— Заверни ещё к переговорному пункту, — попросил Иверев, когда машина выбралась из переулков.
Через несколько минут Арвид притормозил у здания центральной почты.
— Здесь ведь телефон-автомат междугородний есть? — уточнил Матвей. Арвид кивнул. — Я скоро.
Действительно, его не было не более десяти минут.
— Не дозвонился? — озабоченно спросил Арвид.
— Почему? Всё в порядке. Поехали!
Пару раз они поменяли машину, а потом и вовсе сменяли колёса на винты и, в конце концов, оказались на какой-то просторной поляне, как показалось Ксене. А может, и не на поляне, потому что кроме светящихся поодаль окон дома, ничего не было видно в предутренней темноте весенней ночи. Впрочем, гадать она уже устала. Сейчас хотелось лишь одного — чтобы куда-нибудь, наконец, прийти, чтобы просто нашлось место, где можно лечь и уснуть. От усталости она даже не обрадовалась, когда выяснилось, что больше и впрямь, не надо никуда ехать, и местечко, о котором мечталось, вот оно — небольшая комната, куда привёл её хозяин дома со светящимися в ночи окнами. Ксеня комнату и не рассмотрела как следует — когда через пять минут хозяин вернулся предложить перекусить, она уже спала. Но, не смотря на столь поздний час, спали в этом доме не все. В комнате, куда бородач проводил Арвида с Иверевым, навстречу им поднялся высокий седой человек. Шагнул к Ивереву.
— Здравствуй, Матвей.
Тот протянул руку, но мужчина рассмеялся и обнял гостя. Арвид с профессиональным автоматизмом оценил его: прямая осанка, чуть медлительные, но лёгкие движения, фигура подтянутая, ни жиринки. «Крепкий мужик. А ведь ему немало уже». Точнее определить возраст незнакомца Арвид затруднился.
Мужчина обернулся к нему, цепко глянул острыми глазами. Арвид спокойно пожал протянутую руку.
— Здравствуй, Арвид Аснис. Я — Евдокимов Олег Михайлович. Не скрою, на данный момент я о тебе знаю много. Хотя в качестве рекомендации мне хватило бы и истории с Фредди. Думаю, именно такой человек мне нужен, ты. Но о деле завтра говорить будем. Теперь отдыхайте. Голодны?
— Спасибо, нет, — ответил Арвид.
— Тогда Александр Дмитриевич, хозяин здешний, покажет вашу комнату.
Не просыпаясь, Ксюша потянулась к нему, прижалась щекой к плечу. Арвид задержал вздох, бесшумно выдохнул. Коротким оказалось счастье — считанные часы. А сейчас опять — от нерадостных мыслей рвется вздох из груди и ноет сердце. Вот от этой беззащитной доверчивости бесконечно любимой женщины, из-за того, что взамен получит она от него новые тревоги и смертельную опасность. Не имел он права привязывать Ксеню к своей судьбе, но и сделать по-другому, тоже не мог — прав Иверев, не зависело это от него. Что же, судьба играет ими, как бильярдными шарами? Неужели он ничего не может противопоставить ей, чтобы уберечь, оградить любимого человека? Соперник у него сейчас по-настоящему опасный — Центр. Арвид слишком хорошо знал его возможности и способности тех, кто ему служил. А он должен уехать и оставить Ксеню одну… Вот это его пугало, а не предстоящее дело. Тому риску он способен противопоставить многое, но главный фактор риска: Ксения и отец — останутся одни, не оберегаемые им, в неконтролируемой ситуации. Но ведь те, кого он на них навёл, не успокоятся, будут рыскать в поисках следа.
Охотники — это плохо. Арвиду приходилось работать в паре с одним таким. Иной раз казалось, он как собака, по запаху идёт, прямо из воздуха след берёт.
Разумеется, он чего-то подобного давно уже ждал. Мысль, что они не в безопасности, стала навязчивой. Но всё, что он мог — ждать. И таить крохотную надежду, что не докопаются, не найдут. Одновременно понимать, что надежда, так, хрупкий весенний ледок. И вот подошло, подкатило. Со всей неотвратимостью ясно, что Ксене опять придётся пройти через пережитое: опять он вынужден её оставить наедине с мучительным ожиданием, с тяжкими мыслями и страхом. А он сам? Где ему взять спокойствия и хладнокровия, необходимых для дела, если уже теперь сердце ноет от тревоги?
Чего стоит этот Евдокимов? Тёмная он лошадка. Что ему Ксеня, отец… От Охотников оторвались, но надолго ли? Грудь снова поднялась в тяжёлом вздохе. Ксюша потёрлась щекой о его плечо и открыла сонные глаза:
— Уже утро? — пробормотала она беспокойно.
