Темнело уже, когда Даша возвращалась домой — по маминой просьбе относила заказчице готовое платье. Вечер стоял тихий-тихий, вечерняя зорька расплескалась в полнеба. Проходя мимо дома одноклассницы, Даша на минутку остановилась перекинуться парой слов с подружкой. Та поила теленка у ворот, придерживая ведро с пойлом. Телок нетерпеливо толкался в него лобастой головой, вскидывался — того и гляди вышибет ведерко из рук и все разольет. Юная «скотница» и ругала неслуха, и смеялась. Даша тоже посмеялась, глядя на их сражение, и помахала подружке рукой:
— Ладно, я пошла!
В прозрачном вечернем воздухе далеко разносились звуки. Заполошный утиный гомон донесся с берега маленького пруда — хозяйка вышла с миской зерна, и прожорливые птицы немедленно окружили ее, раскрякались нетерпеливо. Недовольно мычала бродяжливая корова, наладившись в путь по деревне, а девчушка с длинной ивовой прутиной сердито заворачивала ее к дому, в распахнутые ворота летнего загона. Рядом в огороде хозяин включил поливалку, с шипением пошла вода, широким веером вскинулся над грядками серебристый фонтанчик, и крупные «дождевые» капли умиротворенно зашумели в огуречных листьях. Где-то неподалеку кололи дрова, и звонко разлетались поленья.
— Привет, курносая! — услышала Даша и обернулась.
В нескольких шагах позади себя она увидела молодого мужчину, которого видела много раз, здоровалась, но ни разу он не пытался с ней заговорить. Фамилии его она не знала, а слышала, как называли Костей.
— Здравствуйте, — с долей удивления ответила Даша.
Костик невольно улыбнулся и покрутил головой:
— Ишь ты! А знаешь, Дашуха, меня в жизни никто на «вы» не называл! Ты первая.
— Вы же старше, — пожала Даша плечом.
— Домой идешь? Пошли, и мне в ту сторону.
Даша молча зашагала дальше, Костик рядом.
— Что, нравится вам у нас? — спросил он, но чувствовалось, что спросил так, лишь бы не молчать.
Даша и ответила так же, лишь бы ответить. И дальше разговор был такой же, ни о чем. Пока не свернули в Дашин переулок. Вот кто колол дрова по вечерней прохладце! Кирилл стоял посреди изрядной кучи поленьев, свеже белеющих обнаженной древесиной, и устанавливал на здоровенном чурбане очередную березовую чурку.
Дрова эти он сам же и привез без лишних спросов-расспросов — подъехал днем, да и вывалил у дома здоровенную кучу напиленных чурок.
Мария с работы пришла и только руками беспомощно развела:
— Ну ты погляди, чего он делает!
А вечером встретила Кирилла хмурым вопросом:
— Тебе что, думать не об ком? Чай, свой дом есть.
— А у меня теперь два дома. Я по одной машине к каждому свалил. Вы, теть Маш, за меня не беспокойтесь, меня и на два дома хватит. Теть Маш, а я голодный. Мои бабоньки в гости на два дня отпросились. Я дома-то все управился, а вот сварить… — Кирилл с комичной виноватостью развел руками.
— Нет, ну ты погляди на него! — опять изумленно повторила Мария за неимением других слов и повернулась за поддержкой к дочери.
Даша весело расхохоталась. Не удержавшись, засмеялась и Мария.
— Садись за стол, лихоманка, — сдаваясь, махнула она рукой.
Увидев впереди Кирилла, Костик остановился. Кир тоже увидел их и теперь стоял, опершись на топор.
— Мне это… оказывается, совсем не в эту сторону надо, — пробормотал Костя и, к удивлению Даши, круто повернулся и пошел назад.
— Чего ему от тебя надо? — недовольно спросил Кирилл.
— Да ничего. Так, сказал, что ему по пути.
— Ну-ну, я вижу, как ему по пути.
— Он что, тебя испугался? — засмеялась Даша.
— Мало еще испугался. Этот шалопут третьей дорогой обходить тебя будет.
— Ой, брось, Кира! — с укором сказала Даша. — Чего ты?
А время знай себе идет: худое ли у человека, радостное ли — все ложится во Время-реку, и уплывает вдаль. К человеку же, не спросясь подступают новые испытания, и новые радости, и новые печали. И не заставить Время-реку вспять потечь, ни даже приостановиться на коротенький миг — не трогают ее ни мольбы, ни слезы, и сами мольбы точно так же канут в мутных тихих водах и уходят прочь… прочь…
Подошел к концу август. Вдоволь нагляделись Кирилл с Дашей на дожди-звездопады, желания на падающую звезду загадывали. А там начался сентябрь, а с ним и последний Дашин школьный год.
Аллочка первого сентября в школу не явилась, и ни второго, ни третьего… Лишь недели через полторы осчастливила она школьные стены своим появлением — повзрослевшая, загорелая нездешним загаром, волосы выцвели на жарком солнце до льняной белизны. Сама же Алла стала еще красивее: смуглая эффектная блондинка с фигурой супермодели из модного журнала.
— Ах, мы в круизе были, — с томным небрежением отвечала она на расспросы одноклассниц. — С кузиной и ее женихом.
За полтора месяца, пока Аллочка не была дома, за обилием впечатлений как-то подзабыла она домашние свои проблемы. Да и уверена была, что теперь они сами собой разрешились. Право, с какой бы стати Кирке столько времени за одну юбку держаться, когда все знают, он бабник известный и постоянством никогда не отличался — пенки снял и дальше. А оказалось — все еще держится он за Дашкину юбку, и бросать ее не собирается, как пришили его! Это был удар. Как же так?! Полтора месяца Аллочка чувствовала себя королевой. Какие мужчины дарили ей цветы и комплименты! Смотрели с восторгом! Да ей бы только пальцем шевельнуть, — любой бы псом лег у ног! А этот… чурка деревенская… что он о себе думает?! И Дашка! Ведь не подошла даже, когда девчонки окружили, охали и ахали на сообщение о круизе, расспрашивали, ловили каждое словечко! А эта сидит, учебник листает, будто невесть что найти там собирается! Лишь бы только назло ей, Алле!
Алла места от злости не находила — всю радость эта уродина тощая ей испортила! Если б ни Дашка, Аллочка и тут себя королевой бы чувствовала. Снисходительно повествовала бы о летнем путешествии, о поклонниках, каких эти замухрышки-одноклассницы только в кино видели… Да они все в рот бы Аллочке заглядывали! Нет, все, все Дашка испортила!
