Cтранник и Полудёнка

Солнце окунулось в море, краски его поплыли, растекаясь по воде багрянцем и пурпуром. Море отразилось в небесных зеркалах, и половина свода окрасилась во все оттенки густой киновари

Странник, стол на скале, смотрел на полыхание яростного заката, и отблески гигантского пожара играли на его лице. Загорелое, теперь оно казалось отлитым из красной бронзы. Он стоял неподвижно и был похож на изваяние, в котором соединились сила и грация, благородное достоинство и созерцательный покой.

Когда краски вечерней зари потускнели, как угли костра, подёрнутые пеплом, он разомкнул скрещённые на груди руки, повернулся и неторопливо начал спускаться вниз, туда, где о подножие каменного монолита разбивалась стихия дикого леса, теперь уже укрытого флёром сумерек.

Странник отдыхал от своей бесконечной дороги, задержался в этом мире, нашёл здесь верных друзей. Впрочем, не только друзей, поскольку мир этот был безбрежен, полон многообразия и опасностей. Но опасности - для других, а для него - едва ли.

Он спускался, то ловко балансируя на кромке обрыва, то прыгая с камня на камень. Скоро покров леса сомкнулся над ним. Он остановился, когда вышел на небольшую прогалину, заросшую высокой травой. Да, вот здесь и будет его ночлег. Примятая трава приняла его на упругие стебли, тонкие ноздри вздрогнули от мощного запаха земли и травяных соков. Он опустил голову, вдыхая его всей грудью.

Вроде бы ничего не переменилось в окружающем пространстве, но прошли минуты, и нечто коснулось его чувств, заставило слегка насторожиться. Ну да, у самой кромки зарослей белела тоненькая фигурка. Сегодня она казалась почти призрачной, сотканной то ли из тумана, то ли из лунного света. Вероятно, ночной сумрак крал резкость очертаний.

—  Убирайся! - сказал он.

Она испуганно обернулась в чёрную глубину леса и нервно проговорила:

—  Я не могу… Я боюсь… Позволь мне остаться рядом с тобой.

—  Убирайся прочь, я сказал! - уже гневно повторил он.

—  Умоляю тебя! - её голос вздрагивал. - Я не подойду, не потревожу, только сяду вот здесь. Разреши!

Даже сквозь сумерки прорывалось к нему отчаяние её огромных глаз, в которых дрожали слезинки.

—  Пожалуйста… Пожалуйста… Милосердия прошу, благородный Рао-тэй. Неужели ожесточение вошло даже в твоё сердце! Тогда у кого искать его?

Он нахмурился, и она задрожала под его взглядом. Неужели она плелась за ним весь день? Это её запах доносился до него прошлой ночью, когда он почувствовал, что рядом в сплетении ветвей, листьев и лиан кто-то скрывается. Он даже слышал порой чьё-то дыхание. И только утром он увидел её бледное лицо, когда обернулся на шорох, и оно на миг показалось среди листвы, но тотчас отпрянуло назад. Некоторое время он ещё слышал позади себя то шорох, то жалобный стон. Это по его дублёной солнцем и ветром коже колючие ветки скользили, не оставляя следа, но сие воздушное существо никак не было приспособлено продираться сквозь чащу леса. Впрочем, сочувствия он не испытывал, он знал, что полудёнки лукавы, лживы, бесчестны, крайне эгоистичны. Они не помнят добра, а дающую руку могли бы, так оторвали бы вместе с подаянием. Странник не заметил, когда она отстала, просто перестал думать о ней.

И вот теперь она стоит в нескольких шагах от него, пугливо оглядываясь на тёмную стену зарослей. Как же она пережила прошлую ночь? И едва ли ей повезёт так во второй раз.

—  Напрасно ты надеешься найти во мне защиту.

—  Не надеюсь… Но кто осмелится приблизиться к тебе с дурными намерениями, Странник?

Да, тут она права - рядом с ним ей вполне безопасно. Он молча опустил голову на руки, она ещё постояла и тихо села поодаль.

Пару раз он просыпался, и всякий раз видел покатые сникшие плечики — она ни разу не переменила положения, как опустилась в траву, так и сидела, подогнув под себя ноги. Потом его разбудил крик отчаяния и боли, он вскинул голову, увидел, как она вскочила и метнулась от зарослей, но сейчас же остановилась, равно боясь приблизиться к нему и оставаться на месте. Личико её теперь было бледным до голубизны, и половину его занимали широко распахнутые глаза, которые она не сводила с зарослей, — крик, вырвавшийся откуда, всё ещё звенел в ушах.

