заставила себя отшатнуться, оторваться от этого безумного, гипнотического зрелища.
— Уйдёмте! — едва смогла выговорить она губами, ей хотелось зажать уши, чтобы оборвать музыку танца, Гретхен испугалась, что сейчас закричит…
— Пожалуйста! Уйдёмте скорее! — никакая сила не заставила бы Гретхен опять подойти к перилам и встать рядом с этими женщинами и мужчинами, бесстыдно разглядывающими голых танцовщиц.
Гретхен испытывала невыносимый стыд, как если бы сделала какую-то ужасную непристойность на глазах у многих людей. Ей было стыдно идти рядом с Аристо, — её собственное любопытство поставило их в такую ситуацию. И вместе с тем, в душе она упрекала его: он должен был предупредить о том, что она увидит. И сейчас же Гретхен говорила себе, что Аристо упрекать не в чем, всё дело только в ней.
Лицо её горело, как будто его лизало пламя факелов тех танцовщиц. И ещё она чувствовала, что искры огненного танца запали в неё, и жгут больно, грозят перерасти в пожар, сметающий всё и вся со своего пути, и необузданная стихия этого странного чувство пугала Гретхен — она чувствовала в нём некую опасность для себя, разрушение целостности и благопристойности её внутреннего мира.
Прошло, вероятно, два или три дня, когда Аристо вернулся к этому происшествию, заговорил о нём, заставив Гретхен покраснеть. А Учитель вновь напомнил ей о магии, которой владеют служительницы храмов в различных её проявлениях. Заставил Гретхен со всей возможной холодностью рассудка понять, что происходило с нею, забывшей осторожность, впитывающей магические звуки, идущие к ней из сумрака. А танцу Страсти, который она увидела в исполнении огня и юных жриц, можно было противостоять, лишь сознательно закрываясь от него, зная способы этого. Либо… противопоставив опаляющей страсти собственную чистоту и целомудрие. Что и сделала Гретхен, и что дало ей возможность сохранить самообладание.
Аристо говорил, и пережитое в тот вечер открывалось для Гретхен другой стороной. Непристойность публичной наготы отступала на задний план, и оказывалось, что это вовсе не главное, вовсе не этот факт так поразил Гретхен… И что-то менялось в ней, и возможно, доведись ей сейчас опять оказаться на той галерее, она попыталась бы обнаружить в представшем её глазам зрелище ни одну только непристойность. Она слушала Аристо, не раскрывая рта — обсуждать этот случай она всё же не находила возможным, и беседа превратилась в монолог Аристо. Но в голове Гретхен рождались вопросы, которые она знала, кому сможет задать, преодолев собственный стыд — Аманде.
Аманда трогательно заботилась о новой подруге, и стоило Гретхен обратиться к ней с малейшей, даже самой незначительной просьбой, как Аманда отставляла все свои дела, чтобы заняться делами Гретхен. Она помогала советами, успокаивала, вселяла в Гретхен уверенность. Благодаря Аманде и Аристо, ставшим для Гретхен самыми близкими людьми, она почти не оставалась наедине со своими мыслями. И всё же… всё же печаль находила удобную минуту, чтобы подобраться незаметно, исподтишка.
Ларта она не видела ни разу с того самого дня, когда он познакомил Гретхен с Аристо и, попрощавшись, ушёл. Всякий раз, отправляясь с друзьями куда-то, где собиралось общество, Гретхен несла с собой невысказанную надежду встретить там Ларта. Но надеждам этим не суждено было сбыться ни разу. У Гретхен теперь было много знакомых в среде самого высшего, аристократического общества столицы. Она встречалась с ними в театре, в салонах, на частных вечерах и балах — ежедневно Гретхен получала десятки всевозможных приглашений, большую часть которых вынуждена была отклонять из-за того, что не могла оказаться в нескольких местах в один и тот же час. Гретхен представляли поэтов и музыкантов, талантливых художников и людей, в чьих руках были сосредоточены экономические или политические средства управления государством. Ей домой присылали букеты, корзины цветов со стихами и песнями, сочинёнными для неё. Живописцы просили разрешения писать её портреты. Но среди множества лиц взгляд её искал лишь одно лицо, а неизменное тоскливое разочарование умело скрывалось за милой, доброжелательной улыбкой.
Гретхен ни разу не позволила себе подумать о Ларте с упрёком. Она знала, что Ларт сделал для неё больше, чем мог бы сделать кто-либо другой, и она не смеет претендовать на ещё большее… Но ведь ей надо было так немного — лишь увидеть его!.. И Гретхен знала, что сама никогда его не позовёт.
Время шло, и в один из дней она поняла: надо перестать ждать его, Ларт не придёт никогда. У неё есть Аристо, есть десятки новых знакомых, а Ларт — прошлое.