А на предпоследней переменке еще того хуже случилось. Погода солнечная была, теплынь летняя, даром что сентябрь на дворе стоял. Из душных классов все на двор повысыпали. Малышня игры затеяла: девчонки прыгали по расчерченным мелом классикам, пацанята шныряли меж большими, то ли догоняя друг друга, то ли прячась.
И тут остановилась у школьной ограды машина, и в кабине Аллочка увидала Кирилла. У нее аж сердечко екнуло от радости: ну-ка, Кирка, давай, глянь на меня! вот я какая! А он помахал рукой: «Общий привет!», по Аллочке глазами мазнул. Видел! Она не ошибалась, он ее видел, и… ничего… Скользнул глазами мимо, разулыбался… Дашке! А она прям засветилась вся… подошла быстренько… как собачонка на свист подбежала… Кирка чего-то сказал коротко, перекинулись словами… глаза бы не глядели!
Аллочке так тошно стало, аж живот заболел.
— Девчонки, я домой пошла. Скажите, что заболела.
— Ты и правда, бледная какая-то… Может к медичке зайдешь?
— На фига она мне, ваша дура-медичка!
Алла повернулась и пошла в класс, вещи свои забрать. Ноги показались чужими, как ходули негнущиеся. Шла на этих ходулях и думала, что все смотрят ей в спину и ухмыляются, подсмеиваются…
Аллочка еще за дверью услышала стрекот печатной машинки, и это подлило масла в огонь ее раздражения.
«Секретарша у нее, интересно, для чего юбку протирает? Пусть бы она и таскала работу домой, и стучала бы там себе сколько влезет! Нет же! Мамочке обязательно надо притащиться с этим и долбить, долбить… Дятел! И плевать ей, что у меня голова раскалывается!» Алла забыла, что у нее вроде бы совсем не голова болела, а живот.
Хмурая, что осенняя туча, она вошла в комнату, где работала мать.
— Аллочка? — удивленно глянула на дочь Галина Георгиевна. — Что так рано сегодня?
— Голова болит, — буркнула та недовольно.
— Голова? Вот, тебе на! Ни с того, ни с сего. Ты голодная?
— Нет. Не хочу ничего.
— Ну иди, приляг, золотко мое, отдохни. Я сейчас закончу и приду к тебе. Мне чуть-чуть осталось допечатать.
Алла прошла молча и села на диван. Галина Георгиевна вопросительно посмотрела на нее, но ничего не сказала, снова принялась за работу. Некоторое время Аллочка молчала, потом объявила:
— Я выхожу замуж.
Галина Георгиевна оторвала взгляд от клавиш и поверх очков посмотрела на Аллу.
— Вот как? И кому так повезло, интересно? — она решила поддержать шутку дочери.
— Кирке, придурку этому!
У Галины Георгиевны брови поползли вверх:
— Неужели он сватался к тебе? — рассмеялась она. — В самом деле, придурок!
Отсмеявшись, сказала:
— Ой, Аллочка, не смеши ты меня! Дай я закончу, это срочно, — и повернулась, было, к машинке, но то, что произошло дальше, заставило ее о работе забыть.
Алла подхватилась с дивана, в ярости подскочила к столу и смахнула на пол толстую папку, лежавшую перед Галиной Георгиевной — листы документов веером разлетелись по паласу.
— Да! Кирка придурок, олигофрен! Втюрился в эту Дашку! Но женится он на мне, а не на ней! Тебе понятно?!
— Аллочка… — Галина Георгиевна опешила. Она, в общем-то, привыкла к неожиданным желаниям и внезапным капризам, но вот такой, как сейчас, она никогда еще свою дочь не видела.
Алла была как будто не в себе. Кровь прилила к лицу, оно побагровело. Красивые волосы обычно выглядели прекрасно даже в «живописном беспорядке», но сейчас казались растрепанными, всклоченными. Большие глаза как будто воткнулись в Галину Георгиевну, и в них она не узнавала свою милую Аллочку — напротив, как взведенная пружина, стояла чужая Алла, злобная, ненавидящая ее непонятно за что. Казалось, еще мгновение, и она кинется на мать и будет колотить, колотить своими кулачками куда попало.
— Алла, деточка, успокойся… — Галина Георгиевна встала, тихонько обняла дочь за плечи, привлекла к себе. — Все будет, как ты хочешь.
Алла отстранилась, уперла в лицо матери колючий взгляд:
— Он женится на мне?!
— Конечно! Конечно, женится. За счастье небывалое сочтет, еще и благодарен будет! Успокойся, моя хорошая. Да было бы об ком так переживать! — уговаривая дочку, Галина Георгиевна тихонько повела ее к дивану, села рядом. — Кто посмел обидеть мою золотую, мою красавицу?
— Я красивая? — требовательно посмотрела Алла. Вспышка непонятной ярости, так испугавшая Галину Георгиевну, ушла, но глаза все еще были жесткими, злыми.
— Господи, Аллочка! — от изумления Галина Георгиевна всплеснула руками. — Да тебе ли об этом спрашивать?! Такой красоты, какая у тебя — одна на тыщу, да и то, едва ли. С таким личиком, с такой фигуркой — да у тебя знаешь какой муж будет? Он тебя золотом за одну красоту осыплет!
Алла дернулась и резко села, с неприязнью глядя на мать.
— Я же тебе сказала!..
— Да про Кирку-то я уже и не говорю! Этот вообще будет тебе ноги мыть и воду пить! Не расстраивайся ни о чем, деточка. Ты лучше ляг и усни, — она подложила под голову Аллочке подушку, укрыла своей большой вязанной шалью, в которую любила завернуться, и села поближе. — Ах, глупенькая, нашла о чем переживать! — она стала тихонько гладить дочку по голове. — Закрывай свои глазоньки, усни, моя девочка, моя красавица. А проснешься, и все будет хорошо…
Сколько раз Аллочка вот так, как сейчас, — обиженная, расстроенная, лежала с закрытыми глазами и слушала тихий материн голос, и теплая рука гладила ее волосы, и она знала, что, и в самом деле, все будет хорошо, уж мама об этом позаботится. И от маминой нежности и ее любви, для которой преград не существовало, Аллочке становилось так уютно… Уходили все недовольства, и беспокойства, и такое умиротворение нисходило на нее, что она, обычно, сладко засыпала. Так же случилось и теперь — достаточно оказалось маминого слова, чтобы улетучились все треволнения и переживания дня.
Галина Георгиевна сидела рядом со спящей дочкой и любовалась ею.
