Незадолго до новогодних каникул подружка-одногруппница принялась уговаривать Дашу поехать к ней в гости на все каникулы. Мама узнала о приглашении, обрадовалась: «Поезжай, Дашуня! Не раздумывай!».
Даша не догадывалась, что Лариска, подруга, выполняет просьбу своего брата. Он как-то, еще по осени заезжал к ним в общежитие, картошки сестре привез, масла топленого, разносолов домашних. Девчата его накормили, напоили и обратно проводили. Пробыл он в гостях часа два, то есть видел Дашу пару часов, не более, но этого хватило, чтоб парень потом сестренке покою не давал: привези да привези свою подружку!
Лариска приехала учиться в город из поселка. Поселок, он может, покрупнее, чем Дашино село районного масштаба, а в общем-то, одно и то же. Деревня — она и есть деревня. Так же точно, как в Дашином селе «центром» являлась площадь, к которой прилегали: Дворец Культуры (он же кинотеатр), здание поселковой администрации, Дом быта, магазины… В прилегающем к «центру» районе поселок имел даже несколько пятиэтажек более-менее современной постройки. Улицы здесь были заасфальтированы, летом цвели клумбы, а площадь иногда даже поливали водой — мыли.
Но чем дальше от центра, тем больше асфальт скрывался под грязью, превращался в ямы да колдобины, разъезженный, раздавленный колесами тяжелых машинам. Потом начинались улицы, где асфальта и в помине никогда не было. Летом эти улочки нещадно пылили. Жители, как могли, заслонялись от пылюки рядком тополей, а в полисадниках вдоль заборов тянулись заросли бело-розовых мальв, росли пышные кусты черемухи, сирень да яблоневые деревца.
Улицы «демисезонья» превращались в слой жидкой, размятой колесами грязи, а то и вообще, в бескрайние лужи, на поверхности которых плавали масляные пятна с радужными разводами. Туфли можно было убирать до следующего лета, а самой незаменимой обувью становились резиновые сапоги с высоким голяшками. Да оно даже в сапогах по таким лужам не шибко-то разгуляешься, и не по всякой грязи пробредешь. Чисто топь болотная! Так ногу засосет в густую грязюку, что бабушка еще надвое сказала: удастся ногу вместе с сапогом вытянуть, или без сапога, оставив его глубоко утопленным в грязи.
Однако Даша приехала в поселок зимой — в это время все колдобины снегом забиты, дороги ровнехонькие, накатанные до глянца, любо-дорого что ходить, что ездить.
Жили Ларискины родители в собственном доме, так же, как и Даша с мамой. Правда, здесь дом был большой, добротный пятистенок, не чета тому маленькому домишке, который Марииным невеликим деньгам впору пришелся. У Лариски своя комната имелась, так что девчонки чувствовали себя привольно — их никто не стеснял, и они никому не мешали.
Две недели прожила Даша в семье подруги, не пожалела, что поехала. Хозяевам она тоже по душе пришлась: и скромная, и разумная, и хорошенькая. Денис, тот самый Ларискин брат, на правах «старого знакомого» радостно взял на себя заботу о гостье. Развлекал девчонок, опекал, сопровождал едва ли ни повсюду — известное дело, в деревне нравы простые, а приезжие, опять же, всегда на виду, в центре внимания. А ну как обидят гостью, а то, не дай Бог, Дашенька слово какое грубое услышит… Вот и был парень при девчонках, чисто наседка над цыплятами.
В последние числа декабря в молодежном кафе проводился новогодний бал. Кафе не безразмерное, попасть в него в тот вечер было не так-то просто, но Денис с товарищем расстарались, заранее добыли четыре входных билета.
Заведение общепита оказалось очень даже симпатичным. Стекла больших окон были затянуты то ли пленкой, то ли прозрачной тканью с серебристым «морозным» узором. Это и выглядело очень изящно — в электрическом свете будто иней мерцал-переливался; и одновременно выполняло функцию штор, укрывая от любопытствующих взглядов. Низкие подоконники были устланы хвойными ветками, на них лежали серебряные шишки и крупные елочные шары. Под потолком тянулись гирлянды, вились серпантинные спирали и струился «дождь».