Он вдруг сузил глаза, всматриваясь в неё, и понял, что фигурка её и в самом деле сделалась полупрозрачной, жизни в ней оставалось совсем немного.

— Подойди ко мне, — голос его прозвучал слишком громко и резко, заставил её вздрогнуть всем телом.

Она не двинулась с места, будто приросла, и только полные страха глаза были теперь обращены к нему.

—  Если ты боишься меня, зачем второй день вьёшься рядом, как надоедливая муха?

—  Я не боюсь, - поспешно пролепетала она и поскорее шагнула вперёд, то ли желая подкрепить свои слова, то ли отрезая себе всякие другие пути.

Она остановилась в шаге от него, и в опущенных плечах было столько безысходной покорности. Он протянул к ней руку и, сжав тоненькое запястье, потянул к себе. Она качнулась и опустилась на примятую траву - рядом, но отдельная, боясь даже нечаянного прикосновения. Он усмехнулся и придвинул её к себе. Тело полудёнки было так холодно, что ему показалось - льдинка прикоснулась прямо к сердцу. Он высвободил свои волосы, и они рассыпались, как тёплым плащом укрыв её плечи.

—  Спасибо, - шевельнулись её губы, и звук превратился в невесомое дыхание, коснувшееся его груди.

—  Спи.

Голова её лежала у него на плече, упругие завитки кудрей щекотали подбородок, но двигаться ему не хотелось, а потом он уснул и до самого утра ни разу больше не проснулся.

…Уютно свернувшись, она лежала к нему спиной, как котёнок под тёплым боком у кошки. Если бы его длинные волосы не оказались под ней, он бы встал и ушёл, но теперь он лежал и рассматривал её. За два дня блужданий сквозь лес добрая половина её платья осталась на острых сучках и колючках, и тело кое-как прикрывали жалкие лохмотья, едва державшиеся на одном плече. Из чего была соткана странная материя платья? Ему не доводилось видеть ничего подобного. Да и называлось ли это тканью? Впору было поверить, что в основу из самой тонкой паутины вплели запахи цветов, и прохладу росяных трав, и переливы света в недрах перламутровых гротов.

Пристальный взгляд его спугнул некрепкий утренний сон - он понял это, услышав, как изменилось её дыхание. Он взял её за плечо и заставил повернуться к нему - из широко открытых глаз смотрел на него сам космос, только не чёрной бездной, а тёмно-синей, пронизанной искристыми точками, как мерцанием далёких звезд. Взгляд его скользнул ниже, и она судорожно прикрыла узкой ладошкой маленькую грудь.

—  Не странно ли, - усмехнулся он, - одеяние твоё превратилось в лохмотья, а на самой ни царапины.

—  Разве ты не знаешь… - почти прошептала она. - Ведь ты сам исцелил меня.

—  После того, как ты всю ночь тянула из меня жизнь? Да, знаю.

Глаза её сделались растерянными.

—  Но ты позвал меня и спас мне жизнь! Разве принять помощь, обогреться теплом другого… разве это дурно?

—  Да-да, убеди меня, что полудёнки перестали быть вампирами!

Глаза её скользнули в сторону, и голос едва шелестел:

—  Я взяла лишь то, что ты мне дал…

—  Почему ты одна? Я слышал, вы можете жить только в стае.

—  Это так. Даже семья без стаи погибнет. Но пожалуйста, не спрашивай меня. Я не могу сказать правды, а лгать тебе не хочу.

—  И это говорит полудёнка, самое лживое существо в мире! — хмыкнул он. — Ну, довольно. Ночь кончилась, ступай и постарайся до темноты отыскать своих.

—  Рао-тэй! - она быстро поднялась, но осталась стоять на коленях. - Я не могу к ним вернуться! Позволь мне остаться с тобой!