— Нет, — коснувшись губами её волос, сказал Арвид. — Утра не будет.
— Как здорово ты устроил! — она снова закрыла глаза и блаженно улыбнулась. — И ты никуда-никуда не уйдёшь!
— Никуда, — подтвердил Арвид.
— Замечательная ночь! И ещё скажи, что не разлюбил меня…
— Разлюбил?! С чего это вдруг? — Арвид приподнялся на локте.
— Мне сейчас что-то снилось… Не помню…
— Дурочка моя! — обнял её Арвид. — Придумала же. Никому не верь, если скажут такое, и снам не верь. Без тебя мне одно только — смерти искать.
— Ой, не говори так! — испуганно прильнула она, обвила руками шею. — Даже в шутку не говори!
— Я не в шутку. Ты — моя жизнь, Ксю. Мне и жить больше не для кого и не для чего. Мне нельзя тебя потерять. Я вот сказал вчера, что ты можешь теперь уйти, отпущу. Никогда этому не верь. Я одной тобой дышу.
Арвид забылся коротким, неспокойным сном. Проснулся от внутреннего толчка — Ксеня безмятежно спала, прижавшись щекой к его руке. За окном молочно светилось раннее утро. Арвид бесшумно встал, надел джинсы и тихонько вышёл.
Утренний туман скрадывал пространство, укрыв его в густой белой пелене. Солнце стояло низко над горизонтом и едва угадывалось светлым пятном. Вид жилья, приютившего их вчерашней ночью, только укрепил тревогу Арвида. Он бы предпочел увидеть что-нибудь другое, понеказистее. А этому шикарному коттеджу место в престижном пригородном районе, типа того, в котором располагалась дача Фредди. А если это — такая же дачка, и «хозяин здешний», хоть и держится вполне уверенно, но может оказаться всего лишь подставным лицом, как Баранов. Тогда между Евдокимовым и Фредди тоже надо аналогии проводить? «Стоп, — остановил себя Арвид. — Что-то мрачновато получается так день начинать. К тому же — есть Матвей, который хорошо знает своего приятеля».
И всё же, неужели это дача? Но в богемном дачном поселке каждый на виду. Что скрывает туман? Пригородный поселок? Ясно, что это не городской район с частными домами — тесноту городской застройки никакой туман не скроет. И голос города ни с каким другим не спутаешь, а здесь — тишина. Запахи не городские — ни железа, ни химии, воздух чистый, пахнет свежей травой. Но приусадебный участок, насколько он был виден, на дачный не походил — не похоже, что здесь когда-либо были устроены цветники, газоны, нет дорожек. Молодая иглистая поросль выбивалась сквозь прошлогоднюю траву, и эта жухлая прошлогодняя трава скорее пошла бы дикому лугу. Бесшумно нырнув в туман, Арвид почти мгновенно исчез из виду. Когда минут через пятнадцать он вернулся, лицом к лицу встретился с Иверевым.
— Утро доброе, — поприветствовал тот.
— Надеюсь, что доброе, — ответил Арвид.
— А ты уже успел рекогносцировку сделать? И как оно?
— Лучше, чем ожидал.
— А то! Может, разомнёмся?
— А ты, Батя, не заржавел?
— Не боись, не рассыплюсь. Проверить можешь.
Арвид скоро убедился, что прошедшие годы ничего не отняли у инструктора. Та же ловкость дьявола и лёгкость, грациозность, раскованность танцора. И за весёлой дерзостью ухаря-плясуна — мгновенная реакция, железные блоки, неуловимые, как промельк молнии выпады… Арвид и не ожидал, что ему окажется так приятно обнаружить — Батя всё тот же.
— Ты в отличной форме! Ну, а я прошёл проверку?
— В рукопашке ты всегда силён был. Смотри-ка, у наших показательных выступлений, оказывается, зритель был, — глянул Иверев вверх.
На втором этаже, в проёме большого, во всю стену окна, стоял Евдокимов. Увидев, что обнаружен, он улыбнулся и беззвучно поаплодировал.
— Пошли здороваться, коль народ уж на ногах, — хлопнул Иверев Арвида по плечу.
Евдокимов встретил их в коридоре.
— Вы были хороши! — с чувством проговорил он, пожимая им руки. — Красиво работали, художественно.
— Да? — потирая руку, проговорил Матвей. — Этому художнику только волю дай, так распишет!
— Ну, тебя не больно-то распишешь, — засмеялся Арвид. — Ты сам ещё тот живописец, мне об этом ни у кого спрашивать не надо.
— Тебе в прок пошло, так что благодарить должен.
