В последнее время Виталий спал неспокойно — просыпался несколько раз за ночь, опять забывался коротким сном. Приходило утро, и ему казалось, что тяжёлый сон более утомил его, чем восстановил силы. Его угнетало отсутствие каких-либо вестей, неопределенность. Отсутствие новостей никак не гарантировало того, что Шерхан бездействует. Скорее всего, он уже что-то предпринял — но что?! Проходил ещё один день, как близнец, похожий на предыдущий. И только постороннему он мог показаться полным покоя и семейного благополучия — беспокойство Виталия росло. И как он ни старался уберечь Киру от своих тревог, понимал, что видит она гораздо больше, чем он хотел бы показать.
Эта ночь тоже не принесла желанного, глубокого сна. Забытье проходило через неёе, как тонкая, то и дело рвущаяся нить. Проснувшись в очередной раз, Виталий лежал с закрытыми глазами, и вдруг почувствовал — что-то не так. Повернув голову, увидел, что Кирина половина кровати пуста, и понял, что именно было не так — он не слышал рядом её дыхания.
Обеспокоенный, Виталий привстал, и тут услышал шорох — отлегло от сердца, когда увидел на фоне окна тёмный силуэт жены.
— Кирюша, ты что?
— Так просто… Я разбудила тебя?
Виталий встал и в темноте подошёл к Кире, она обернулась.
— Что ты, родной мой? — Виталий заметил в её глазах влажный блеск. — Ты плачешь?
— Мне что-то приснилось… Нехорошее…
— Что?
— Я не знаю. Он смеялся…
— Кто, Кирюша?
— Я не знаю, не помню. Я только помню, что он смеялся… так жутко…
Виталий подошёл к ней совсем близко, обнял, прижал к себе.
— Это наши бедные нервы. Мне тоже неспокойно. Но скоро всё кончится, правда. И уйдёт от нас, как твой страшный сон.
— Не надо, не заговаривай мои страхи. Сам ведь мучаешься по ночам.
— Да ты откуда знаешь?! Ты ведь спишь!
— Ага, — невесело хмыкнула Кира. И помедлив, жалобно сказала: — Мне страшно, Виталя… Кажется никогда в жизни мне не было так страшно. Так тяжело на сердце.
— Давай я принесу чего-нибудь успокоительного. Для нас обоих, а?
— Нет, не уходи. — Кира прижалась к нему теснее. — Ну что ему от нас надо?
— Шерхану? Подлец он.
— Ты знал его. Какой он?
Виталий не ответил, и Кира чуть отстранилась, заглянула ему в лицо.
— Ты ведь знал его?
— И ты тоже… — проговорил он как будто с усилием. — Ты видела его…
— Я?! — удивилась Кира. — Когда?
— Он тогда ещё не был Шерханом. — Виталий опять помолчал. — Знаешь… время от времени у меня появлялось ощущение, что прошлое… дурное прошлое… отпустило нас, ушло насовсем. Даже казалось — ты больше не помнишь. А оно не даёт, не хочет забываться. Оно заставляет меня говорить тебе — ты помнишь тот день?
Виталий положил руки ей на плечи, тихонько повёл вниз по её рукам, согревая своими ладонями. Кира покачала головой:
— Неужели это всё ещё болит в тебе?
— Помнишь, ты расцарапала ему лицо? А он пообещал, что встретится с тобой позже. Помнишь?
— Ах, вот этот!
Кира закусила губку: к ней с неожиданной чёткостью явилось из прошлого смуглое жёсткое лицо, жутковатая усмешка на тонких губах: «Встретимся, малышка…»
— Вот из этого и получился Шерхан?.. — немножко растерянно проговорила Кира.
Подняла голову и встретилась с виноватыми глазами Виталия. Погладила его по щеке, тихо улыбнулась.
— Дурачок мой… Виски почти седые, а ты всё такой же дурачок… Конечно, всё прошло. А если и вспоминается… то воспоминания стали светлыми. Был день, когда я подумала, что хочу быть с тобой, с любым, пусть хоть что, лишь бы ты рядом. И я тогда подумала, что окажись я в той, первой нашей встрече — я была бы счастлива.
