повесть
Сказать, что он был атлетически сложён, что у него прекрасная фигура — ничего не сказать. Рубашки, которые покупала ему мать, носились очень недолго — они просто с роковой закономерностью лопались на плечах или спине.
Угораздило же родиться таким. Еще в школе учился, когда молодые бабы стали заглядывались на него, на пацана, а у мужиков появился повод для злости на него же. Злились за то, что он, сопля зеленая, иной раз вроде как в соперниках оказывался. И за то еще, что связываться с ним рисковых не находилось. Правильно делали, конечно, потому как помнили одну историю, что раз по весне случилась.
Шел Кир по своим делам. А навстречу — Людка. Людка эта была бабой замужней, и деток уж парочку имела, но вертлява была, слов нет! Одно слово: бес в юбке. Мужик и поколачивал её за то. А с неё как с гуся вода — пока синяк не сойдёт, со двора ни шагу, а потом опять как ни в чем не бывало. Бабы-то которые подначивали её, бывало, а ей все смешки: «Ой, бабы! Васька мой, как сдурел! Неделю постель не застилала! Ну чистый супостат!» — и ведь глазёнки плутоватые блестят, по сторонам стреляют. Неужто можно так — сама придумала да сама и верит в побасенки свои. Не, мужика своего она честно выгораживала. Ни разочку не слыхал никто, чтоб она какое дурное слово на него бы сказала. Она вроде даже жалела его, что вот досталась же ему такая заноза.
Ну так вот что тогда приключилось. Людка только Кирилла увидела, ну и заиграла натура её кошачья. Как бес подхватил — ног не чуя, павой пошла, глазками своими поволочным как медом обливала. А лучше б под ноги глядела. Там ей как раз колдобина обледеневшая подставилась. Людка только с ойкала, да и села. Глазёнками-то враз стрелять перестала, не до стрельбы, когда слезинки на ресницах повисли. Короче говоря — подвернула ногу.
Кирилл с земли её поднял, на ноги поставил. А поставишь разве, когда она на ногу ступить боится, в забор вцепилась перепуганная вся — думала ведь сломала, ногу-то, оно в сапожке не видать, чего там.
И что Кириллу оставалось делать? Подхватил её, как девчонку, да и понес в медпункт. И то ли сказал кто мужу-то Людкиному, то ли он увидал он, а только разлетелся коршуном. Кирилл сзади топоток услыхал, сначала внимания не обратил — мало ли кто по какому делу торопится. Потом всё ж таки обернулся, в тот момент мужик и налетел с кулаками. Людка в крик. Мужик ейный в крик, в мат перемат. И норовит Кирилла кулаками достать. Да всё в лицо метит. Кирилл сначала как-то уворачивался с Людкой на руках. Потом прислонил её опять к пряслу, и неторопливо так к мужику развернулся. Сграбастал одной рукой его за фуфайку, другой плюху полновесную отпустил — хватило, чтоб тот забыл на каком он свете. И киданул его Кирилл в чей-то огород через забор. Мужик перелетел так, что прясло не колыхнулось даже. По понятию — и не бит, получается, только долго еще мужик кряхтел, спиной маялся и материл Людку, когда она с советами да припарками совалась.
После, как аттестат об окончании получил, пошел Кирилл на шоферские курсы, тут же в райцентре. Парнишка он толковый был, и руки как надо приставлены, надо бы дальше учиться, а куда он от матери да от бабки? Кирилл для них вся опора и надежа, вся работа мужичья на нем одном была.
Отец Киркин тоже, должно, жив был где-то, только где? Мальчонке годка два было, когда не захотела больше мать терпеть в доме пьяницу и дебошира, разошлась с ним. Мужик волю вольную обретя, рванул куда-то, то ли на радостях, то ли от горя. Видать далеко закатился — ни разу больше на сынка глянуть не захотел. А мать Кира, тогда молодая еще бабеночка, осталась одна на все про все.
В деревне работа известно какая — тяжко приходилось. А куда деваться? Слезы рукавом утрет, да дальше. И дровец на зиму долгую заготовить надо: привезти, напилить, наколоть, прибрать. И сена для коровки накосить. А огород? В сентябре подполье картошкой не засыплешь, так зима впроголодь будет. В общем, ясное дело, бабе работа эта не шибко-то сподручна. Ну и надорвалась баба. Болела долго. Может, потому больше и замуж не вышла. А может, одного хватило — нажилась за мужем досыта.
Да и рос в доме мужик-то. Чуток в разум вошел, за все хвататься начал, под силу, не под силу ли, а матери помочь старался. Мать он сильно жалел. Даже в этом не в отца пошел. Жили-то они втроем, бабуля еще была. Только не по матери бабушкой она Кириллу приходилась, а по отцу. А матери, стало быть — свекровью. С мужем развод получился, а со свекровью — нет. У бабки никого больше и не было кроме беспутного сынка, так не гнать же ее на улицу. Так и остались втроем. Жили дружно. А чего делить? Богачества не нажили, все богатство ихнее — Кирюша. Не его же делить, тянуть друг у друга.
На Кира мать с бабкой нарадоваться не могли. Хоть бывало, и в подпитии домой являлся, и с синяком, и бабы опять же, как пчелы круг него вились, а ему это не то чтоб шибко нравилось, но и не противился — забавлялся… А все ж добрый он был парень, никакой обиды дома от него не видали.
Шибко переживали мать да бабка, когда годы Кира подходили к армии: как им без Кирюшеньки? А не дай Бог, еще случится что, вон ведь времена неспокойные какие пришли. Обивала мать пороги, и к военкому стучалась, и в сельсовет, просила не забирать сына — и ведь умолила-таки! Такое диво случилось, что пожалели баб, оставили им надежу ихнюю. Шибко мать была председателю сельсовета благодарна. Видать, он кому надо, замолвил словечко за них.
Вот так и жили не тужили. Кирилл шоферил, семье куда легче стало — и денежки завелись, и машина в руках всегда. Если чего привезти, так не надо никому кланяться, просить. Раньше-то было: шофера с машиной найди, соседа в помощники-грузчики уговори, рассчитайся, да так, чтоб не обидеть, а то в другой раз откажут. Намыкались бабенки без мужика-хозяина. А теперь никакой беды не знали, как у Христа за пазухой за Кирюшей. Теперь наоборот, к ним с поклоном шли, у Киры помощь просили.