«Выросла моя малышка, — думала она, с улыбкой глядя на дочку. — И игрушки другие понадобились. Надо же, — замуж! А губа у малышки не дура, ишь, какого самца выбрала… Самого-самого».
Галина Георгиевна и сама при случае любовалась на парня, а какая баба могла на него равнодушно глядеть? К тому же, прокурорша была довольно цинична, про любовь и прочую романтику давно все знала, а так же и про их точную стоимость, которая, в зависимости от обстоятельств была ниже или выше, но никогда — слишком высока. На Кирилла она, конечно, бывало, посматривала оценивающе, и где-то глубоко слегка завидовала тем, с которыми, она знала, парень водил шуры-муры. Но всерьез Галина Георгиевна никогда не ставила себя и его рядом. Зачем он ей? Испытать очередное разочарование, как чаще всего бывало? А этот парнишка — что он может знать и уметь, мужлан… Каким таким тонкостям обучили его деревенские клуши?
А Аллочка, глупышка, клюнула на заманчивую игрушку. Галина Георгиевна улыбнулась и покачала головой. Да если бы девочка и завладела этой игрушкой, так он наверняка скоро надоел бы ей, к игрушкам она никогда не привязывалась и не жалела их: когда надоедали — ломала.
Ах, да пройдет это у девочки! Завтра-послезавтра успокоится, и Галина Георгиевна найдет, какими словами и какими посулами изменить дочкины прихоти. Зачем он нужен, шоферюга, неуч, безотцовщина? Такой ли Аллочке-красавице нужен мужчина? Нет уж, Кирилл, выкуси, но этот цветочек не тебе срывать. У дочки будет такое будущее, о котором мечтает Галина Георгиевна. За рубеж она будет так же запросто ездить, как другие в соседнюю деревню ходят. Она услышит слова восторженных комплиментов в самых элитных столичных обществах. Денег, разумеется, у нее будет… ой, много! Аллочка стоит дорого. А об нарядах и украшениях и говорить нечего!
Галина Георгиевна обнаружила, что сидит и улыбается своим мечтаниям. Спохватилась и оглянулась на рассыпанные по полу бумаги: «А-а, плевать! Аллочкин покой дороже».
Прокурорша и не вспомнила о какой-то Дашке, упомянутой дочкой, мол втюрился в нее Кирка! На эти слова Галина Георгиевна и внимания-то не обратила.
Вечером того же дня Мария нежданно-незванно пришла в дом Кирилла. Татьяна, матушка его, обернулась на стук двери, лицо посмурнело.
— Вечер добрый, — поздоровалась гостья.
— Проходи, Мария, садись к столу, ты как раз к чаю. Мы со старой почаевничать собрались.
Отвернулась было к плите, где чайник закипал, шумел сердито, да не удержалась, опять повернулась к Дашуткиной матери:
— Только, Мария, ты если на Кирилла пришла с обидами, так я-то ведь что могу?.. Он такой у нас… если чего решит, так его не своротишь…
Старая бабушка близоруко щурилась на гостью.
— Ой, что ты, Татьяна! Я и пришла — вроде повиниться, что ли. На сына твоего не наудивляюсь. Это правда, что он своего добьется, хоть ты тресни, я уж заметила. А только… — она как бы недоверчиво-удивленно покачала головой. — Как ты его такого вырастила, Татьяна? Настоящий мужик… хозяин…
— Я вырастила! — насмешливо проговорила хозяйка. — Чего я там могла вырастить? Сам поднялся, откуда что взялось. Правда, что заботливый да хозяйственный. Просить иль напоминать не надо ни об чем, весь дом в руках держит, все хозяйство.
— Да ведь он теперь и об нашем так же заботится! Мне аж неловко, я ж как его гнала. Тебе жаловаться приходила. А теперь — сколь уж раз спасибо ему сказала! Он-то вроде и не помнит никакого зла, а мне иной раз смотреть на него неловко. Вот, пришла хоть тебе про это сказать.
— Это ничего, — улыбнулась Татьяна. — Кира добрый, и понимает все. Ты ведь тоже, не со зла. Нешто не понятно. А Дашуня чего? Не обижает ее Кир? Не переживаешь больше за нее так, мол обидит?
— Нет, Татьяна, нет! Какое там обижает! На руках носит.
— Дай им Бог, — улыбнулась мать. — У нас с тобой, как погляжу, жизнь у обоих не шибко задалась, так хоть на деток бы порадоваться.
Она поставила на стол еще одну чашку, налила чаю.
— Мама, ты с вареньем или с сахаром будешь? — спросила она свекровь.
— Сахарку мне, сахарку положи.
— Гляди, не обожгись, потихоньку, — предупредила заботливо старуху. — А ты, Мария не стесняйся. Вот, хошь варенье бери, малиновое. Это уж нонешнее.
— Не сердишься на меня? — спросила Мария, медленно помешивая ложечкой чай.
— Я и не сердилась на тебя нисколечко. На что было серчать? Нешто не знаю, какая слава вперед сынка моего бежит? Так понятно, какая тебе, матери, от такого кавалера радость? Тут не знаешь, на кого и серчать надо. На Кирилла? Дак на него тоже, — могу ли я?
— Кира хороший у нас, хороший, — подала голос бабуля. — Вы его не забижайте. У него душа мягкая.
— Это правда, — покачала головой Татьяна. — Поглядишь на него — как стенка каменная, надежный, твердый. Не пробьешь. А он не в панцире, нет, мягкий он, как дитё. Его ранить легко.
— Да неужто так?
— Правду говорю. Я сама иной раз забываю, кажется, сколь не вали на него, все свезет, любую беду руками разведет и за спину откинет. Сам себя так ставит, не пожалуется никогда, не скажет, что не могу, мол, — нет, все умеет, все может. И вроде его ничто не возьмет. А иной раз вдруг как-то откроется, и такая жаль на меня найдет, до слез… «Ах, дитёночек мой, — думаю, — не от сладкой жизни ты с малолетства привык хозяином себя выказывать, все главные заботы в доме на себя брать… не по годам…»
Даша услышала, как перед домом просигналила машина, и заторопилась выйти к Кириллу — она давно уже могла отличить сигнал его грузовика хоть среди сотни других.
— У тебя что, рабочий день еще не кончился? — удивилась она.
— Скотницы попросили соломы привезти. У них там для поросят на подстилку нет ничего. Поедешь со мной?
— Да я уроки учу…
— А, ну тогда конечно! Вдруг завтра пару схватишь?!
— Ой, да ну тебя, Кир! — засмеялась Даша. — Нет чтобы поддержать, условия создать, так нет, ведешь себя как двоечник, еще и добрых людей c панталыку сбиваешь.
