приводит вдруг опять к Русалочьему омуту
Веда провела рукой по тёплому боку большого, нагретого солнцем камня. Они были теперь на берегу озера, окружённого плотной стеной вековечных елей. Солнце стояло всё так же высоко, но сумрак был рядом. Он прятался под тяжёлыми, до земли поникшими ветками, лепился к смолистым стволам за хвойными дебрями, подступал из мрачной, бездонной глыби к самой поверхности неподвижного чёрного зеркала.
— Вот куда ты привела меня. — Помолчав, Веда медленно заговорила: — Алёна, вот это, другое твоё дело… Помнишь ли, от чего Велина тебя остерегала?
Алёна усмехнулась:
— Говоришь о том тёмном чулане в душе Алёны, которым зачем-то одарила её?
— Одарила? — столь же горько усмехнулась Веда. — А если это был первый «круг на воде», пошедший от моей ошибки? Тогда мне ещё невдомёк было, а теперь знаю: лихо, что невольно заложила я в твою судьбу, как чёрное семечко недоброты, без дела не лежало — сейчас же ожило, злом в тебе стало прорастать. Оттого ночь твоего рождения столь лютой была. А я предупреждениям не вняла.
— К счастью, семечко то не разрослось пышным чертополохом.
— Загляни в свою душу и спроси себя со всем пристрастием: вправду ли так? Через то злодейство, что над тобой учинили, душа твоя не ожесточилась? Может, мести жаждет?
— Мести? — Алёна покачала головой. — Нет, мне не нужны их жизни, и страдания их не отзовутся отрадой в сердце. Но я должна попытаться заговорить с их совестью, может в ком-то из них я смогу разбудить её.
— Совесть… Ах, Алёна! Люди так легко умеют договориться с нею.
— Нет, договориться с совестью нелегко. Другое дело, что многие научаются не слышать её голоса потому, что говорит она не лестное и требования куда как высокие предъявляет. Ты знаешь, у людей есть Книга Книг, и они эту книгу высоко чтят. Так вот, Книга говорит, что у человека есть ещё око, кроме двух, которыми он зрит мир вокруг. Бог дал его человеку, чтоб мог он глядеть внутрь себя. Тем оком возможно даже собственную душу узреть. Имя ему и есть Совесть. Я хочу, чтобы Михась, Антип — все они, увидели содержимое своих душ глазами совести своей, и чтобы увиденное ужаснуло, и не оставляло в покое ни днём, ни ночью. И когда терпеть жестокие укоры станет невмоготу, они поймут — я очень на это надеюсь — что спасение в одном только: до конца дней своих стоять против зла. И тогда увидят они, как светлеют их души, очищаясь от скверны, и уже будут с радостью сеять добрые всходы вокруг себя. Те из них, кто сможет услышать голос совести.
— А другие?
— Другие… Тогда оборвать их путь будет милосердием для них же самих, — голос Алёны твёрд, и лишь она одна знает, скольких колебаний и сомнений стоит ей эта твёрдость. Сквозь какие укоры собственной совести прошла она, прежде чем обрела уверенность в своем праве. — Больше не хочу говорить про то. Скажи мне лучше, что такое, вот этот омут?
— Рождении его есть тайна. В давние-предавние времена, затерянные теперь в такой глубине прошлого, что ни единого свидетеля, никакого не сыщешь, места эти были тогда сплошь болотисты. И был посреди болот остров с тайным капищем грозному богу Сварогу. И вот в один из дней собрались здесь громы, и не было им числа. И сотрясали они небо и землю, и звезды на небе не могли удержаться, на землю сыпались. Тогда и пал небесный камень-Громобой. Упал ровно на капище и вбил его в землю, ушёл вниз как раскалённый уголь в кусок масла. А скоро после того болота окрест повысохли, их камень-Громобой своим жаром иссушил. И сама земля сделалась камню подобна. Большущая же вмятина, образовавшаяся в земле, когда камень в глубь пошёл, мало-помалу стала водой наполняться. Известно ведь, вода камень точит. Родники подземные, да жилы водяные и скрозь окаменевшую землю выход себе отыскали. Так стал Русалочий омут. А камень тот небесный никуда не делся, внизу лежит, а под ним древнее капище. И открылась в нём сила особенная. Суть каждого человека на эту силу откликается. Ежли кто страхом полон к омуту приходит — таких чудищ вокруг себя породит, не выскажешь. Но явятся они ему одному только. А бывало, что сходные мысли оборачивались сходными видениями зараз для двух, трёх человек. Совесть неспокойная тоже свои плоды принесёт. Доброму же человеку — доброй силы прибавит. Ведающему — ведовской, знахарской. Ну, с этими-то и вовсе другой разговор. В ночь Веды много дивного случалось. Тогда сила камня и моя удивительным образом сплетаются, и вся неведомая сила камня-Громобоя в ведовскую преображается. Но это открывается лишь ведающим, простому человеку оно недоступно. Спокон веку в мою ночь приходят сюда знахари да ведовки. И много же было. Ежели раньше человек зрить меня не способен был, то здесь к нему эта способность приходит — и видеть, и говорить. Иной раз силой камня будто отмыкается потайная дверца в разуме человека — вдруг разом открываются странные знания. А то ещё другие двери отпираются — в совсем иные миры. Бывало, что уходили в них некоторые и там остались. Да много, много разного случалось! Сколько приходило людей, столько и разностей происходило. Ещё, иной раз бывало, приходит человек, но молчит камень. Мне это тоже знак — не надо пока человеку нового знать, его надо так оставить. А дивно ещё, про что тебе Велина говорила — в ночь Веды сюда многие стремятся и приходят. А дороги их не пересекаются, будто для каждого своя дверь: войти и выйти, чтоб с другим никем не встретиться. Да и омут… вот здесь его место, ты не зря в Лебяжьем родилась. Но коль поспрошала бы ты знахарей да ведовок из других, дальних мест, каждый скажет, что Русалочий омут как раз в их местах лежит. И скажут ещё, мол, не всякий раз найти его получается, есть только одна ночь в году, когда к нему идти можно, в другое время омут до себя не допускает.
— Со мной он только начал было говорить…
— Не грусти об том. Ты узнала всё, о чём было бы поведано тебе в ту ночь. И даже много больше.