Круглые столики, сервированные на четверых, сверкали белоснежными длинными скатертями, по-лебединому грациозными салфетками и высокими бокалами для шампанского. В центре каждого стола размещалась нарядная композиция из еловых веточек, шаров и всевозможной пестрой мишуры — все это было закреплено на деревянном кругляше, как тут же разглядели девчата, и смотрелось очень эффектно. К тому же, в середине этой композиции возвышалась красивая витая свеча, и скоро в праздничном зале зажглись огоньки.
Из динамиков лилась негромкая музыка, но Лариска указала на небольшое возвышение у стены — на эстраду. Музыкальные инструменты, оставленные на ней, выглядели многообещающе. Приятель Дениса, Мишка, оказался давним Ларискиным знакомым, и как заметила Даша, был ей не безразличен. Лариска напропалую с ним кокетничала, Михаил то и дело вел ее танцевать, они участвовали в каких-то смешных аттракционах, играх и конкурсах. Хвастались выигранными призами и вообще, были счастливы.
Даша с Денисом тоже танцевали, но что-то было не так, не хватало легкости. У Даши с самого начала появилось странное ощущение, будто она ждет чего-то… нет, ни то чтобы ждет, но что-то должно произойти. И предчувствие не обмануло, поняла Даша, когда они остались за столиком вдвоем, и Денис спросил:
— Даша, у тебя есть парень?
Она все так же смотрела на танцующих, даже выражение глаз не изменилось. Молчала. Денис засомневался — услышала ли она его. Но Даша перевела на него спокойный взгляд и сказала:
— Я не хочу на этот вопрос отвечать.
Денис виновато улыбнулся:
— Извини… честно сказать, я и не очень рассчитывал. — Помедлив, сказал: — Ты мне нравишься, Даша. Поэтому я у Лариски про тебя спрашивал. Правда, она больше ругалась, что я ее достал, чем рассказывала, — хмыкнул Денис. — Но я же не пятиклассник, иной раз за молчанием гораздо больше поймешь… В общем, парня у тебя нет. Вернее, или вы сильно поссорились, или с ним что-то случилось.
Даша удивленно подняла бровь:
— Это из чего же такой вывод?
Денис пожал плечами:
— Ну, как из чего… Ты домой не ездишь, хотя по маме скучаешь — пишешь ей, звонишь. Выходит, тебе почему-то не хочется туда ехать. Или тяжелые воспоминания, или видеть кого-то не желаешь.
Даша улыбнулась.
— Где ты, говоришь, служил? На флоте? Такой талант загубили… Штирлица…
— Хочешь все в шутку перевести? Для меня это серьезно. Ты уедешь скоро, и я могу больше никогда тебя не увидеть.
— Поэтому торопишься расставить все точки, — усмехнулась Даша. — Время поджимает?
— Не сердись…
— Да я не сержусь, — вздохнула она. Опустила голову и долго молчала. Потом подняла на него глаза, виновато проговорила: — Понимаешь… хороший ты парень, Денис…
— Больше не говори ничего, — дернул он уголками губ. — Скажешь «но», и это уже будет обидно.
Даша прикусила губку, потом сказала:
— Да про «но» мне и говорить нечего… ты совсем ни при чем. Ты, действительно, очень хороший, добрый человек. Просто… две параллельные линии на пересекаются… Такая вот арифметика.
— Геометрия, — машинально выговорил Денис.
— Геометрия… А есть еще дважды два равно ноль. Большой ноль.
— Знаешь… а говорят, что параллельные тоже пересекаются, в конце концов.
Даша пожала плечами.
— Чего только не бывает. Но ты прикинь, эти дурацкие параллельные идут рядом, близко-близко. Ну прям в одну сливаются… А пересечься все равно не могут. Вот самая-то умора! Правда же?