Так года три, наверно прошло. Кирилл еще здоровее стал, заматерел, весь литой будто. Живая греческая скульптура, а не человек. А тут еще рубаха у него появилась необыкновенная, которая обливала плечи и грудь как вторая кожа, и рыбинами ходили под ней бугры мышц.
С рубахой этой своя история вышла.
Места окрестные были дюже красивые, и если доводилось местным где-нибудь за селом человека с мольбертом и кистями-красками встретить, уже и не в диковину то было, привыкли. Вот и эта бабенка, что к истории с рубахой причастна, тоже приехала рисовать пейзажи. А когда увидела Кирилла, стала уговаривать, чтоб он согласился ей позировать, а она, значит, рисовать его будет. Деньги даже предлагала, мол, есть такая работа — натурщиком быть, и, мол, ни такая она и легкая, за нее положено деньги платить. Вот смехота, это ж надо! Кир и смеялся, понятное дело, всерьез ее уговоры не принимал. Ну в самом деле, — бугаина этакий будет сидеть, как болван. «Давайте, я вам деда Мотю приведу! Он у нас тоже… фактуристый, ого-го! А сидеть — это он терпеливый. Он и так весь день на завалинке сидит, не шевельнется, похрапывает правда, слегка. А мне недосуг, вы не обижайтесь».
Обижалась художница или нет, кто ее знает, но что огорчил ее Кир, это точно, так и уехала ни с чем, как отпуск у ней кончился. А короткое время спустя — бандеролька на Кирилла пришла, и в ней та самая рубаха. Смеялись мужики, мол, за что она тебе благодарит так, Кирка? Но это так, от дури. Художница эта городская, баба хорошая была, не вертихвостка какая, и про красоту, видать хорошо понимала, потому что больно уж пришлась эта рубаха Кириллу. К тому же, единственная, в которой он не боялся повернуться неосторожно — тонкая, эластичная замша силушки его не боялась. Ох и хорош он в ней был!
Как-то зимой, на танцах приметил Кирилл девчонку. Кнопка, школярка. Внимание обратил потому лишь, что лицом нездешняя. Что за незнакомка? Откуда взялась? В гости к кому иль что? Оказалось, приезжие. Мать да дочь, приехали недавно, домишко маленький купили. Мать — портниха, мастерица, бабы уж заказы ей понесли, а дочка в школу пошла, в десятый, кажись, класс.
Кирилл, тогда, на танцах-то, шутейно сказал в компании, мол, портниха — выгодная тёща, надо с дочкой отношения наладить. Тут как раз музыка заиграла, он и пошел к девчачьей стайке, где приезжую и видно-то еле-еле было за подружками.
Девчонки траекторию Кира немедля вычислили — запереглядывались, прыская в ладошку, вроде бы шибко смешно им стало. Какое там смешно. Ждали — кому радость нечаянная от небывальщины такой выпадет. Кирилл на танцах раньше и внимания на них не обращал — они для него малышня. И вдруг — идёт! К кому?
А приезжая и не смотрела, и не видела, какие дивные дела вокруг нее происходить начали, переговаривалась об чем-то с подружкой. И только когда заметила, что подружка уставилась на кого-то и глаз не сводит, тоже обернулась. И увидела Кирилла. Вернее — кого-то большого перед собой, заслонившего и зал, и танцоров. Она поднимала глаза, и все никак не могла дотянуться взглядом до его лица.
— Пошли, потанцуем, — протянул он к ней руку.
А она не то, чтоб испугалась… так ошеломлена была, что и не испугалась. Подумала только: «Да что ж он такой огромный… Как танцевать с ним?..»
— Пойдём? — опять позвал он. И она послушно шагнула к нему.
Ей невдомёк было, сколько взглядов на них сошлось. Откуда ей было знать? И хорошо, что не знала — скраснела бы и не знала куда глаза девать, и ноги бы деревянными чурками сделались.
Сначала Кирилл молчал, смотрел на нее сверху. Чуть улыбаясь, разглядывал густые длинные ресницы, губы. Кожа у нее была чистая-чистая, и нежная. И шел от нее еле различимый удивительный аромат. Угадывался в нем запах звонкого, чуть морозного осеннего утра, когда палая листва оторочена легким кружевом инея; а еще он был близок нежному аромату лугового цветка кукушкины-слёзки. Цветок этот такой недотрога, букета не собрать — лепестки сомнутся, хрупкий стебель переломится. Пока высокие влажные травы его хранят, он сильный, а сорвешь — он и погиб. При том благоуханием его не надышишься, до того хорошо!
Пушистые каштановые волосы, собранные на затылке синей ленточкой, спускались на спину, и Кирилл чувствовал их щекотливое прикосновение к своей руке. Ещё он чувствовал, как напряжена её спина и как робки ладошки, касающиеся его груди. Кирилл передвинул широкую свою ладонь вниз по спине, на тоненькую талию и чуточку привлек её к себе. Девчонка вскинула глаза, для чего ей понадобилось запрокинуть голову, и сейчас же отстранилась.
«Ишь ты, пугливая какая!» — подумал Кирилл и, наклонившись, спросил:
— Тебя зовут как?
— Даша.
— А меня — Кирилл. Ты пионерка?
— Н-нет, — растерялась она.
— А чего танцуешь по-пионерски?
Глаза её вдруг стали сердитыми и колючими — точь-в-точь два серых ежика.
— Как умею, так и танцую.
— Обиделась?
— А чего ты…
— Чего?
— Тискаешь! — сказала она, и щеки порозовели.
Кирилл рассмеялся:
— Так если я перестану щас тебя держать, ты ж упадёшь. Отпустить?
Девчонка только сердито взмахнула на него пушистыми своими ресницами и не нашлась, чего сказать.
Больше Кир танцевать её не приглашал, но забавлялся тем, как ей не по себе под его взглядом, и рассматривал её издали. Какое-то время погодя вышел с парнями покурить. Отошли от входа, в темноте их кружок угадывался лишь красными огоньками сигарет. Был вечер новолуния, темно по-ночному, свет из окон Дома Культуры лишь чуток разгонял ночь. Но она далеко не убегала — три шага от дверей, и в темноте уже руки своей не разглядеть.
Кирилл случайно увидел, как в светлой полосе мелькнула приезжая девчонка и ускользнула в темноту. И будто черт его подтолкнул — забавы ради не дать ей убежать незаметно. Как был — в шубейке нараспашку, без шапки, перемахнул заборчик, и, срезав дорогу, опередил ее. Стоял, прислонясь к дереву на обочине, и глядел, как проступает в темноте, приближается светлое пятнышко её вязаной шапочки. Снег громко и торопливо скрипел под ее сапожками. Она почти пробежала мимо, когда он окликнул:
— Не страшно одной?
