где говорится про ошибку, следы от которой далеко разойдутся
Был ясный полдень. Солнце, забыв про осень, так грело, что хотелось прохлады. Коровы вволю напились из озера и теперь лежали на изрытом копытами берегу. Другие не торопились выходить из воды, стояли, лениво отмахиваясь хвостами от оводов и паутов. Воздух был напоён дремотной истомой, знойно звенел от стайки насекомых.
Иван присел на взгорок, откуда ему видно было всех своих подопечных, вынул из котомки краюху хлеба. Отломил от неё большой кусок и отдал лохматому помощнику его часть обеда. Собака быстро проглотила свою долю и вопросительно уставилась на хозяина — может, ещё угостит? Но хозяин медленно жевал, задумчиво глядя в даль, и простодушного собачьего вопроса не заметил. Пёс лёг на траву, умиротворённо положил морду на вытянутые лапы. Но скоро забеспокоился, навострил уши и поднял голову, отыскивая источник неясного беспокойства. Он не мог понять, что именно насторожило его — тишина была безмятежной, только жужжали мухи, да низко, басовито гудели оводы. И тут пёс увидел — хотя, нет, не увидел, а узнал всем своим существом, как меж деревьями недалёкой рощи идёт девица. Вот остановилась на краю. Мохнатый собачий хвост приветливо стукнул по траве раз, другой, и успокоенный пёс опять улёгся рядом с Иваном, сонно зажмурился.
Не уйди Иван так далеко мыслями своими, он бы, возможно, тоже почувствовал незримое Алёнино присутствие. Алёна смотрела на него издалека, не приближаясь, не желая смущать его покоя.
— Хочешь вернуться к нему? — услышала она и обернулась.
Опираясь рукой на ствол молодой осинки, неподалёку стояла Веда, тоже глядела на Ивана.
— Как? — негромко проговорила Алёна, будто сама с собой. — В прежнем облике? Тут ведь не то горе, что он схоронил Алёну… Есть ведь другие, сельчане — они тоже хоронили.
— Что сельчане? Уйдите отсюда. Мир велик. На этом селе свет не кончается.
— А мать? Взять, да забыть про неё? Матушка от слёз слепнет. Как мне жить дальше, оставив её оплакивать мою смерть, в кручине остаток лет доживать?
— Клянёшь меня, Алёна? — тихо спросила Веда. — Как бестолково судьбами вашими распорядилась?
— Не кляну, ты и сама знаешь. Да про мою жизнь и корить не за что — ты это тоже знаешь. Я исполнила то, для чего рождена была. И будь всё правильно, дожила бы я свой печальный век, а потом вернулась домой.
— Да, так всегда и случалось, когда была надобность стать человеком на срок его жизни. Заканчивался недолгий человечий век, и я просто переходила из человеческого воплощения в своё истинное, с обновлёнными чувствами, выносила из мира людей душевные сокровища.
— Скажи, было ли прежде хоть раз, чтоб человек так же как я, не хотел бы от человека в себе отказаться?
— Ни разу. Угасал человек, заканчивая земную жизнь, а когда за пределом ее открывалась ему истина кто он есть, эта истина с восторгом принималась. Но в этот раз руководило мною хладное, расчётливое сердце, в котором остыла любовь. И я ошиблась… Потому перестала быть цельной, заплатила за свою ошибку разломом души. Но, боюсь, даже ты не понимаешь истинной цены моей оплошки.
— Об Иване говоришь? Что использовали его душевную красоту, его чудесный талант, и отбросили как ненужное? — Алёна вздохнула, — Он мог быть счастливым до конца дней своих, не встань на его пути Алёна. И сколько доброты, сколько любви принёс бы он в мир.
— Иван… да… права ты, сестрица. Но есть у моей ошибки другая ещё сторона…
— Какая?
— От меня, от Веды пошло в мир людской зло. А я ведь… Как Велина говорила? Я не Баклачиха, которая замутила вокруг себя, глядь, а мутного облачка уж и нету. Иначе со мной. Ох, и широко пойдут круги от камня, мною брошенного.
— И что будет?
— Могу догадаться лишь. Чёрных колдунов прибудет, знахарство ослабнет. Да сама ты знаешь, как многолико зло, и оплошкой моей много укрепится оно. Разумеется, могу я волшбой, произволом своим вмешаться. Но нельзя… нельзя… Каждому знахарю ведомо, как опасно чародейство. Вроде бы и на доброе дело призвано, но всегда ли ответ, где добро, а где зло, на самом на виду лежит? Нельзя злое чудесным образом превращать в доброе, понимаешь ты меня?
— Понимаю. Что коль ведовством ты исправить не можешь, сама жизнь исправить должна, так? Если бы вернуть Ивану его способность любить, день его опять любовью наполнить и снова научить радоваться каждому часу жизни, — Алёна с тоской посмотрела на Ивана. — Я думаю, тогда многое можно бы поправить.
— Ты знаешь, как сделать это?
— Может быть. Но прежде я должна исполнить ещё другое.
Иван вдруг беспокойно вскинул голову, будто почувствовал её взгляд. И Алёна невольно отступила в тень.
— Уйдём, — сказала она, отводя глаза от Ивана.