— Ну, — развел Кирилл руками, — извиняйте нас, неучей и хулиганов. За людей не знаю, людей нам тут не надобно, а тебе условий хоть сколько создам! Вот поехали со мной, по дороге я буду проверять, как ты уроки учишь. Расскажешь, что задали. Про всякие синусы-косинусы перескажешь мне, или чего там у вас завтра? Да-а-аш… Поехали, а? Мне без тебя скучно. У меня уже рефлекс условный, понимаешь, — в это время я должен к тебе бежать. С рефлексом не поспоришь.
— Слюна выделяется, да? Как у собачки Павлова?
Кирилл расхохотался:
— Дашка, ты язва! Ты едешь или нет?!
— А если нет? Тогда что?
— Тогда я начну применять самые решительные меры! Вплоть до крутых.
— Ой, не надо! Я лучше сама тогда, — изобразила панику Даша, накинула на дверной пробой щеколду и забралась в кабину.
Кирилл широко улыбаясь, смотрел на нее.
— Кому мы тут, интересно, лыбимся? — высокомерно спросила Даша.
— Тебе.
— С чего бы это?
— Поросята без подстилки сидят, а я тут уговариваю тебя три часа.
— Да-а-а-а, это конечно, причина от уха до уха улыбаться, — понимающе закивала Даша.
— Дашка ты моя Дашка! — Кир взял ее руку, прижался к ней лицом. — Я соскучился по тебе, девчонка ты моя маленькая.
— Тебе очень странные маршруты бригадир дает, все мимо школы. Сегодня тридцать три раза проезжал, я тебя видела, — улыбнулась Даша.
— А я нет, — огорченно вздохнул Кирилл. — Только окно, за которым ты сидишь.
— И в которое я то и дело смотрю. Меня скоро отсадят на самый последний ряд.
— Ну уж! Кто это даст им обижать мою Дашеньку? Ну, рассказывай, — велел он, трогая машину.
— Про синусы-косинусы, что ли? — засмеялась Даша.
Кирилл кивнул, потом еще раз:
— Про них тоже. Сначала расскажи, чего новенького было сегодня.
— Ничего, — пожала плечами Даша.
— Ты же даже не подумала, лентяйка, не повспоминала.
— А… ну так ты же не сказал подумать! Сегодня я была в библиотеке…
— Вот! Это же интересно очень!
— Будешь перебивать, рассказывай за меня сам.
— Я не перебиваю, я наводящие вопросы задаю.
— Тогда ладно. Ну и вот, Людмила Петровна, заведующая, зазвала меня к себе и уговаривала поступать в институт, на библиотекаря учиться.
— Ишь ты!
— Говорит, что дадут направление, и чтоб потом к ним вернулась.
— А ты чего? Тебе нравится такая профессия?
— Сама не знаю, — пожала плечами Даша. — И одно нравится, и другое, и третье. Мне вот нравится с мамой модели в журналах разбирать или помогать придумывать что-нибудь особенное — к празднику там, или свадебное. Вроде бы совсем уже решила на модельера идти учиться… Ой, Кир, не знаю.
— Ну и не переживай. Время есть еще. Подрастешь, поумнеешь и решишь.
— Ты все смеешься надо мной, вредина-медведина!
— Дашуня, — Кирилл влюблено посмотрел на нее, — чудонько ты мое, я же знаю, что ты все решишь как надо. А я тебя представляю то в одной профессии, то в другой, и ты мне каждый раз страшно нравишься! Я просто в каком-то умилительном восторге от тебя — это же надо быть такой умненькой, все-все уметь!
С обеих сторон потянулись скошенные поля, и Кирилл свернул с дороги к копешкам соломы — под колесами захрустела колючая золотистая стерня.
Он без усилия подымал и закидывал в кузов большие навильники соломы, а Даша смотрела на него и чуть улыбалась чему-то своему, задумчиво и немного печально.
— О чем думаешь, Дашунь?
Она чуть пожала плечами, но помедлив, проговорила:
— Ты вот сейчас сказал про профессии… и вообще…
— Чего я сказал? — прервал Кирилл паузу. — Опять чего-нибудь не то ляпнул?
— Нет… Просто ты так говорил… мама очень похоже говорит, хоть и про другое. Но получается — про то же. Я когда спать ложусь, мама приходит спокойной ночи мне сказать — она-то за полночь ложится, все сидит шьет или еще чего делает. Ну вот, мама подсаживается ко мне, и мы разговариваем с ней обо всяком. А недавно она мне стихами вдруг сказала… Грустно… и хорошо. Знаешь, — улыбнулась Даша, — я теперь их чуть ни каждый вечер прошу, как раньше сказку просила. Уже наизусть знаю.
— А мне расскажешь?
— Ты хочешь? Оно коротенькое.
— Да хоть бы и длинное! Конечно, хочу.
— Ну ладно, слушай.
Больше не плетешь косичек, доченька моя!
И не носишь бантов-птичек, доченька моя!
Ты восторженно взрослеешь, доченька моя.
Не спеши, еще успеешь, доченька моя.
Ах, побудь еще девчушкой, неумехой, хохотушкой
С беспечальными глазами, с беспричинными слезами.
Не бросай еще меня, дочка, доченька моя!*
Кирилл воткнул вилы в землю. Помолчав, спросил:
— Скажи честно, твоя мама все еще против меня?
— Нет, конечно! — удивленно ответила Даша. — С чего ты вдруг об этом? Странно на тебя стихи подействовали, — чуть растерянно улыбнулась она. — Про это там, вроде бы, нет!
— Как раз про это и есть. Дашунь… — он повернулся к ней, посмотрел пристально. — Я тебя никогда-никогда не обижу. Только ты не уходи от меня, ладно?
— Куда же я от тебя уйду? — совсем растерялась Даша.
— В другую жизнь, где я буду лишним.
Взгляд ее стал другим — серьезным и строгим. Он будто и испытывал, и спрашивал, только кого? Кирилла или ее саму?
— Такого просто не может быть, — тихо и твердо сказала она. — Я тебе обещаю…
— Постой! — прервал Кирилл. — Не обещай ничего. Я не хочу. Людей другое должно связывать, а обещания… — он усмехнулся: — Это, как скованные одной цепью.
— Получается, что в себе ты уверен, коль сам обещаешь, а во мне сомневаешься! — Даша как будто даже рассердилась.
— Жизнь бывает жестокая. Бывает, что человек сам себе не хозяин.