Девчонка вскрикнула и отпрянула в сторону.
— Да что ж ты такая пугливая? — не трогаясь с места, почти с досадой спросил Кирилл. — Чего с подружками не пошла, если пугливая?
— Они… не захотели… — пролепетала она.
— Ну пошли, провожу.
— Не… надо меня провожать, — запнувшись от спешки, возразила девчонка.
— Пошли, ты ведь тут, небось, любой дворняжки боишься.
Наверно, он угадал, потому что девчонка на этот аргумент не нашла возражения.
Кирилл молча довел её до ихнего домишка. Ему как-то расхотелось посмеиваться над её робостью. И почему-то вспомнилась вертихвостка Любка. Против нее Даша была совсем ребенок, с бесхитростными, чистыми глазами.
Она шла быстро, торопясь оказаться дома и скорее избавиться от провожатого. Кирилл остановился у калитки. Девушка приостановилась только на секундочку, пробормотала: «Спасибо, что проводили», и собралась прошмыгнуть во двор, но Кирилл чуть придержал ворота.
— Даш, постой… ты это… Ты извини, если напугал. Ты не бойся, некого у нас тут бояться, не тронет тебя никто. Честное слово.
Потом они встретились как-то днём. Кир ехал на машине, а она шла навстречу. Он посигналил и притормозил, высунулся из окна:
— Привет, Даренка!
— Здравствуйте…
Кирилла смешило, что она обращается к нему на «вы», но он только улыбнулся.
— Как дела? Двоек много нахватала?
Прищурившись от солнца, она ответила:
— Свои бы лучше считали.
— О! — удивился Кирилл. — Какие это — свои?
— Да хоть прошлые.
— Это откуда же тебе известно про мои двойки? — вкрадчиво поинтересовался Кир. — Признавайся, Дарья, расспрашивала обо мне?
— Вот еще! — слишком поспешно воскликнула она и покраснела.
— Вот, значит, так, да? Ну, гляди, Дарья, я это учту!
С тех пор завязалось про меж них что-то — знакомство ни знакомство, а не миновали друг друга, чтоб не переброситься парой слов. Ясно, что всякий раз то была инициатива Кирилла. Его забавляло, как она теряется, краснеет, сердится.
А может быть, Кириллу казалось занятным, что эта девчонка не пыталась с ним кокетничать, не стреляла глазенками. В отличие от других она не высматривала его в кабине машины или в толпе парней у кинотеатра.
У Кира уже было достаточно опыта по части женских приемчиков, и он безошибочно разгадывал бабьи интересы за не шибко-то хитрыми уловками. Так вот у Дарьи никакого интереса к нему не было, и все ее чувства читались, будто на ладони лежали. Его внимание вызывало в ней скорее досаду, чем что-либо другое. И злилась она по-настоящему, а терялась от неожиданности. Нет, она не была робкой, стеснительной школьницей с косичками, могла съязвить, а то и взглядом одним так ответить на неловкую шутку Кирилла, что он потом себя же и корил: «Медведь чертов!» И вообще, она с ним была как ежик — вмиг выставляла колючки. Кирилл даже недоумевал: чем уж так не угодил, чего она каждое его слово на штык принимает?
Ему невдомек было, что девчонки давно поддразнивают Дарью, выпытывают, вроде как смехом: «Ты ходишь с ним что ли? Ой, да ладно тебе скромницу-то из себя строить! А то мы слепые будто! Он же тебе проходу не дает!» А подружка предостерегает: «Ты смотри, Даш. Кирка бабник тот еще! Ему с тобой звездочки считать не интересно, ему другое надо. Ой, ну что ты скрытничаешь, Дашунь?! Мне-то могла бы рассказать. Ну не видела, ну и что? Ой, да так что ли не понятно?»
Дашу поначалу вроде бы не сильно это задевало. Она то смеялась на эти подначки, то отшучивалась, то мимо ушей пропускала. Но иногда, все же — доставало. Почему-то неизменно раздражали ее короткие реплики Алки Елецкой.
Девчонка эта училась в том же классе, что и Даша, и была хороша собой: высокая, зрелая, с красивыми светлыми волосами. Она знала цену своей внешности и как должное принимала восхищение подружек: «Ой, Алка! Какая же ты красивая!» Но завистливые вздохи подруг давно перестали ее волновать, имелись мишени куда интереснее, и Алла с удовольствием испытывала свой арсенал многозначительных взглядов и эффектных поз, которым владела в совершенстве, была ходячим пособием: «Как завлечь мужчину». Иногда она развлекалась: выбирала объект эксперимента и заявляла подружкам: «Спорим, он сегодня со мной уйдет!» Спорить с ней никто не хотел, к тому же нередко объектом этим оказывался дружок одной из них. Но Аллочка только посмеивалась, а выходило все по ее. Обижались на нее, злились. Только проку от этого никакого не было, привыкла девка получать желаемое. Мать у нее была не из простых — прокуроршей в суде работала, строга была, боялись ее. А дочке единственной попустительствовала во всем, и Алка из матери веревки вила.
К новенькой Елецкую будто тянуло что. То комплиментами ее осыпала: «Ой, Дашуня, какие же у тебя глаза красивые! А фигурка! Мне бы такую!» Дарья только морщилась в ответ. А то вдруг Алочка начинала цеплять ее, старалась вывести из себя, и если это удавалось, испытывала явное удовольствие. А Дашу и в самом деле задевало, когда та роняла с небрежением: «Да что ты отнекиваешься? Слышал кое-кто, что Кирюха сказал тогда на танцах. „Пошел, — говорит, — отношения с новенькой налаживать“. Мне так лично, больше ничего и знать не надо, — жала Алка плечами. — Дурному ясно, какие отношения Кирке нужны».
Все эти разговоры яйца выеденного не стоили. Но когда окружающие раз пять на дню спросят, намекнут, сообщат многозначительно, и все на тему Кирилла, тут уж хочешь-не хочешь, а количество перейдет в качество. И Даше это порядком надоело. Иной раз, в запале решала, что все ему выскажет, пусть отцепится он, наконец, от нее! Но остывала и думала — а что высказывать-то? Кирилл к ней и не цепляется. И все оставалось по-прежнему.