Он потом и сам недоумевал, как случилось, что он позволил ей быть с ним рядом. Не иначе, колдовским был синий свет, струящийся из её глаз. Отчего-то жаль стало это никчёмное существо. Может, оттого, что рассмотрел - грязь, в которой она извозилась, не грязь, а засохшая кровь. Царапины и синяки за ночь исчезли, а следы крови остались на руках, на лице, виднелись сквозь рваные прорехи платья. Ею были покрыты босые ноги с маленькими ступнями.

Она снова плелась за ним где-то сзади, и хотя он шёл медленнее обычного, она всё равно не поспевала за ним. Он останавливался время от времени, поджидал её. Куда ему спешить? Потом он услышал короткий стон, помедлив, пошёл назад и увидел: кривясь от боли, она ковыляла впопыхах, неловко ставя одну ступню на бок и пятная кровью прошлогодние листья, — умудрилась пропороть ступню об острый камень. Ругаясь про себя, он взял её на руки и свернул к озеру, которое было неподалёку.

Сначала она молчала, потом спросила виновато:

—  Тебе тяжело?

Ему стало смешно, - она была всё равно что мотылёк, опустившийся на плечо. Когда они вышли на травянистый берег, она, кажется, и думать забыла о ране - глубокая царапина успешно затянулась. Она подошла к воде, протянула руки, чтобы зачерпнуть её в пригоршни, и замерла:

—  Ой! Это я?! Такая чумазая?! - она неожиданно рассмеялась.

Она плескалась в воде, смеялась тихонько чему-то. То, зажмурившись, поднимала голову, подставляла лицо солнцу, то ныряла, мелькнув в воде блестящей рыбкой. Он смотрел и удивлялся её легкости. Как умела она забывать боль, страх, огорчения? Ведь прошлой ночью она вышла к нему из дебрей измученная до полусмерти, израненная, и жизнь её истончилась до призрачности. Неужели она не сознавала этого? Или полудёнки так мало ценят жизнь?

Выйдя на берег, она расправила прозрачные крылышки и помахала ими, стряхивая капельки воды, вдруг заметила его взгляд, скользящий по её фигурке, облепленной мокрой невесомой тканью, залилась румянцем и метнулась в заросли, подступающие к воде. Её не было довольно долго, но когда зашелестели шаги, он поднял голову и невольно улыбнулся: она зашила прорехи, используя вместо иголки и нитки длинные стебли травы. Лицо её засветилось - она приняла его улыбку как знак одобрения.

—  Как тебя зовут?

—  Иттиль, - тихо сказала она, будто прозвенел хрустальный колокольчик, или чистые капли разбились о поверхность воды.

Помедлив, она нерешительно села рядом.

— Почему бы тебе не воспользоваться крыльями? Тебе ведь трудно идти.

— В лесу тяжело. Мы любим простор лугов, где много солнца, неба. А в лесу сыро и душно, воздух такой тяжелый… в нём нельзя летать. Это всё равно, что плыть в густом киселе.

—  Так зачем ты остаёшься здесь? Тебе всего лишь надо подняться над вершинами, а там простор и солнце и всё, что даёт тебе жизнь.

Она потупилась, а потом молча и умоляюще глянула на него. Рао-тэй хмыкнул и закрыл глаза, прекратив расспросы. Некоторое время она молчала, потом тихо попросила:

—  Можно, я заплету твои волосы?

Опустив голову на скрещённые руки, он прислушивался к тому, как тонкие пальчики тихонько перебирают густые пряди его волос и делают это так осторожно, что не дёрнут ни волоса. Ощущения были ему незнакомы, они расслабляли, навевали приятную дрёму, не хотелось ни двигаться, ни думать, ни говорить. Но как ни неспешны были её движения — всё закончилось, и она затихла, сложив руки на коленях. И вдруг проговорила:

—  Как ты прекрасен, Странник. Я не знаю, никого прекраснее тебя… - и прохладная ладошка её медленно скользнула по плечу, а потом по спине, вдоль позвоночника.

Ему показалось, будто нечто истекает из кончиков её пальцев, растекается по коже колкими мурашками, и пронизывает её, рождая внутри тревожное волнение.

Он резко обернулся, и она отпрянула, будто откинутая его взглядом.

—  Не сердись! Я забылась… я не сделаю так больше!

— Чего не сделаешь?

— Я… не прикоснусь. Не смотри так… мне больно… — лицо её бледнело.