Она посмотрела долгим-долгим взглядом и серьезно сказала:
— Я не знаю, что может такое случиться… — и прерывисто вздохнула. — Я просто не могу представить, что проснусь утром, и буду знать: тебя в этом дне нет. И завтра не будет, и послезавтра… и никогда-никогда больше не будет… А зачем они мне все тогда?.. — жалобно спросила Даша, и на глазах заблестели слезинки. Она быстро шагнула к Кириллу и ткнулась ему в грудь: — Зачем ты меня пугаешь?!
У Кира в голове зашумело и поплыло, даже мысль испуганная мелькнула: «Я же не пил!» Он осторожно сжал худенькие плечи, более всего боясь, что ударит в ладони дурная сила. Господи ты Боже мой, какая же она невозможно маленькая, хрупкая, такими и не бывают! Да ее на шаг нельзя от себя отпускать! Вот так взять на руки и не спускать на землю, это ему, медведю, пристало топать по жесткому.
— Дашенька…
Как близко-близко ее лицо! И слезинки на щеках. Кирилл осторожно стирает их губами. И влажными от солоноватых капелек находит ее губы… они медлят… то ли в растерянности, то ли в испуге… и доверчиво раскрываются навстречу первому в жизни поцелую.
— Ты мне что обещала? — Галину Георгиевну застал врасплох сердитый Аллочкин вопрос.
— Что? — не поняла она.
— Как что?! — негодующе-изумленно выгнула Аллочка свои красивые бровки. — Ты забыла наш разговор?!
— Извини, но я в самом деле… Ах, это про Кирилла что ли?
— Да! Ты что, и думать забыла даже? Ну ничего себе!
— Аллочка, — улыбаясь, с легким упреком Галина Георгиевна притянула к себе дочку. — Да я уверена была, что ты давно выкинула его из головы. Ты же у меня умница. Зачем такой принцессе, как ты, эта деревенщина неотесанная? Да на кой он нам сдался?
— Ты… Ты… — от негодования Алла растеряла слова и только гневно смотрела на мать, отпихиваясь от нее руками. — Ты мне наврала???
— Алла, успокойся немедленно! Что ты ведешь себя как капризный ребенок? — начала сердиться Галина Георгиевна. — Или мы разговариваем как взрослые люди, или вообще нет никакого разговора.
— Как прикажешь с тобой разговаривать, когда ты обещаешь, а выполнять и не собираешься даже?!
— А когда ребенок капризничает и просит звезду с неба, ему и обещают звезду, чтоб успокоился.
— Ах, вот как, да? Чтоб успокоился, да?
— Алла, прекрати! — Галина Георгиевна жестко пристукнула ладонью по столу.
— Мамочка, это ты на своих прокурорских стучи, ладно? На меня не надо.
— Хорошо. Все. Обе прекращаем психовать. Давай поговорим спокойно.
— Только если ты собираешься говорить в духе — «зачем он тебе нужен», то лучше не надо. Или я за себя не отвечаю.
Галина Георгиевна приподняла бровь, помедлила, потом сказала:
— Идет. Я попробую. Но знаешь, не стоит все же цепляться к словам. Разве мы не можем говорить откровенно, все что думаем и не выбирать слов. Если не с тобой, то с кем мне еще так говорить? Вот что: говорим откровенно, но без обид и без психа.
— Тогда и ты мамуся имей в виду — я взрослая, и ты мои желания за детские капризы не принимай.
Галина Георгиевна кивнула:
— Ну, давай, как взрослая, спокойно объясни мне, чего ты хочешь.
— Я совсем немного хочу. Выйти замуж за Кирилла.
Галина Георгиевна покусала нижнюю губу, потом верхнюю, и сказала:
— Ты собираешься всю жизнь прожить в этой дыре?
— Какое это имеет отношение к Кирке?
— Самое прямое. Твое место не здесь, Аллочка, ты понимаешь, что ты — звезда, тебе нужен небосклон, а не эта грязная лужа. Доверься мне, девочка моя, я уверена, ты вскоре будешь блистать в столице, за границей. Для этого и надо-то немного — выйти замуж за человека света. Тебя признают и примут, ты сразу станешь своей. Подумай, разве Кирилл стоит так дорого, чтобы отказаться от блестящего будущего, только лишь бы получить взамен одного этого мужика?
— Да мне не от чего отказываться! У меня пока что и нет ничего! А Кирка — вот он!
— Будет! У тебя все будет, это уж ты мне поверь. Только подожди чуточку, не напорть сама себе. Осталось-то подождать всего ничего, вот закончишь школу, и у тебя начнется другая жизнь. Аллочка, подумай, не пройдет и года, и ты будешь запросто сидеть за одним столом с людьми, которых сейчас обожаешь и считаешь недосягаемыми, с поп-звездами, с актерами, писателями, да с кем хочешь! Я тебе клянусь, так будет!
Аллочка молчала. Перспективы, которые открыла перед ней мама, завораживали. Она ни на минуту не усомнилась, что они достижимы — коль мамочка сказала, значит так и будет. Нет, она нисколько не против посидеть за одним столом с Андреечкой Губиным, например, испытать на нем свои чары… А он будет смотреть на нее своими бархатными глазками… Аллочка улыбнулась мечтательно. Галина Георгиевна воспользовалась переменой в настроении дочки:
— Я твердо тебе обещаю: ты получишь все это, Алла. Только доверь мне строить эту дорожку наверх, не мешай. Ну на что тебе этот парень. Ты ведь сама видишь — он сюда никаким боком! Аллочка, деточка, да ты еще не видела настоящих мужчин! Здесь их нет. Но они будут у тебя, много. А Кирилла ты если и вспомнишь, так не иначе как со смехом. Брось думать о нем. Хорошо?
Все еще витая в облаках мечтаний, Аллочка согласилась:
— Ладно, я попробую.
Галина Георгиевна удовлетворенно улыбнулась: «Не так уж и сложно оказалось!», и сказала:
— Я и не сомневалась нисколько, что ты у меня умница.
В семье Елецких прошло несколько почти безмятежных дней, и ничто не предвещало сюрпризов, когда Алла вдруг сообщила:
— Мама, я решила: выхожу за Кирку замуж.
— Вот как? — Галина Георгиевна даже растерялась от неожиданности. Она считала эту тему закрытой, и вот на тебе! Чтобы выиграть минуту, другую и сообразить, что и как теперь говорить дочери, Галина Георгиевна начала почти машинально, не задумываясь: — Вообще-то я думала, мы об этом все выяснили. Значит, ты все взвесила, и выбрала то, что оказалось для тебя всего весомее — Кирилла. Ну, что ж, поздравляю! Нет, в самом деле, Алла, не каждая ведь сможет ради минутной прихоти вот так запросто пустить прахом все свое будущее.