Весна была скорая. Снега начали сходить так дружно, что земля не успевала оттаять и вода с трудом уходила в мерзлую почву. Речка вышла из берегов, широко разлилась по пойме. Изобильная весенняя вода по низинам и руслам ручьев вошла даже в село. По иным улицам только в высоких броднях и можно было пройти, а то и вовсе в лодках-плоскодонках людей перевозили через мутные, паводковые воды.
В тот раз Кир увидел Дашу на обочине дороги. Она растерянно стояла у поворота: ей надо было свернуть на свою улицу, но самое ее начало, несколько метров, скрыла широко разлившаяся протока — талая вода переполнила придорожную канаву и потекла прямо через дорогу. Утром еще Даша проходила тут посуху, а назад теперь как? Стояла Дарья не одна, а еще с двумя девчонками-одноклассницами. Видать, из школы шли, и теперь придумывали, как помочь подружке попасть домой.
Кирилл затормозил рядом.
— Привет, девчонки! Что, Даренка, вплавь придется тебе домой добираться, а?
— О, Кира! Привет! — заулыбались подружки. Даша же бросила на него короткий обиженный взгляд и повернулась к подругам:
— Ладно, да завтра.
— Эй, Дарья, ты куда?! Стой! Там же глубоко, начерпаешь в сапоги! — забеспокоился Кирилл, видя, что строптивая девчонка наладилась идти вброд. — Да стой ты, я перевезу! Слышь, Дарья!
Она только глянула сердито через плечо и, не остерегаясь, разбрызгивая воду, пошла по скрытой под водой дороге.
— Да ты что! — Кирилл выпрыгнул из кабины, догнал и схватил ее за руку. — Рехнулась что ли? Вода же ледяная!
— Не трогай меня! — Даша вырвала руку, уперлась в него глазами. — Тебе что надо? Тебя просят что ли?
Он посмотрел вниз, на ее коротенькие полусапожки, внутрь которых лилась вода, бросил взгляд на девчонок сзади, с интересом глядевших на них. Усмехнулся. И вдруг наклонился, подхватил ее рукой под коленки и выдернул из воды.
— Отпусти меня сейчас же! Отпусти! — начала отпихивать его девушка.
— Ну-ка, тихо мне! — прикрикнул Кирилл. — Искупаться хочешь? Тетрадки свои лучше держи, уронишь в воду.
Он без всякого усилия нес ее на руке, как носят ребенка. Вышел на сухое и отпустил — в сапожках громко хлюпнуло.
— Беги скорей, а то заболеешь.
— Послушай… что ты ко мне вяжешься? — сказала она зло, с негодованием, но в лицо ему не смотрела.
— Я?! Вяжусь к тебе?! С чего ты взяла такое? Не вяжусь я к тебе!
— Ты это не мне скажи!..
— А кому? — сощурил глаза Кир.
Даша сжала губы и отвернулась. Кирилл повел глазами туда, где все еще стояли любопытные Дарьины подружки. Одной из них была Алька Елецкая, другую он знал только в лицо. Аллочка, склонив голову, с усмешкой говорила что-то тихо, а глядела на них.
— Ладно. Так я и сделаю. А ты, правда, Дашунь, давай домой быстрее.
Он повернулся и вошел в воду.
— Кирилл! — услышал он негромкий голос, обернулся. — Не надо лучше…
— Дурочка ты. Давно бы мне сказала. Иди, не стой. Заболеешь ведь.
Она помедлила, будто хотела что-то еще сказать, потому повернулась и быстро пошла прочь.
Не дойдя до сухого, Кирилл позвал Аллочку:
— Ну что, тебя, может, тоже перенести?
— Ой, Кира, осчастливишь! — кокетливо рассмеялась девушка. — Я тогда даже согласна сама назад брести!
— Ну, иди, — протянул Кирилл руки.
Решив, что шутка продолжается, Алка подошла к самой кромке воды, вся устремившись к подходившему Кириллу. И оказалась у него на руках. Он повернулся и пошел от берега.
— Нет, я передумала! — заторопилась остановить его Аллочка.
— Чего так? — встал Кирилл и опустил ее с рук.
От неожиданности и обжигающего холода девушка взвизгнула.
— Ты с ума сошел что ли?! — она рванулась на берег, но Кирилл придержал ее за плечо.
— Алька, я слышал, ты треплешься про Дашку и про меня?
— Ой, да вранье это! — чуть не плача заторопилась Елецкая.
— Конечно вранье. Еще про нас с тобой — туда-сюда, а про эту кнопку — смехота одна.
— Ты что? — забыв, что стоит по щиколотку в холоднющей воде, уставилась на него девчонка. — Что — про нас? — она быстро глянула на подружку, с жадным любопытством смотревшую на них.
— Как что? Про Дашку нашлось же.
— Ну ты даешь, Кира… — пролепетала Алла.
— Ладно, мне ехать надо, — Кирилл обошел ее, хлопнул дверцей и уехал.
Потом Аллочка рвала и метала, только что ни плакала от злости на себя — отчего растерялась? Чуть ли ни впервые Кирилл заговорил с ней, да еще о чем — это был такой шанс! Поддержать, продлить разговор, пустить в ход свои приемчики, где пошутить, где поддразнить, вынудить на следующую встречу, что по сути — свидание! А она, как дура-деревенщина, растерялась, залепетала невесть что, заблажила, как блаженная. Впервые в жизни язык присох к небу, подвел ее в такую важную минуту. Впору по голове себя стучать…
Была такая черта в характере Кирилла — независимость. Если он сам не осознал необходимости вести себя так, а не иначе, ничто не могло заставить его поступить в угоду чьему-то желанию или мнению. И на досужие сплетни ему было наплевать, лично его они нисколько не беспокоили, да он и не знал ничего об этом. Но оказалось, что девчонка Дашка от них страдает, а это уже было ему не безразлично. Своих отношений с ней Кирилл менять не собирался — а вот на чей язык следует замок повесить, догадывался. И языки об девушку чесать перестали. Хотя Кирилл так же выделял ее среди прочих, при встрече перебрасывался парой слов, шуткой. Только теперь он стал с ней как будто бережнее.
У Даши закончился учебный год, началась благодатная летняя пора с быстрыми грозами, долгими днями и с вечерним тихим покоем, подобным парному молоку, разлитому в воздухе. Речка давно вошла в берега, посветлела, повеселела и щедро дарила прохладу в жаркие дни.