— Правда? — с надеждой спросил Виталий.
Помолчав, Кира сказала:
— Мне с тобой всегда светло. Даже когда тяжело на душе, горько, печально… Ты со мной — и всё преодолимо, не край. А вот без тебя… мрак, какая-то бездна темноты. Вот этого я боюсь до жути. — Глаза её опять стали печальными, и, перебивая Кирино настроение, Виталий спросил:
— А вот скажи тогда, почему я называю тебя «чудо моё», а ты меня — «дурачок мой»?
Кира улыбнулась.
— Потому что это факт.
— Это факт?
— Нет, это не факт, — подхватила Кира игру: им нравилось иной раз в подходящий момент цитировать любимых актёров, копируя их неповторимые интонации. — Так оно и есть на самом деле.
Глаза её заискрились смехом, и, глядя в них, Виталий рассмеялся:
— Чудо ты моё, Кирюшка! А знаешь что? Давай устроим попойку! Прямо здесь!
— Ох, это же надо идти…
— Никуда не надо идти. В моей тумбочке такой коньячок припрятан!
— Что?! Ты что это, киряешь по ночам втихомолку?!
— Да не-е-т, — будто втолковывая непонятливому ребёнку, сказал Виталий. — Киряют Кирюшки, а я к этому — никаким боком.
— Ах, негодяй! — рассмеялась Кира, её сон и дурные предчувствия отодвинулись вместе с сумрачными тенями ночи. — И мы что, прямо из горлышка будем пить?
— Мы будем пить, как нам вздумается, где нам вздумается и сколько вздумается!
— Без закуски! — с ужасом проговорила Кира.
— Нет, без закуски не пойдёт. На закуску у нас будет поцелуй!
— Один на целую бутылку?!
— Два! — расщедрился Виталий.
Кира сцепила руки за его спиной, прильнула:
— Ох, Виталя… Какой же ты у меня хороший! Мой самый замечательный!
Виталий прижался щекой к её волосам, длинно вздохнул.
— Я только изо всех сил стараюсь тебе соответствовать, — взгляд его ушёл за окно, в темноту, и против воли Виталия в нём возник отблеск тревог, которые никуда не исчезли, только чуть-чуть отступились в сторонку. Как стервятники, которых как ни гони, они отойдут неторопливо и будут терпеливо выжидать, чтобы вернуться и снова терзать свою жертву.
Кира устроилась на его руке, немножко повозилась под боком и затихла, Виталий чуть улыбаясь, смотрел в темноту. Тело наполняла расслабляющая истома-усталость, и на сердце был тот покой и умиротворение, которых он давно не испытывал. Рука лежала на плече жены, и он чувствовал её всю — тёплую, мягкую, такую бесконечно родную.
Виталий помнил юную Киру — ту хрупкую, тоненькую, которую он и обнимал-то осторожно, бережно. Сейчас фигура её утратила девичью хрупкость, но Кира и теперь выглядела прекрасно. Хотя, как всякая женщина, с постоянством и усердием, достойными лучшего применения, обнаруживала у себя массу недостатков. На взгляд же Виталия как раз теперь она и была совершенством. Мяконькая, уютная, тёпленькая — излучающая покой и нежность.
Иногда случалось, что Кира подходила к мужу, когда он сидел за рабочим столом, за компьютером, когда от усталости переставала соображать голова, и в глазах появлялась резь. Виталий поражался — как она угадывала эти минуты? Каким-то материнским жестом она тихонько прислоняла его голову к своей груди, гладила волосы, зарывалась в них пальцами. Закрыв глаза, Виталий отдавался её нежности, и удивительным образом проходила головная боль, усталость… — он обожал эти минуты.