— Ой, мам! Да ничего я прахом не пускаю! Никуда оно от меня не уйдет. Я немножечко побуду замужем за Киркой, а потом разведусь с ним и тогда выйду за кого ты скажешь.
— Ах, во-о-он ты как придумала! — удивленно протянула Галина Георгиевна. — Ну, я даже и не знаю, что сказать…
— А чего ты собираешься мне говорить? Я твердо решила, и ты меня не отговаривай. Нет, ты сама подумай, мама! Ты говоришь, что я красивая, я звезда, вот я и хочу проверить, какая я звезда. Кирка-то на меня и не глядит. Втюрился в какую-то мышь серую, будто и нет больше никого вокруг. Это почему я должна уступать всякой дуре приезжей, а? Хочу, чтобы Кирка моим был!
— Это что еще за мышь приезжая?
— Дашка! Ну, я же говорила тебе, приехали в прошлом году. Мать у нее портниха, в ателье работает.
— Портниха? Что-то припоминаю… говорят, она хорошо шьет.
— Да мне какое дело, кто чего шьет?! До ее матери мне вообще нет дела! Я тебе про Дашку говорю, ты мам, глухая что ли?
— Ну-ну, обороты-то убавь. Ты меня послушай лучше. Алла, брось ты это. Я на тебя удивляюсь — на кой шут тебе они сдались?! Шоферюга и дочка портнихина — парочка самое то, и пусть они свою любовь крутят. Чему тут завидовать, Аллочка? Тому, что от него всю жизнь будет бензином вонять? Тебе это нужно?
— Мам, ты кончай мне по ушам ездить, а? Я тебе про одно говорю, а ты мне про другое совсем петь начинаешь. Какое мне дело, чем от него воняет? Я тебе говорю: не хочу, чтоб Дашка мне дорогу переходила. Я в жизни никогда и никому этого не позволю. Это ты можешь понять? И я сделаю, что Кирка мой будет. А как потом — об этом у меня голова не болит. Замуж выйду, а потом хоть на другой день ноги об него вытру и за двери выпну.
Галина Георгиевна с интересом посмотрела на дочку, потом усмехнулась и покачала головой:
— Вот ты у меня какая… А скажи мне, как ты собираешься сделать, чтоб он женился на тебе? Как я поняла, он никого не замечает кроме этой мышки?
— Ничего… Заметит. Уж я придумаю, как.
— И давно любовь промеж них?
— Давно. С прошлого года.
— А что же, ты до сих пор не пыталась отбить Кира?
— Не-а.
— Да не поверю!
— Ну… так, не всерьез… Предложила раз Костику Дашкой заняться, — Алла презрительно махнула рукой.
— В каком смысле — заняться?
— А во всех.
— Та-а-к-ак… а еще лучше ничего не могла придумать? Ты с ума сошла что ли? В тюрьму за подстрекательство захотела?
— Ой, мам, — скривилась Алла, — не говори ерунды! С этим олигофреном и связываться не стоило! Он Кирку страсть как боится.
— В общем, так, радость моя. Не вздумай еще чего наподобие выкинуть. Такие дела по-другому делают.
— Как? Ты меня научишь, мамуленька?
— Я подумаю.
— Ой, мамусик! — Аллочка кинулась к матери, обняла ее за шею и что есть силы прижала к себе.
— Алла! Ты меня задушишь!
— Ни за что!!! Вот теперь Кирка у меня, вот он где! — она потрясла сжатым кулачком.
— Алла! — Галина Георгиевна отстранила дочь и строго посмотрела на нее: — Дай мне слово, что сама ничего не предпримешь.
— Ну конечно! Я тебе сто слов даю, мамусик! Я же знаю, ты все сделаешь в сто раз лучше, чем я!
Время шло, и Алла начала проявлять нетерпение. Опять приходила из школы раздраженной, грубила матери и за всеми ее словами и поступками ясно читался вопрос: «Ну? Когда?» Заводить открытый разговор она не решалась — отец загрипповал, потом получилось осложнение, и «глава семьи» засиделся на бюллетене, то есть почти постоянно был дома. Если и ходил на прием к врачу, то делал это с утра, а к Аллочкиному возвращению из школы (и к ее досаде), уже был дома. При нем Алла удерживалась от вопросов, потому что Галина Георгиевна заранее предупредила:
— Язык за зубами крепко держи, знать про все будем ты да я. Не вздумай отцу про наш заговор проболтаться. Он у нас правильный шибко. Мало, что начнет зудеть как муха надоедливая, как бы еще чего похуже не выкинул. Короче, с ним будут лишние заботы, а оно нам надо?
Честно говоря, дочке было глубоко наплевать на опасения матери и нотации папаньки, но сейчас ей вовсе не хотелось сердить мать и портить с ней отношения.
Впрочем, видя, как дочка нервничает, Галина Георгиевна сама с ней заговорила:
— Ты, радость моя, беситься-то перестань. Наберись терпения. Ты получишь себе новую игрушку, но не завтра и не на следующей неделе.
У Аллочки вытянулось лицо.
— А ты что, и вправду надеялась все дела за недельку обстряпать? — усмехнулась Галина Георгиевна. — Тебе сколько лет, деточка? О каком замужестве речь?
— О-о-о… — разочарованно протянула Алла. — Так это еще вон сколько ждать что ли?.. До дня рождения?!
— Ничего, подождешь. А чтоб легче было, попробуй смотреть на Кирилла и его подружку другими глазами. Мол, давайте, радуйтесь! Я-то знаю, чем все кончится. Сделай из этого шоу, и не важно, что зритель всего один будет — ты сама. Играй! Как актриса играй. Разговаривай с девочкой этой, изображай сердечную подружку, что без ума рада за нее, что у ней с Кириллом так все замечательно. А в душе смейся над ней, над доверчивостью, наивностью, глупостью, найди или придумай, над чем можно посмеяться. Тебе понравится, я уверена, и сразу станет легче. Поверь, умение притворяться в жизни всегда пригодится. Уж женщине — обязательно. Потренируйся, не трать время даром, тем более, что случай-то какой удобный!
Алла рассмеялась:
— Слушай, мамусик золотая, ты у меня просто умница! Это же будет ужасно весело! Мне прямо не терпится игру затеять.
— Не перестарайся только, — улыбаясь, поучала мать.