Дашутка то пропадала на берегу, то загорала в садике с книжкой, а то хлопотала по дому: летом ведь не один только отдых — в селе-то работы всяко побольше, чем зимой. Хоть вон огороды возьми: сорняки так и норовят головы повыше высунуть. А деньки жаркие да ясные вечером изнанкой оборачиваются — сколь ведер воды надо в огород перетаскать, лунки да грядки щедро улить, руки-то ведрами тяжеленными повытянешь. А поленишься, плеснешь скупой рукой, так лучше уж и вовсе не поливай, только земля коркой сухой возьмется.
Мать день целый на работе в ателье, а потом еще и дома шьет, заказов у нее всегда вдоволь. Так что Даша в доме незаменимая помощница и надежа, она сама старалась побольше матери помочь. Да на нее поглядеть — оно вроде все легко да весело, не работа будто, а забава. Хозяйство у них, правда, не шибко и не велико — поросенок да куры, а все ж ухода да пригляда требует. А, котенок ведь еще! Любопытный пройдоха. Из-за него раз целое приключение случилось.
Забрался он на яблоню у дома, чуть ни на самую верхушку. А назад слезать — никак, забоялся. Даша и звала его, и плошкой с молоком манила — нет, ни в какую. Мяучит жалобно сверху и все. Полезла она его доставать. А яблоня, известно, дерево ненадежное, хрупкое. Даша тихонечко, осторожненько, чуть не ползком — еще чуть-чуть повыше и дотянется. И тут снизу голос:
— Стой! На ту ветку не вставай!
От неожиданности ли, иль оттого, что, вздрогнув, обернулась поспешно, а только качнула Даша яблоню резко. Котенок сорвался сверху, на плечо ей свалился, она хотела поймать его, да и тоже оборвалась вниз. Но не успела испугаться, как оказалась в крепких руках. Кирилл успел подскочить от калитки и во время подхватил ее.
— Цела? Не ушиблась? — спросил встревожено.
— Ой, сними его! — кривясь от боли, Даша пыталась отцепить до смерти перепуганного котенка, он когтями вцепился ей в плечо, защищенное лишь узкой бретелькой летней маечки.
— Постой, постой, не тяни его!
Кирилл стал тихонько отцеплять острые коготки.
— Ох ты, как он расцарапал тебя! Мать-то дома?
— Нет, пошла с примеркой к кому-то, — ответила Даша, морщась от вида глубоких царапин.
— Тогда придется мне экстренную помощь тебе оказывать, больше некому, — улыбнулся Кирилл. — Йод у вас имеется?
— Наверно… Да я сама…
— Пошли, пошли, чего там сама?
Даша коротко взглянула на него и повернулась к двери.
— Уй-й-й-й! — запищала Дашутка, когда Кирилл короткими прикосновениями прижег ранки. — Ой, как жжет!
— Потерпи чуточку, — сочувственно сказал Кирилл и подул на пораненное плечо. — Сейчас пройдет. Хорошо еще, что так. Вовремя я подошел.
— Конечно! — смаргивая выступившие слезинки, с вызовом сказала Дарья. — Если б не ты, я бы и не свалилась!
— Да ты же на треснутую ветку собиралась встать! Там прямо у ствола трещина.
— Правда? А я не видела, — смущенно улыбнулась Даша.
— Ну что, проходит?
— Ага.
— Кошачьи когти опасные, заразы на них всякой много. Долго, наверно, болеть будет.
Даша вздохнула. Возникла неловкость. Вроде бы Киру больше нечего было здесь делать, а уходить не хотелось, хотелось еще побыть рядом с этой малехой, близко видеть ее лицо, глаза. Он обвел глазами тесную комнату.
— Нравится вам у нас?
— Да, хорошо здесь. А летом так совсем здорово — речка, простор.
— А люди?
— Что — люди? Добрые. Вон мебели надавали. Все самое необходимое у нас от людей. Стол, кровать. Табуретки вот, тоже.
— А тебя не обижают?
Дарья потупила глаза, торопливо помотала головой.
— Ты извини, что я на тебя кричала тогда… Мне так стыдно потом было… Извини.
— Да ладно тебе. За что извинять-то? Только лучше сказала бы раньше.
— Не могла я сказать… стыдно…
— Смешная ты, — проговорил Кир, чувствуя, как сердце заполняет что-то большое и теплое. И нестерпимо захотелось прикоснуться к ее волосам. — Ну, пойду я, — он неловко встал.
— Спасибо, Кирилл, — поднялась Даша тоже.
Он взглянул на котенка, жадно припавшего к блюдцу с молоком, и засмеялся:
— Вот кто главный виновник-то! А виноватым себя не чувствует!
— Он маленький, — неловко улыбнулась Даша.
Кирилл протянул руку и в насмешку слегка растрепал ее волосы.
— Бывай, Даренка!
Совхоз объявил, что нужны помощники — всходы сахарной свеклы одолевали сорняки. Кто сколько может, хоть рядок-два. Не задаром, понятное дело: хочешь деньгами рассчитаются, а можно и сахаром, который из этой свеклы производят. Работа, конечно, не из легких, как всякая крестьянская. На одном-то ряду наломаешься, пока пройдешь: и потом обольешься, и поясницу разломит. Они ведь не коротки — поле километра на два с гаком вытянулось. Но Даша решила немного подработать — все в дом копейка лишняя, маме помощь. Долго ли ей по утренней прохладце рядок пробежать, пока солнце жарить не начало?
Только с утра не получилось, в первый же день чуть не сбежала с поля — мошкара доняла. Каждый взмах тяпки выгонял из травы эту вредную кусачую мелюзгу, которая немедленно облепляла ноги, руки, лицо. И не знаешь, тяпку держать или от мошкары отмахиваться. Нет уж, лучше подождать, когда солнце заставит всю эту вредность запрятаться поглубже в тень, в холодок.
Даша выводила из сарая свой старенький велосипед, привязывала к раме орудие труда и — вперед, за село, и дальше, дальше по мягкой проселочной дороге. Мимо выпасов, прозрачных рощиц, сквозь сенокосные луга. Хорошо! Теплое солнышко, высокое небо, птичьи трели, стрекот кузнечиков… Где-то далеко тарахтит трактор. А вот и поле, вот ее рядки!
Иногда на соседних тоже кто-нибудь работал, иногда темные фигурки виднелись где-то вдали, а часто она оказывалась на поле совсем одна, и это уединение не пугало, а наоборот, нравилось.
Дарья скидывала майку, джинсы и оставалась в купальнике — в работе самый загар. Да и не так жарко, ветерок остужает. Работа не в тягость, хоть и тяжелая и монотонная. А все же хороша тем, что не мешает уноситься мыслями далеко-далеко. Фантазии прогоняют скучную монотонность, в фантазиях она не здесь, не на свекольном поле.