— Благодарить, гм-м… Тщеславие твоё потешать? Тщеславие — грех. Пойду-ка, лучше, душ приму.
— Скажи мне, вещий Олег, существуют ли в природе благодарные ученики?
— А может, тебе тоже под душ лучше? Охолонёшься.
— Эх, двуликое ты существо, братец!
— Неправда твоя — какое же я двуликое? Бери больше, не ошибешься!
Иверев сокрушенно поднял руки вверх.
— Тогда я пас. Я бы одним мизинцем тебя уложил, да ты ведь трусоват, против меня не выйдешь, как Арвид.
— Даже и не провоцируй. Я что, самоубийца? Иль дон Кихот какой, чтоб против мельницы с голыми руками? Ну, а вы, если гладиаторские игры свои закончили, примите душ и приходите ко мне. До завтрака у нас есть время. Я думаю, он сегодня поздним будет — в вашей команде не все такие здоровяки, как вы двое.
Дождавшись, когда гости разместятся вокруг низкого сто лика, хозяин радушным жестом пригласил их слегка перекусить. На сто лике стояли чашки для кофе, кофейник-термос, на большой тарелке аппетитно высилась горка сырных крекеров и бутербродов с ветчиной, яйцами и зеленью.
Арвид пил кофе маленькими глотками, наслаждаясь крепким ароматом. Ему казалось немного странным, что он не испытывает сейчас ничего кроме удовольствия от хорошего кофе — ни ожидания того, что скажет этот человек, ни внутренней концентрации. Вроде и не стоял он перед началом трудного и опасного пути.
Евдокимов сразу приступил к делу.
— Хочу, Арвид, чтобы ты не просто данные на объект твоей «опеки» получил. Надо тебе побольше об обстоятельствах этого дела узнать. А прежде всего — набери жирно заголовок: «Тот парень — очень опасный тип». Я знаю, что говорю и нисколько не преувеличиваю. Будешь размышлять о нём — начинай каждый раз с этого заголовка. Живёт не в России, в ближнем зарубежье. Собственно, лично я претензий к нему не имею. Были у нас общие дела, раньше, сильно раньше. А теперь я был уверен, что наши дороги по разным территориям пролегают. Но, увы, не так уж просторно нам оказалось. Я бы очень хотел с ним в мире жить. Но он вторгся на чужую территорию. Прекрасно зная при этом, что коль мне станет об этом известно, за так просто ему с рук не сойдет. Добрых два десятка лет назад…
Арвид почувствовал, что в нём поднимается раздражение. Он бросил короткий взгляд в сторону инструктора: «Что он делает, этот твой приятель? Зачем мне это?» Арвид собирался выполнить определенную работу. И он хотел сделать её так же, как делал раньше. Объект его интереса — болванка, как у токаря или столяра: мастер привычно оценит её качество, прикинет объём работы, почти автоматически наметит план действий. И сделает всё добросовестно, профессионально. Ему абсолютно не интересна история её существования, и какие пути привели её к нему в руки. Арвид никогда не выходил за эти рамки, личность человека-болванки интересовала его лишь в той степени, насколько тот может представлять опасность, как соперник. Всё оставалось в сфере анализа и расчета, никогда не задевало чувств. Переводить своё отношение к противнику в область эмоций — опасная, непростительная глупость. Что как раз и делал сейчас этот его наниматель: он рассказывал о действующих лицах истории, в которой Арвид должен был поставить точку.
Арвид хотел оставаться человеком со стороны, чужаком, а Евдокимов затягивал его в центр событий, связывал знанием чужих судеб, переживанием, симпатиями, состраданием. И Арвид внутренне ощетинился — с ним повели нечестную игру, и инструктор тоже прекрасно это понимает. Но, уколовшись о взгляд Арвида, Иверев построжел глазами: «Слушай! Он знает, что делает».
Впрочем, Крёз многословием не страдал. Можно бы подумать, что его рассказ приготовлен заранее, выверен в каждом слове и даже отрепетирован перед зеркалом. Негромким, хорошо поставленным голосом Евдокимов говорил о Глебове и Кире, о событиях далёкого прошлого. Короткими, точными фразами он сказал о них главное, как художник скупыми линиями умеет создать чёткий портрет, и Арвид увидел за именами живых людей. Говорил об Алёше, которого родина встретила сурово, устроив знакомство с Кочевником-Шерханом, но одновременно сделала щедрый подарок, одарив любовью к Ольге, женщине, чья судьба была изломана тем же Шерханом. Крёз говорил с искренней любовью к ним и тревогой, и через десять минут Арвид капитулировал, согласившись с тем, что эти люди будут не мимолетным эпизодом в его жизни, а станут отныне её частью.