Выхлопотав себе отсрочку, Галина Георгиевна снова успокоилась. Она очень надеялась, да уверена просто была, что до дела не дойдет, и ей не придется выполнять взятые перед дочкой обязательства. Ведь самый хороший способ испытать вздорные желания на прочность, — это время. Чтобы к цели сквозь время пройти, тут целеустремленность нужна, постоянство, упорство. А за Аллочкой таких качеств отродясь не водилось.
И еще Галина Георгиевна была очень хорошим психологом. Она успешно совершенствовала это свое качество — и как же помогало ей в жизни, да и в работе умение разбираться в мотивах поступков, в человеческих чувствах, видеть слабые и сильные стороны человека и умело на них играть!
Так вот теперь Галина Георгиевна считала, что чувства Аллочкины произрастают не из искренней симпатии к Кириллу, а из зависти и эгоизма. Но если Аллочке удастся посмеяться в душе и над ним, и над соперницей своей, то зависть должна приутихнуть. Алла страстно хочет оказаться на месте этой… Даши. Но когда соперница представится в смешном, нелепом виде — кому захочется на ее место?
Нет никаких сомнений, Аллочкина прихоть пройдет без следа.
— Дашунька, ты что, именинница сегодня? Аж светишься вся. Или в лотерею выиграла?
Даша улыбнулась:
— Нет, не именинница. И не выиграла. Просто день хороший.
— Не угадал, выходит, — Костик обескуражено развел руками. — А я уж собрался тебя поздравлять.
— Ничего, в другой раз поздравите.
— Хорошая ты девчонка, Дашуха. Ну, ладно, расти большая, да пусть найдется тебе жених хороший! А, жених-то у тебя ведь есть уже! Тогда чего — мужика хорошего, чтоб любил и жалел.
— Ладно, я так ему и скажу!
— Кому? — насторожился Костик.
— Ну, кто мужем будет, тому и скажу, — улыбнулась Даша.
— А-а-а, — с готовностью заулыбался парень, — я думал, ты про Кирку. С ним ухо востро держать надо.
— Чего это?
— Да он… такой… Шуточки у него дурные.
— Неправда это. Кира добрый.
— Ага, нашла добренького, — недовольно буркнул Костик и машинально потер пониже спины. — Ты вот еще чего, Дашуха, погодь-ка… То ли говорить, то ли нет… В общем, тут еще добренькие водятся.
— Это вы о чем? — вопросительно посмотрела на него Даша.
— Остерегаться тебе надо некоторых…
— Костя, я не понимаю, о чем вы говорите и о ком. Если правда чего сказать хотите, то говорите прямо.
— Прямо, так прямо. Алка Елецкая шибко злая на тебя из-за Кирки. Ну… что он с тобой ходит, а не с ней. Так ты, того, остерегайся ее. Она дура и стерва, от нее любой пакости можно ждать.
Даша поморщилась:
— Костя, мне не хочется это слушать. Алла, конечно, не подарок, но… все равно, зачем вы так? Кирилл у вас плохой, Аллочка — тоже… — Она пожала плечами: — А кто хороший-то, по-вашему?
— Ты хорошая, Дарья. И я честно хотел тебя предупредить. Ладно, извиняй, коль что не так.
Но он все стоял, строя какие-то непонятные гримасы: то поджал губы, то растянул их в виноватой улыбке, дернул плечами, потом сдвинул на лоб вязаную шапочку и почесал в затылке:
— А мож, это я дурак и есть, Дашуха, — неожиданно подытожил он свои ужимки, повернулся и пошел прочь.
Когда Даша упомянула об этой встрече, Кирилл нахмурился:
— Опять этот придурок к тебе цепляется? Я же сказал, чтоб близко даже не подходил.
— Кира, да нормальный он парень, слишком уж ты к нему неравнодушен, — засмеялась Даша.
— Пустозвон и брехло, — упрямо возразил Кирилл. — Неужели ты не видишь? Едва рот откроет, жди глупости или пошлятины какой.
— Да ничего подобного. Он даже добрый совет дал, решил меня предостеречь.
— Это от кого же? Уж не от меня ли тебя опять спасать начали?
— Нет, не от тебя. От Елецкой. Сказал, что Аллочка злится на меня и может сделать какую-нибудь гадость.
— Алка?! — удивленно переспросил Кирилл. — С чего это он взял?
— Не знаю, — пожала Даша плечами. — Да нет, это в самом деле, ерунда. Ничего она не злится. По ней же все видно. Вот раньше, да, было.
— Хм-м, но с чего-то же Костик это взял… Надо мне с ним поговорить.
— Кира, — Даша поморщилась, — не обижай его, по-хорошему, ладно?
— Да не переживай ты за него, Дашунь, — засмеялся Кирилл. — Обещаю, что останется твой Костик живой и невредимый.
— Во-первых, он не мой, а во-вторых, ты к нему несправедлив. Он слабохарактерный. Найдется хорошая девушка, которая в руки его возьмет, он женится и все у него будет, как у людей. Вот увидишь.
— Хорошая девушка? Да с ним вообще никто ходить не хочет, одно слово — Костик Шалый.
— Вот-вот, поставили клеймо на человека, а человека-то и перестали под ним видеть. Потому он и лезет из кожи, чтоб увидели, заметили.
Кирилл про свое намерение поговорить с Костиком на забыл, и при первом удобном случае, когда рядом не было жадных до новостей и гораздых до сплетен языков, задал ему вопрос.
Случилось это в автомастерских, где Костя трудился слесарем, а Кира зашел забрать кой-какой инструмент. Дело было перед самым обедом, слесаря разошлись, кто домой, кто в столовку, в общем, кто куда. Один Костик замешкался на свое несчастье, хотя сроду не водилось за ним такого усердия, ну как вроде тому и быть — глаза поднял: вот он, Кирка, нарисовался на сотрешь.
— ЗдорОво. Ты не знаешь, где тут Михалыч для меня ключи оставил?
— Вон, у тисков лежат.
— А, вижу. Костик, я все спросить хотел, ты чего-то Даше насчет Алки говорил?
Тут Костя и струхнул. Одно дело с Дашкой разговоры вести, даже приятно почувствовать в себе некое благородство защитника. И совсем другое — этот вот, дурной… сила есть, ума не надо. Как ему сказать, на что Аллочка его, Костю, подбивала? Кто его знает, Кирку, кака дурь ему в голову вдарит? А ну, как с Елецкой разборки устроит? А для начала вложит горячих ему? Да на кой черт надо такое счастье?! Ох, язык поганый! Ведь мог бы сообразить, что Дарья передаст весь разговор Кирке, ой, придурок! Теперь хоть так, хоть так — все одно крайним будишь. Вот и выбирай между хреном и редькой…
Все это мигом пролетело в голове у Костика, тогда как он старательно крутил чего-то в моторе, склонившись так низко, что лица его Кириллу видно не было. Потом Костя разогнул спину, и вытирая ветошью руки, испачканные солидолом, поглядел на Кирилла.