Сегодня было совсем безлюдно. Стояла тишина, солнце пекло плечи, но обгореть Даша не боялась, кожа давно покрылась ровным коричневым загаром. От начала рядка она отошла уже так далеко, что края поля стало не видно. Размеренно взмахивала тяпкой, подрубая корни сорняков. На таком солнце они скоро вяли, никли листочками.
И вдруг Даша услышала глухие звуки ударов о землю — кто-то еще работал неподалеку. Она обернулась и растерянно выпрямилась — сзади, по соседнему ряду шел Кирилл. И был-то уже не далеко, а она так задумалась, что не слышала его. И как подъехал не услышала — машина его виднелась у края поля, там, где начинались ряды.
Даша никогда раньше не встречала его на прополке свеклы, да он и не должен был здесь появиться, он на работе должен в это время быть! О, Господи! Да лучше бы его здесь и не было!
— Привет, Дашуня! — разогнул он спину и помахал рукой. — Отдохни чуток, вместе пойдем.
Какое там отдохни! Даша готова была бегом пробежать остаток ряда, только уйти бы от него. Конечно, никуда она не побежала. Стояла и ждала, глядя из-под руки. И ни за что не показала бы, как перетрусила от нежданного его появления. Нет, обиды от Кирилла она никакой не ждала. Но при встрече с ним у нее всегда сердечко екало, да те-то встречи мимолетны были, на полминуточки… Ох, и далеко еще до края поля! Да хоть бы она майку и джинсы не снимала! А он уже в трех шагах, тяпка в его руках как игрушечная, сама летает без всяких усилий.
— Устала? — останавливаясь, спросил Кирилл.
— Да так, немножко.
— Пить хочешь? — не дожидаясь ответа, он потянул фляжку из чехла, закрепленного на поясе, на ремне.
Даша отпила несколько глотков — пить давно уже хотелось. Кирилл тоже припал к горлышку губами, запрокинул голову.
— А я еду мимо, гляжу — кто это там? Ну и решил: дай помогу маленько. Как раз тяпка в кузове валялась, — весело сообщил он.
— Так ты… за меня что ли?..
— Ага.
— Ой… ну зачем ты… не надо…
— Да брось, я сидеть устал, так хоть размяться чуток, — он принялся за работу, и тяжелая, глинистая земля под его ударами показалась рыхлым, рассыпчатым черноземом.
Было одно удовольствие смотреть, как играючи он работает. Даша с усилием оторвала взгляд и взмахнула тяпкой.
— Эй, ну-ка постой! Ты чего это босиком-то?
— А что?
— Да нельзя босиком. Долго ли по ноге чиркнуть? А тут земля, грязь попадет. Ох, Даш, ты как малый ребенок! Где обувки твои? На краю оставила?
Даша виновато кивнула, и вправду чувствуя себя провинившимся ребенком.
— Я принесу.
— Ну что ты, я сама сбегаю!
— Жди здесь. Не вздумай только тяпкой махать.
— Вот, теперь порядок, — вернувшись с Дашиными тапочками, он снова взялся за работу. — Как там котенок твой поживает? На яблоню больше не лазит?
— Нет, не лазит, — улыбнулась Даша. — Не понравилось ему там.
— А меня вчера Бимка наш насмешил, собака наша. Днем понадобилось мне домой заехать, а на двери замок. Ну, ключ мы на гвоздике укромном оставляем, я туда, а гвоздь пустой. Бимка рядом крутится. Я чертыхнулся, что ключ не оставили и говорю: «Где ключ-то, Бим?» и повернулся уже с ограды идти. Воротца закрываю, глянул, а он стоит и в зубах ключ держит.
— Правда? — засмеялась Даша.
— Ага! Бабуля, видать, неловко его повесила, он и свалился в траву.
— Ну, молодчага ваш Бимка! Умница!
— Такой умный пес, что иной раз только диву даешься, даром что дворняга. Да что пес, — собакам положено быть умными. А вот кот был у нас, Боцман…
— Как?
— Боцман.
Даша снова рассмеялась:
— Смешное имя!
— Да? А я привык, не замечал. Охотник он был классный. За мышами к соседям ходил, потому что у нас и дух мышиный перевелся. Даже не знаю, сколько ему лет было, но старый. Я сколько его помню, он всегда был здоровенный такой котяра. И вдруг исчез раз. День нету, другой, третий. Мама с бабулей запереживали — не помер ли где. Пришел аж через неделю. Грязный, шерсть клочьями, и — не поверишь — принес в зубах маленького котенка. Затащил в дом, облизал и ушел. Насовсем ушел, больше мы его не видели. А котенка, выходит, себе на замену принес. Так он у нас и остался, вырос теперь уже.
Слово за слово — разговор завязался. Оказалось, с Кириллом легко разговаривать и просто, и ничего страшного в присутствии его нет. Только, видать, времени свободного у него не так много было, раз глянул на часы, другой. А Даше уже и жаль вроде бы, что уйдет скоро.
— Даша, ты в кино пойдешь сегодня?
— Да собирались с девчонками.
— А со мной пойдешь?
— Ой, Кирюша, я не могу!.. — вырвалось у нее испуганно.
Он остановился, в медленной и широкой улыбке приоткрылись ровные зубы.
— Как славно ты меня назвала.
— Я… нечаянно…
— Почему не можешь, Даш?
Она неопределенно повела плечиком, не поднимая глаз.
— Опять сплетен боишься? Ну, сплетни тогда больше плетутся, когда хочешь от людей чего-нибудь скрыть. А если не прячешься, так и не интересно языки чесать.
— Я и не прячу ничего. Что мне скрывать?
— А мне есть что. Только не хочу я украдкой. Пусть видят, пусть смотрят. Да и так уж всем видно, что ты мне нравишься. Чего мне седьмой дорогой тебя обходить? Я вон вчера видел, как ты воду с колонки несла. Думал, переломишься. А мне бы эти два ведра — тьфу. Я четыре ношу — два на коромысло и два в руки. Даш… ты, может, боишься меня? Ну я же не виноват, что медведем таким уродился.
Они одновременно обернулись на треск мотоциклетного мотора.
Самого мотоцикла видно не было — полевая дорога, укатанная колесами тракторов да грузовиков, ушла вниз, лежала пониже поля. Да еще мешала стена густого и высокого бурьяна вдоль нее. Над верхушками трав мелькал только красный шлем мотоциклиста.