Рао-тэй осторожно сжал невозможно тонкое запястье и приложил её руку к своему лицу. Закрыв глаза, он чувствовал, как лёгкие солнечные лучи ласковым теплом касаются его щёк, век, губ. Он глянул вверх и увидел над собой плотный, непроницаемый полог кроны.

—  Как ты это делаешь?

Она растерянно пожала плечами:

—  Что?

Она не понимает?

— Ты просишь прощения и обещаешь, что больше не дотронешься до меня. Почему?

— Но… тебе неприятно. Ты сердит.

Неприятно? Называлось ли то, что исходило из её ладоней негой, ласковой истомой? Он не знал. Рао-тэй никогда не испытывал ничего подобного, но тело его откликалось на тихую ласку разгорающимся пламенем в крови.

—  Иттиль… что ты со мной делаешь?

Она подалась назад, но он не выпустил её.

Он увидел ещё выражение недоверия в её глазах до того, как прижался к ней лицом. Она обхватила его голову, и Рао-тэй губами почувствовал трепет жилки на её шее и приник к ней губами. Охваченная дрожью, Иттиль заставила его поднять лицо, и он изумился выражению боли и горечи на её лице. Но она уже трогала лёгкими, быстрыми поцелуями его глаза, лоб, щёки, и ему казалось, что с каждым прикосновением горячих губ его пронзают горячие стрелы, причиняя и боль, и невыразимую сладость. Вот губы её скользнули по его губам, и Рао-тэй сжал её в объятии так, что она застонала, но он прервал этот стон нетерпеливым долгим поцелуем. Любовное томление стремительно нарастало, грозя взорваться, сжигая всякую рассудочность в огненной топке страсти.

И вдруг в глазах его сделалось темно, ему показалось, что в трепете серебристых крыльев на него падают десятки, сотни Иттилей, а ещё через миг он понял, что так оно и есть. Множество губ приникло к нему, покрывая всё тело Рао-тэя короткими и жадными, как укусы, поцелуями. И отдалялась, отступала от него та, единственная Иттиль, которую он желал так, как никого и никогда раньше. Он ещё попытался вскочить и стряхнуть с себя клубок из тел, но ноги его подломились - силы стремительно оставляли его. Лёгкие девичьи тела казались каменной глыбой, и он рухнул на колени, уже плохо понимая, что с ним делают.

Они выпили его всего и поднялись лёгким облачком, переливающимся всеми цветами радуги, и так же точно переливался многоголосый серебристый смех, отдаляясь и затихая.

Раскинув руки, Рао-тэй лежал и смотрел вверх, в синее безоблачное небо. Оно странно темнело в его глазах, и одновременно там, в высокой глубине разгорались звёзды, и длинные лучи тянулись к нему, как мать протягивает руки к сыну, возвращающемуся из долгих странствий. Но у него не было сил устремиться на зов, - неодолимой тяжестью повис на нём этот мир. А потом вдруг всё заслонило лицо Иттиль и отравило последние его мгновения горечью обмана и предательства. И всё неизбежней становился сон, который слишком покоен и не дарит видений - он закрыл глаза, желая как можно дольше удержать прекрасное видение, последнее видение.

…Когда затихли последние звуки довольного смеха, Иттиль выскользнула из густой кроны и слетела к простёртому на траве Страннику. Упав на колени, она прижала свои губы к его губам. Грудь Странника поднялась ещё раз, и веки дрогнули, и он снова увидел её. В затуманенное сознание вплыла смутная мысль: «Пусть. Последний мой вздох достанется ей». И, может быть, вследствие этой мысли он вздохнул полной грудью, потом опять и опять. А Иттиль всё не прерывала свой поцелуй. И тут волна гнева захлестнула его: подлое создание было приманкой в ловушке, расставленной вампирами! О боги, как она лжива! У него хватило сил отпихнуть её, и она молча покатилась по траве вниз, к озеру, и осталась лежать без движений. Она смотрела на него огромными своими тёмно-синими глазами, которые на меловом лице казались совсем чёрными, и Странник увидел, что слёзы плавают в её глазах.

—  Почему? — выдохнул он. — Почему ты отдала меня стае?

Губы её дрогнули, но она только закрыла глаза, крупные слёзы скользнули в траву.