— Да так я… Показалось.
— Чего тебе показалось? Когда?
— Ну… когда-когда… Алка-то перед тобой хвостом мела, что, нет, скажешь? Это ты хоть кого спроси. А ты ей ноль вниманья, два презренья. Нет, скажешь? Так, думаешь, ее теперь не берет зло, что ты с Дарьей, а не с ней…
— Ты чего-нибудь слышал или видел? Почему ты заговорил об этом с Дашей?
— Да ничо я не слышал! У меня своей головы нет, что ли?
— Ох, Костик, ты Костик… Ты, конечно, голова, это хоть кто скажет. Только догадки свои — на будущее — держи при себе, идет?
— Ну, я как лучше хотел, — пожал Костя плечами.
— А если сильно захочется рассказать чего, то давай прям мне, договорились? Про Дашу я тебе говорил уже. Помнишь?
— Помню-помню, — заторопился заверить Костик. — А я ей что? Я — ничего плохого ей…
— Дак и не надо Даше от тебя ничего, ни плохого, ни хорошего. Держись от нее подальше, в следующий раз я ведь могу не быть таким смирным. Дарье спасибо скажи.
На том они и расстались. Костя не верил, что удалось так легко отделаться от Кирилла. Он радовался и злился на себя, на Кирку и даже на Дарью — ведь он ей сказал, не Кирке! Но одновременно чувствовал что-то неожиданно теплое к ней: «Ишь как — Дарье спасибо скажи! Вот так тебе, дуролом рукастый, — думал он про Кирилла, — нашлась на тебя управа! Молодец, кнопка! Ну, а что передала разговор… Дак, а как? Тоже правильно. Но теперь все, не дай Бог еще какое слово вякнуть! Лучше язык откусить. Про меж Алки и Кирки оказаться — нет уж, ваши разборки мне нужны как прошлогодний снег. Да и не сделает ничего Алка, при таком-то стороже Дарья как в швейцарском сейфе».
Кирилл тоже некоторое время размышлял еще об Костике, об Аллочке, и пришел к выводу, что пустое все, дурацкие Костикины фантазии. То ли он перед Дашунькой хотел выставиться («И не без успеха», — улыбнулся Кирилл), то ли… а Бог его знает, чего взбрело в пустую голову!
Алка… да, тут Костя прав, ни раз парни посмеивались над Кириллом, наблюдая, как Аллочка строит ему глазки да шмыгает туда-сюда мимо, при том едва не задевает его. Кириллу ее ужимки все ясны были, то забавляли, то раздражали, но в общем-то, он мало обращал на нее внимания: «Дурочка молодая. Мнит себя Мальвиной, да и пусть играется, ему-то что».
Но то было раньше. Теперь Алка повзрослела, и это ей пошло на пользу, перестала дурью маяться…
Эх, не почуял Кирилл, как сильно он ошибается. А ведь тот разговор с Костиком Шалым мог переменить многие судьбы.
Галину Георгиевну подвело чутье психолога, которое она ценила высоко и привыкла доверять. Думала, что Аллочка со всеми думками и желаниями своими как на ладони ей, матери, видна, а получилось, что дочку она знает плоховато.
Хотя совет ее пришелся в точку: от Аллочкиного уныния и следа не осталось. Теперь была она весела, смешлива, глазки опять заблестели.
По вечерам, укладываясь в постель, она звала капризно:
— Мам! Ты что ли ко мне не придешь? — ей не терпелось посекретничать с матерью и рассказать все впечатления прошедшего дня.
Она совсем с другим настроением, даже с удовольствием рассказывала про то, что прежде ее до слез раздражало: например, как Кирилл встретил Дашку из школы, как позвал к себе в машину. Аллочке очень понравилась игра в перевертыши — перетолковать увиденное на свой лад, высмеять язвительно. Она не упускала ни малейшей возможности поиздеваться над соперницей, а поскольку на людях продолжала с успехом играть придуманную себе роль, то настоящей могла стать только при матери. Вот ей Аллочка и рассказывала, хихикая, какое старое пальто у Дашки, как она оделась на школьный вечер, какая она корова неуклюжая, потому что запнулась и чуть не растянулась посреди зала у всех на виду… Разговоров таких было не переговорить и не переслушать.
Галина Георгиевна делала из них свои собственные выводы, и хоть получалось не совсем то, на что она рассчитывала, однако печалиться повода не было. Просто «кино» не кончилось, надо было продолжать сценарий. Галина Георгиевна слушала дочку, задавала вопросы, уточняла, и Аллочка даже представить не могла, какие планы складывались в голове матушки.
— А чего это она такая неуклюжая стала?
— А, — отмахнулась Алла, — носится, земли не чует. Думает, что крылышки отросли, порхать можно. Ну, вообще-то там гвоздь в полу торчал.
— А как ты думаешь, они живут уже?
— Э… как живут?.. Нет, Кирка дома живет, а Дашка с матерью.
— Ну, Аллочка, ты у меня не от мира сего. Я имею в виду, как муж с женой.
— Фу ты! Так бы и говорила: спят или нет? — Аллочка фыркнула, мигом заставляя мать откинуть умилительную мысль: «Да ты у меня еще ребенок совсем! Девочка моя невинная!»: — Скажешь тоже! — снисходительно хмыкнула Алла: — Я ведь говорю тебе — Дашка, это мышка серая.
— Такие мышки на многое способны, — пожала плечами Галина Георгиевна. — А Кирилл… На Казанову, конечно, не тянет, но и не мальчик ведь. А зов природы, он, знаешь ли, мощный.
— Ты что, хочешь сказать… — Алла нахмурилась.
— Да я ничего не хочу сказать, я просто спросила.
— Ну уж нет! Да я ей глаза выцарапаю, если она в постель Кирку затащит! Ты, мамусик, из меня кого хочешь сделать? Всепрощеньицу какую-нибудь? Ага! Как раз для меня должность! Короче, финиш! Все. Ты придумала чего-нибудь или нет? Или хочешь, чтоб я до конца жизни на них любовалась? На голубков на двоих! Имей в виду, — их воркование я буду терпеть до поры до времени. Может, мне уже завтра надоест. Так что всё — давай, придумывай что-нибудь поинтереснее!
*Стихи Елены Кожеватовой