— Вот принес черт! — хмыкнул Кирилл.
— Кто это? — не поняла Даша.
— Начальство твое.
Звук мотора прервался и появился хозяин. Чуть постоял, вглядываясь в их сторону, и зашагал между рядками к ним.
— Бог в помощь, — сказал он Даше и повернулся к Кириллу: — А ты тут зачем?
— А то не видишь. Твою свеклу, Семеныч, спасаю.
— Свекла не моя, а совхозная. А ты где быть должен сейчас?
— У меня обеденный перерыв.
— В одиннадцать утра?!
— У меня сдвинутый обеденный перерыв.
— Так. Ну-ка шагом марш отсюда! Его в мастерских с запчастями ждут, а он на природе прохлаждается!
— Хочешь, тяпку подарю, Семеныч? Отдохнешь на природе пару часиков. А запчасти эти хорошо если к вечеру понадобятся. Костик Шалый тот еще слесарь.
— А это не твоего ума дело. Тебе наряд дали — выполняй.
— Мы тут не на плацу, бригадир. И не будь ты таким исполнительным, девчонкам не надо было бы горбиться на твоей свекле, — кивнул Кирилл в сторону Даши, на лице которой только загар скрывал румянец неловкости.
— И чем это я виноват, по-твоему? — возмутился Семеныч.
— Позаботился бы вовремя, чтоб семена протравили, столько бы травы сейчас не перло. А если бы еще культиватором прошлись пока она не вымахала так, тебе и совсем не пришлось бы по дворам ходить да баб уговаривать на прополку.
— Ну ты и крапива, Кирюха!
— Ладно уж, пошли, Семеныч. Все равно ведь не отстанешь, — он обернулся к Даше, виновато пожал плечами и зашагал к машине.
Бригадир догнал его и пошел по соседней меже.
— А к девчонке этой ты того… не приставай, в общем.
— О-па! С чего ты взял, что я пристаю?!
— Я не слепой, не видел что ли как ты ей по ушам ездил? Бабенок тебе мало? Ты это брось, я не шуткую. За нее заступиться некому, так ты имей в виду, если что, я самолично по шее тебе надаю, не погляжу, что здоровый такой. Да и ей я еще скажу, что ты у нас за фрукт. А то тоже ведь, уши-то развесила. Скажу, чтоб гнала тебя подальше от себя.
— Теперь меня, Семеныч, послушай. Сунешься к Дарье с разговорами да советами — гляди тогда, береги свою задницу. Я это тебе тоже, на всем серьезе говорю. А до того что ты видел, — свеклу я полол, и больше ты ничего не видел да и не мог видеть.
— Ишь, фрукт какой! — сердито насупился бригадир. — Никакого в тебе уважения. Тебе слово, ты десять в ответ…
Кирилл на это ничего не ответил, только глянул недовольно. А Семенычу, видно, тоже, не с руки было продолжать разговор, потому что он как-то неправильно пошел — хотелось взять-таки верх над пацаном, а он и точно, чисто крапива, где ни тронешь, там и жжет.
Уже опустились легкие сумерки, когда Даша вместе с подружками подошла к кинотеатру. У входа, неподалеку от двери стоял Кирилл и курил. Сердце как всегда, екнуло при виде его, она опустила голову и тут испугалась мысли: что если он ее поджидает? Вот сейчас подойдет при всех и скажет что-нибудь вроде «Я билеты нам уже купил».
На поле он правду сказал — Даша его боялась и злилась на себя за этот страх. Ведь будь сейчас на месте Кира любой из одноклассников, а хоть и парень постарше, — и в голову не пришло бы бояться, уж нашла бы что сказать, а то бы еще и высмеяла. Но Кирилл… в его присутствии она становилась маленькой, неловкой, не шибко умной. Нужные слова не шли на ум, кровь приливала к лицу, и от этого всего становилось так стыдно, хоть провались на месте… Ну что ему надо от нее?..
— Привет, Кира! — весело защебетали девчонки и, проходя мимо него, Даша подняла голову.
Он приветливо махнул рукой, но это предназначалось не ей. Он был совсем рядом, так близко, что в глазах его Даша разглядела беспокойство и как будто виноватость. Нет, он не собирался к ней подходить. Она вдруг чуть улыбнулась в ответ этому беспокойству, и увидела в близких глазах отражение свой улыбки.
За полтора с лишним часа, пока длился фильм, вечерние сумерки превратились в ночь, и село затихло. Потом сонно зашелестел теплый дождик.
Оживленная толпа вывалилась из дверей и разрушила тишину многоголосым говором и смехом. Кое-где запрыгали электрические лучи фонариков, круглыми пятнами распластались по земле. Закраснели огоньки папиросок. Но дождик, хоть и тихий, не располагал медлить — толпа быстро таяла, рассыпалась на отдельные фигурки, которые исчезали в темноте.
Они уже отошли от кинотеатра, когда из темноты навстречу девичьей стайке шагнул Кирилл.
— Даша, а я тебя жду.
Переглянувшись, девчонки как-то очень быстро исчезли, и, застигнутая врасплох, волей-неволей Даша осталась перед Кириллом одна.
— Пошли? — позвал он.
Несколько минут они шли молча, потом он спросил неловко:
— Сердишься, что подошел?
Даша глянула на него сбоку и насмешливо сказала:
— Не очень.
Кирилл повеселел, широко улыбнулся.
Дождь вдруг припустил ни с того ни с сего.
— Ой! Вот мы сейчас промокнем с тобой! — ойкнула Даша.
— Бежим! — Кирилл схватил ее за руку и потянул за собой в сторону от дороги.
— Куда ты?
— Спрячемся!
Через минуту они юркнули по какой-то навес, дождевая завеса осталась позади.
— Где это мы? — в темноте Даша не могла разобрать, куда привел ее Кирилл.
— В столярной мастерской, — с улыбкой сообщил Кирилл и кивнул в сторону дома, чья крыша темнела за дворовыми пристройками. — Тут Михалыч живет, а он с деревяшками повозиться любит, ну и сделал себе для удовольствия этот закуток за сараями. Верстак вон поставил, навес сделал от дождя и снега.
— А он не заругается?..
— Да за что нас ругать? Что от дождя спрятались под навесом?
Глаза привыкали к темноте, и Даша разглядела верстак, что лепился к стене сарая. Пахло дождем, свежими стружками и опилками.
Она провела ладонями по плечам, стряхивая дождевые капли.