Наверное, он забылся полусном, полубеспамятством. Потому что не видел, когда она снова подобралась к нему. Приходя в себя, он почувствовал, как прохладные ладошки трогают его лоб, щёки, и снова захотелось обо всём забыть, только лежать и наслаждаться её прикосновениями. Но он поднял руку, чтобы ударить её, и услышал вскрик:

—  Не надо! Не прогоняй! Не прогоняй… - в надломе её бровей было искреннее страдание. - У меня есть то, что тебе нужно, возьми. И тогда я сама уйду.

—  Что у тебя есть?

—  Моя жизнь. Возьми её всю. Я не хочу, чтобы ты умер.

Так что же, она не пила последнее его дыхание, а отдавала ему своё? Да, он и теперь чувствовал огромную слабость, но уже не смертельную.

—  Скажи что-нибудь в своё оправдание…

Она опустила голову и покачала: «Нет».

—  Тогда объясни.

Она колебалась, потом через силу проговорила:

—  Я из младших. Для меня есть только закон послушания, больше ничего. Если бы я ослушалась, стая наказала бы меня… и всю мою семью. А изгнание из стаи - всё равно что смертный приговор.

Она не поднимала глаз, и Странник слушал недоверчиво - верить после того, что она с ним сделала?

—  Но почему именно ты? Или ты из всех самая лживая?

Иттиль медлила с ответом долго.

—  Они несколько раз видели, как я украдкой любовалась тобой… и смеялись.

—  Вот как… - усмехнулся Рао-тэй, - и ты отдала меня, чтобы над тобой не смеялись?

Она взглянула на него коротко и едва ли не обиженно.

—  Полудёнки выпили твои жизненные силы, когда они наполнились любовной страстью… Через положенный срок у них родятся дочери. Твои дочери, Странник.

Дар речи не сразу вернулся к нему.

—  Почему ты не ушла теперь с ними?

Она усмехнулась:

—  Я так много сделала для стаи… Больше я им ничего не должна, и жизнь моя им не принадлежит. Я сама могу ею распоряжаться.

—  Но ты же не можешь без них.

Иттиль посмотрела с печальной укоризной.

—  Мне и не нужно. Я поверила, когда они говорили, что никакого вреда тебе не будет. Я просто боялась признаться себе, что не верю им, что знаю - они убьют тебя… Ты прав, Странник, я тоже вампир. Всё время, пока была с тобой рядом, я пила твою жизнь… чтобы отдать теперь.

—  Ты сможешь протрубить в рог?

Ни о чём не спрашивая, она кивнула головой и сняла рог, что висел у него на груди. Встала, вытянулась в струнку и изо всех сил дунула в него. Густой и долгий зов поплыл над лесом. В ответ издалека пришёл такой же трубный звук.

—  Гон-а-Чейро, - Странник закрыл глаза. - Теперь всё будет хорошо.

Тишина плавала в мареве солнечного полдня, пока её не спугнул треск и шум, долетевший из леса. Шум приближался, и, наконец, продравшись сквозь заросли напролом, на озёрный берег вырвался получеловек-полуконь.

—  Рао-тэй! - позвал он и увидел, бросился к Страннику, который лежал у подножия дерева, опираясь на него спиной. - Что случилось, брат?

—  Мне нужна твоя помощь.

—  Вижу. Но что делает здесь эта пиявка?! - возмущённо громыхнул голос, когда кентавр рассмотрел полудёнку, прижавшуюся к груди Странника. - Ах ты мразь! - он за волосы отшвырнул её прочь и поднялся на дыбы, занося над нею копыта.

—  Не смей, Гон! Она вернула мне жизнь.

—  Этого не может быть! Ты ошибся! - Кентавр с ненавистью смотрел на Иттиль, закрывшую лицо руками.

—  Я велю тебе оставить её.

Копыта гулко ударили в землю рядом с головой Иттиль, и она содрогнулась всем телом. Кентавр отвернулся от неё, как будто враз забыл о существе, не достойном и капли его внимания.

—  Что за беда случилась с тобою, брат?! Погоди… Уж не вампиры ли тут пировали?

—  Да.

—  Но ты мог сжечь их одним лишь взглядом!

—  Не мог.

—  Дьявол! - выругался Гон-а-Чейро, явно борясь с желанием обернуться к полудёнке и показать на деле, как одной лишь свой яростью он обратит это существо в облачко тающего марева.

