— Почему не спишь, Сауле?

Девушка растерянно моргнула, она была уверена, что он не замечает её взгляда — было почти темно, только свет луны, вливаясь сквозь переднее обзорное стекло и в иллюминаторы, слегка разгонял кромешную мглу. Она молчала, не зная, как сказать ему про свои мысли.

Сауле чувствовала, что этот человек находится рядом с нею последние часы. И не то чтобы она боялась остаться наедине с опасностями и трудностями, поджидавшими её уже завтра… хотя да, и это тоже, разумеется. Он уйдёт, и рядом не будет никого хоть сколько-нибудь такого же как он. Такого, с кем будет надёжно, и можно просто идти за ним, не спрашивая ни о чём, зная, что так правильно, что он думает и за тебя и за себя. Он уйдёт, у него своя дорога, у неё — своя, и сблизились они только на короткое время. Но они не просто прошли рядом друг с другом, за это короткое время их дороги-судьбы сплелись так, что теперь Сауле понесёт в душе своей — долгая ли жизнь ей суждена, коротка ли, не имеет значения — частицу этого странного человека. И потому так жаль тратить на сон последние часы, пока он еще рядом. Ей хотелось говорить с ним. Казалось, что он может сказать ей нечто важное, необходимое ей потом, когда его не будет. И она сможет сверяться с тем, что он оставит для её, и советоваться, и находить ответы. А может быть, ещё важнее было что-то сказать самой, про себя, дабы остаться в его памяти настоящей, а не подстилкой Шерхана… И вот — он спросил, а слова исчезли, и она молчала, не зная того, главного слова, с которого надо было начать.

Арвид положил руку ей на голову.

— О чём думаешь, сестра?

— Поговори со мной…

— Боишься завтрашнего дня?

— Не знаю… Наверно…

— Тебе надо уехать отсюда, Сауле. Кто у тебя дома?

— Мама, — сказала девушка и судорожно сглотнула.

— Вот, заберёшь свою маму и уезжай подальше. Я постараюсь что-нибудь придумать, чтоб помочь тебе. Хотя утром мы должны расстаться. У меня очень важные дела, Сауле, я беспокоюсь за дорогих мне людей, они сейчас в опасности. Мне нужно к ним. Но у тебя будет всё в порядке, я уверен.

— А у тебя дома — кто?

— Не надо тебе обо мне знать, Сауле, так лучше. Давай о тебе говорить.

— Хочешь что-то знать обо мне? Спрашивай.

— Мне кажется, я всё знаю о тебе.

— Нет! Ты не можешь обо мне знать, ты только думаешь, что можешь! — резко, почти враждебно проговорила Сауле. Но враждебность эта была не против Арвида, против собственной судьбы, может быть. Она замолчала, и Арвид не вторгался в эту паузу, почти физически чувствуя её напряжение. — Я просила тебя убить его… разве ты можешь знать — почему.

— Я догадываюсь.

Она торопливо замотала головой, будто желая прогнать домыслы Арвида, мешая им даже возникнуть.

— Вчера хоронили моего отца, — сказала Сауле. — Он разбился в горах. Рустам не сказал мне. Он думал, что я не знаю. А я знаю ещё, что отца сбросили в пропасть. Из-за меня, потому что отец не хотел отпускать меня в долину.

Сауле говорила ровно, как будто катилась на ногах по скользкому льду: вот сейчас, сейчас, неловкое движение и она потеряет равновесие, закричит, рухнет — но продолжала скользить с остановившимся, замершим сердцем.

Помолчав, Арвид медленно заговорил:

— Я был совсем маленьким, мы шли с мамой, она держала меня за руку. На тротуар вылетела машина и сбила её. Скажи теперь, виноват ли я был в её смерти?

— Ты?! — девушка не сразу отошла мыслями от своего, кашлянула, прогоняя охриплость. — Как ты мог быть виноват?

— Я ни в чём виноват не был. И всё же с того дня я жил с тяжким ощущением вины. Не существующая, она мучила меня.

— Это неправильно…

— Вот эти слова я и собираюсь тебе сказать. Ведь ты уже осудила себя за смерть отца.

— Это совсем другое!..

— Нет, то же самое. Какой выбор у тебя был? Тобою воспользовались, как вещью, не спросив согласия. Разве не так?

Сауле молчала, язык не поворачивался сказать: «Да, так», потому что это было как будто попытка оправдаться. Тёплая рука легла ей на голову.

— Ты думаешь, что мама этого не поймёт?

— О, нет! Нет-нет, я так не думаю! Мне только жаль её… сказать нельзя, сердце щемит… Они ведь у меня уже старенькие, я последняя, поздняя дочь.

— Знаешь, у вас всё будет хорошо. Завтра ты вернёшься к матери и будешь сильной, будешь ей опорой. Вы начнёте другую жизнь. Мне приходилось видеть людей в таком состоянии, что казалось, им не выжить, легче умереть, чем вернуться к жизни. Но проходило время… Должно пройти время, Сауле. Надо только держаться за что-то, для тебя это будет необходимость заботиться о маме.

Сауле долго вздохнула. То состояние обманчивого равновесия, когда каждое мгновение она готова была сорваться в истерику, теперь прошло, она была спокойнее.

— Ты добрый… Хотя, то что делаешь… то, что я видела… жестокое, страшное. Но ты — добрый. Как мне повезло, что ты оказался со мной рядом! Я не умею сказать про то, что чувствую… Я думаю, что буду помнить, думать о тебе всегда, каждый день… Мне так будет легче жить…

— Да уж, помнить меня ты будешь, — хмыкнул Арвид. — Я ведь кое-что оставил тебе.

Сауле вопросительно повернула голову.

— Шрам.

— Ах, ты про это!.. Неужели ты считаешь себя виноватым? Как ты собирался мне сказать? «Это неправильно?», — девушка улыбнулась. Помолчав, задумчиво проговорила: — Спасибо тебе. Мне так нужно было, чтоб ты сказал… — в голосе послышались слёзы, и она умолкла. Через паузу опять заговорила: — Как будто у меня глаза, голова были замотаны душной тряпкой… Теперь стало легче, свободнее как будто…

Арвид взял её маленькую, изящную руку, согревая в ладонях, тихонько гладил молча. Сауле тоже молчала. Прошло несколько минут, Арвид чуть улыбнулся и осторожно опустил её руку: события последних часов отняли у неё все силы, и усталость всё же взяла своё — девушка спала. Арвид привалился спиной к холодной стенке, расслабился, закрыл глаза. Из хвоста вертолёта доносилось лёгкое похрапывание. «Похоже, простой работяга, — вяло подумал Арвид, — не повязан ни в каких делах Шерхана. Будь рыльце в пушку, не спал бы так сладко…» Он устало поднял руку и взглянул на светящиеся стрелки. «Поспать бы часок, потом проснуться и обо всём подумать на свежую голову… — мысли поплыли, утрачивая четкость, мешаясь, путаясь с какими-то образами: — Надо повернуться на бок… одеяло наверно сбилось… холодно спине… такое тёплое, мягкое… сейчас…»