— Даша. Иди сюда, — позвал Кирилл. — Садись.
Широкие ладони его неожиданно обхватили ее талию, и Кирилл легко как ребенка, поднял ее, усадил на верстак. Даша почувствовала под рукой не шершавую доску, а теплую фланель.
— Это ты где взял?
— Да у Михалыча тут на гвоздике всегда какая-нибудь одежка про запас висит. Это, наверно, рубаха старая.
Даша невольно подумала, как легко Кирилл ориентируется в этом укромном местечке — темно ведь, не видать ничего, а он как у себя дома… Кир будто почувствовал:
— Он нам недавно рамы парниковые чинил. Ну и я помогал ему. Пару дней тут с ним вместе строгали, пилили. Поэтому мне его «мастерская» хорошо знакома. А то… подумаешь, чего не надо…
Даше стало неловко, как будто он заглянул в ее мысли. Она смущенно отвела глаза. Кирилл усмехнулся:
— Представляю, какой я… красавчик в твоих мыслях…
Даша пожала плечами:
— Знаешь… я не люблю советчиков да наставников, которые про чужую жизнь все понимают и всех учат, как правильно жить надо. Пусть лучше каждый в своей жизни разбирается, чем в чужую лезть… Поэтому — что я тебе — указ? Ты вон какой… и жизнь у тебя своя… взрослая… другая…
— Взрослая? Хм-м… — Кирилл вдруг рассмеялся.
— Ты чего?
— Ты так сказала сейчас… в общем, хорошо, хоть «дяденькой» не называешь.
Даша улыбнулась, но подумала, что и в самом деле ощущает между собой и Кириллом огромную разницу. Как между ребенком и взрослым. Ну, а как иначе? Вон какой он… У нее всех забот — за партой сидеть, да уроки добросовестно сделать. А он работает, в доме главный, так как же не взрослый? С машиной вон как ловко управляется и мысли у него, суждения обо всем собственные, без оглядки на авторитеты.
— Кирилл, а почему ты сегодня так с Виктором Семеновичем разговаривал?
— Как? — удивился Кир.
— Ну-у… он бригадир. Ему положено за порядком смотреть. А ты ведь, и правда, не должен был на свекольном поле быть. Разве он не имел права замечание тебе сделать?
— Порядок ихний весь на том поле виден, про это я и сказал Семенычу. А во-вторых… Для тебя он Виктор Семенович, а для меня… Они соседи наши, через три дома живем. А Семеныч выпить не промах, ну, как все. Только куражливый он, как подопьет. Жена у него маленькая, худенькая, он хоть и сам ровно обмылок, а все ж бабе управиться с пьяным мужиком не под силу. Ну вот один раз я и встретил их в такой беде: она ругает, домой его тянет, а он выкобенивается посреди дороги. Жалко мне ее стало, я Семеныча через плечо перекинул да унес домой. Я тогда в шестом классе был, однако. Так с тех пор чуть что — она за мной бежит. То из гостей его увести надо, то из сугроба вытащить, где он подремать собрался, то еще чего… Я его не то чтоб осуждаю или что — ну дурь такая у мужика, так-то он безобидный. А все же и уважения особого к нему не питаю. А уж то, что он хозяина рачительного изображать взялся перед тобой — так я ему не нанимался по стойке смирно вставать
— Ну вот, а смеешься, что я говорю — у тебя взрослая жизнь. Ты с любым на равных, а я, как маленькая, снизу вверх смотрю.
Кирилл улыбнулся:
— Детство быстро кончается. Повзрослеешь еще, куда торопиться?
Конечно, событие это — вроде бы тихое, касающееся только двоих, не могло пройти незамеченным и живо стало достоянием всего села. Уж очень Кирюха особенным был, всегда на виду.
Им на селе гордилась — не в каждом есть такой-то. Особенно, в те дни, когда случались какие праздники общие — ну, там, День молодежи, к примеру, или еще что, — и съезжался народ со всех окрестных сел. Тогда на большущей поляне у окраины раскидывались торговые палатки, для детей качели-карусели устраивали, народ, глядя конные скачки верхами или гонки в легких упряжках, азартно болел за своих. Развлекался народ тоже и другими соревнованиями, вот только в силовых состязаниях результат был всем известен заранее. А все же, поглядеть на них народу густо собиралось — шли на Кирилла посмотреть. Потому как красивый он был человек, редкостно красивый, а уж когда тяжестями неподъемными баловался, и играли его мускулы — мужики-то любовались, а для женского сердца это зрелище было вовсе погибельно.
Потому новость, что Кир себе новую подружку завел, взволновала многих.
Девчонки, подружки Дашины, с кем прошлой ночью она из Дома Культуры вышла, и кто случайно оказался свидетелем такого события, прям именинницами себя чувствовали — а как же, на весь день попали в центр внимания. Вроде и рассказывать-то больно не об чем было, а разговоров-то, разговоров! Жужжали, что пчелы в улье.
Всяк по-своему судил, со всех сторон обмусолили. А все ж больше на том сходились, что не пара они. Кто говорил, мол что, Даша девчонка хорошая, ничего не скажешь, и умница, и скромница. Да только такая ли Кирюхе нужна? Нет, не гожа она для Кирки. На что ему малолетка нецелованная? Он вниманием женским избалован, по всем статьям мужик, ох, не надо бы ему с девчонкой-школяркой связываться, как бы чего не вышло. Об чем он, интересно, думает, когда на селе почитай любая девчонка или молодка рада ему глазки зазывно построить, а он на Дашку глаз положил. Про нее-то как раз и не скажешь, чтоб увивалась вкруг него.
Оно ведь даже и по размерам взять — на селе не сыщешь более неподходящих друг другу парня и девку. Кирилл — что дубок молодой, в силу входящий: плотный, литой, высокий, что атлет античный. А Даренка что против него? Былинка хрупкая, всем ветрам покорная. Его лапищами да такую обнимать?
Алка, поблескивая красивыми своими, в пушистых ресницах, с коровьей поволокой глазами, говорила, морща носик:
— Ой, не смешите меня! Это у Кирки так, баловство, и только. Спортивный интерес. Спорим, через неделю Дашка будет локти кусать, да уж поздно будет. Да где это видано, чтоб всякая приезжая лучших парней себе сманивала. Кто ей даст? Нет, вы только поглядите, какие нынче тихони пошли! Что она себе, интересно, вообразила? Ну, умора!
А все же раздражения своего спрятать не могла, видно было, что шибко не по вкусу пришлась ей такая новость.