—  Ты не причинишь ей не зла, Гон. И не оставишь её здесь. Если не хочешь помочь нам обоим, уходи.

—  О, дьявол! Ты хочешь, чтобы мир встал на голову, Странник!

—  Пусть встанет, если того требует справедливость.

Кентавр молча подошёл к Иттиль, не особо церемонясь поднял её с травы и отправил к себе на спину.

—  Ты удовлетворён? - сухо спросил он.

Рао-тэй улыбнулся чуть виновато, и суровость тотчас ушла из глаз Гона-а-Чейро:

—  Сможешь удержаться у меня на спине?

—  Это не нужно. Я сам, ты только поддержи меня.

—  Тут недалеко пещёра моего младшего брата.

Кентавр крепко обхватил Странника за пояс и помог встать. Рао-тэй обернулся - Иттиль лежала ничком на широкой спине Гон-а-Чейро, и показалась ему похожей на маленькую ящерку, приникшую к тёплому камню.

Гон-а-Чейро всё не мог сдержать переполнявшего его негодования и, поддерживая Рао-тэя, пенял ему:

—  Как ты мог забыть всё, что тебе говорили? Да! Ты забыл! Иначе и на сотню шагов не подпустил бы к себе эту… - он не находил слов, чтобы выразить свою брезгливость. - Скажи правду… Нет, молчи. Я и так знаю, что во всём виновата эта мерзкая тварь, порождение лжи и подлости! И чем она заморочила тебе голову? Тощий заморыш! Разве я не звал тебя в долину людей? Любая из человеческих дочерей была бы счастлива разделить с тобой ложе, ведь род, в котором родится дитя, зачатое Странником, будет благословенным на много колен вперёд!

—  Помолчи, Гон.

Рао-тэй почувствовал движение за спиной и увидел, что полудёнка пытается взлететь, но крылышки ещё не держали её, и она опять опустилась на широкую спину, жалобно глядя на Странника.

—  Не бойся, Иттиль. Гон-а-Чейро гораздо добрее, чем хочет казаться.

Кентавр возмущённо фыркнул, но промолчал.

До пещёры оставалось ещё полпути, когда Иттиль снова поднялась в воздух, и на этот раз стремительно унеслась прочь.

—  Тебе нужны ещё доказательства её фальши? - проворчал кентавр. - Она перестала притворяться, когда поняла, что больше ей никого не одурачить. И сбежала.

Страннику не хотелось ничего отвечать на это и не хотелось смотреть вслед Иттиль. Только почему-то сделалось сумрачнее. Наверное оттого, что лес теснее обступил путников.

Уже вздыбилась над верхушками серая скала, в подножии которой находилась пещёра. Странником руководило единственное стремление - не свалиться под ноги кентавру. Для всех других мыслей и желаний не осталось сил. Он даже с трудом услышал возглас Гона-а-Чейро:

—  Ну ты погляди!

Тяжело опираясь на друга, Странник смотрел на застывшую перед ними Иттиль - только серебряное мерцание за плечами подсказывало, что удерживает её в воздухе.

—  Возьми же, скорее! - она сняла с шеи шнурок, завязанный на горлышке небольшого сосуда, и теперь протягивала его Гону-а-Чейро.

—  Ух! Да он горячий! Что в нём?

—  Это из Кипящих Ключей.

—  Да будет врать-то! Ты просто сгорела бы там!

—  Лучше поскорее напои Странника, глупый, - она не отрываясь глядела на Рао-тэя, потом приблизилась, обняла за плечи красными, обожёнными ладошками и прижалась к нему - ветерок от крыльев остудил его потное лицо.

—  Или я и впрямь глупец, или не заметил, когда мир перевернулся… Тогда я тоже глупец, - бормотал кентавр, снимая с пояса баклажку с водой.

Он влил в неё несколько капель дымящейся жидкости и поднёс к губам Рао-тэя. Страннику показалось, что раскалённая лава полилась в него, но не обжигала, а растекалась по всему телу, наполняя каждую жилочку бурлящей и исцеляющей силой. Он глубоко вздохнул всей грудью, и, полный благодарности и нежности, скрестил руки на узкой спине, бережно прижимая к себе. Крылышки встрепенулись ещё раз, другой и остановились. И Странник увидел, что края их опалены. Он положил руку на упругие кудри и тихонько прижал её голову к своему плечу.