Столько лет прошло, дети стали взрослыми, а он, как мальчишка, влюблён в собственную жену. И всё ещё случаются мгновение, когда он не верит, что она стала верной его спутницей в жизни, выбрала его, вверила ему себя. Он радуется, когда она смеётся, обожает делать подарки и счастлив, когда удается удивить её. Кира, его Кира — он знает каждую её родинку, каждый изгиб тела, её словечки, улыбки, жесты, кажется, даже мысли. И одновременно — непостижимая, с удивительным своим миром. Как часто ей с лёгкостью удаётся то, что для Виталия возводится в проблему. «И всё равно, эта удивительная женщина — моя жена, моя Кира!»
Виталий чуть привлёк, прижал её к себе. Кира тихонько вздохнула, ворохнулась, как птенец под крылом. От прикосновения её тела Виталию вдруг изменило плавное, спокойное, умиротворенное течение его мыслей — рука скользнула по Кириному бедру.
— Я уже сплю, — сонно предупредила она.
— Спи дальше, — шепнул Виталий, чувствуя под ладонью упругую гладкость её кожи.
— Ну я же сплю, — не открывая глаз жалобно проговорила Кира. И потребовала: — Прекрати немедленно!
— Ах, ты спишь?! Тогда я прекращу медленно-медленно, чтоб не разбудить.
— Что за беспредел, не понимаю, — недовольно и сонно бормотала Кира. — Отстань от меня, я же тебе говорю!
— Спи, моя радость, — неожиданно послушно проговорил Виталий, прикоснулся губами к её лбу и лёг на спину. — Спокойной ночи.
— Как это? — совсем не сонным голосом удивилась Кира, открывая глаза. — Глебов, ты негодяй! Я тебя убью, и суд меня оправдает.
— Тебя посадят в тюрьму, там мыши.
— Садист! Меня всё равно оправдают! Я дам отвод судьям-мужчинам, а женщины меня прекрасно поймут. И даже, может быть, тоже убьют тебя.
— Что-что ты дашь мужчинам-судьям? Я не расслышал. Эй, женщина, осторожней! Я же хрупкий!
— Хрупай, сколько захочешь. Мне нет до этого дела!
— Ах, так?! — Виталий опрокинул Киру, прижал всем телом, её, барахтающуюся под ним. — Кайся! Тебе есть до меня дело?
— Никакого! Сам виноват!
— Хо-хо! А кто сейчас пищать будет?
— Ни за что!
— Эй, перестань тыкать меня в бок! — он перехватил её руки и прижал к постели. Уткнувшись головой в подушку, шепнул ей в ухо: — Сдавайся…
— Я уже сдалась, — так же шепотом ответила Кира. — Разве не заметно?
Когда Кира тихонько тронула губами его подбородок и собралась перебраться к себе, Виталий удержал её:
— Нет, не уходи.
— Но только ты спи, смотри, уже три часа.
— Я уже почти сплю, — проговорил Виталий.
Но через некоторое время тихо спросил:
— О чём ты думаешь?
Помолчав, Кира откинулась на спину и вздохнула:
— Всё о той женщине… Когда плохо мне — она вспоминается. А сейчас так хорошо — опять мысли о ней.
— И что ты о ней думаешь?
— Я вот тебе сказала — самое главное, чтоб ты со мной был. Ты — моя опора, моя вера. А у неё всё это как раз и отняли ни за что ни про что. Это страшно очень.— Кира снова вздохнула. — Я как-то очень хорошо понимаю, что она сейчас чувствует, чем живёт.
— Ты ведь не знаешь её. Судишь о ней через себя. Она другая, и отношения у них другие.
— Нет… Я её почувствовала. Вон как про Анютку чувствую, про Ольгу. Крёз так говорил о ней… У него голос такой был… Он не про каждую так говорить будет. Нет, я не могу объяснить. Я только знаю, что она сейчас очень несчастна. Нет, нет, эти слова не те, эти про неё ничего не объясняют! Есть разлука, как смерть. Я знаю…
Виталий снова привлёк Киру к себе, и она прижалась, прильнула щекой к его груди, пронзительно, до слёз ощущая желанную близость его.