— Он что, женат?
Вместо ответа Даша взяла свой бокал с недопитым шампанским, сделала несколько глотков.
— А какой тогда смысл, чтоб вот так оставалось? Ты же все равно рано или поздно выйдешь замуж, своя семья будет. Переломи сейчас свою параллельную, перестань жить «рядом».
— Зря мы не прихлопнули эту тему, — усмехнулась Даша. — Все, Денис. Хватит. Налей мне лучше еще шампанского.
Домой они вернулись поздно, усталые, веселые, и как будто довольные. Денис чмокнул в щечку сестру и Дашу — обоих абсолютно одинаково, и ушел к себе. Девчонки еще похихикали, повозились — и дом затих. Даша лежала, голова слегка кружилась от выпитого шампанского… сон не шел. Вместо него пришли к ней в тишине слова Дениса, зазвучали назойливо. Даша перевернулась раз, другой на удобном мягком диване, где ей так нравилось спать, но на этот раз он показался неудобным, «сонное» положение никак не находилось.
Оказалось, тот разговор затронул ее в гораздо большей степени, чем показалось. Там, на новогодней дискотеке, Даше показалось даже, что он вообще оставил ее равнодушной — потом она смогла искренне веселиться, смеяться, болтать непринужденно… И была мила с Денисом, признательная за понимание и сдержанность, за то, что вел себя так, будто и не было между ними никакого разговора. Так что же теперь он не дает покою, вертятся в голове слова его, навязчивые мысли, фразы… А ведь, действительно — добрый, заботливый парень. Что еще надо? Вот и остаться бы с ним. Почему она не хочет, не может даже представить себе такого? Потому, что волей-неволей, а видела с ним рядом Кирилла? Все время сравнивала — слова, глаза, руки… все… И кто смог бы выиграть у Кирилла в таком соревновании?
Весной — Даша уже готовилась выпускные экзамены сдавать — приехала мама, озабоченная тем, чтоб в эти напряженные дни дочка питалась хорошо, чтоб не мучились девчонки заботой из чего что варить. Мама веселая была, оживлена от встречи с дочкой, по которой сильно скучала. А Даша присматривалась: что-то не так в этой говорливости, мама как будто и в глаза смотреть избегает… Значит, с новостью…
— Кто у Кирилла родился, мам? — напрямик спросила, чтоб обиняками не ходить.
Мария села, опустив на колени пакет с замороженными пельменями. Спохватилась:
— На, убери в холодильник, и так подтаяли.
Даша положила в морозилку тяжелый пакет и в ожидании посмотрела на мать.
— Двойня у него, Даша. Два сына. Сама не видела, но говорят: копия Кира. Алка не доносила, восьмимесячными родила. Сейчас им уж скоро по два месяца. Такие, говорят, крепыши стали…
Даша отошла к окну, слушала мать, глядя вниз, на улицу. Только видела ли там что?
— Алка долго оклематься не могла. С малышами Кирилл сам управлялся. Алке они что есть, что нет. То ли, что носила трудно, то ли из-за тяжелых родов, а деток она близко не желала к себе подпускать. Кира заставил ее грудью кормить, так она аж визжала, как не хотела. Я про такое еще не слыхала.
— А бабушка что же?
— Галина, что ли? Ну, какая из нее бабушка? Можешь представить, чтоб она пеленки стирала?
— Дочке-то помочь могла бы…
— В том и дело, что не дочке, а Кириллу помогать надо. А ему она помогать не станет ни в чем. Наоборот, Алку иной раз к себе забирает. Подъедет на машине и увезет. В общем, вот такие дела.
— А как же он… не работает что ли?
— Сначала отпуск взял, да он, наверно, уже кончился. Выходит, без содержания взял, раз дома с детьми сидит.
— И что же, совсем никто ему не помогает?
— А кому? Была бы Татьяна жива, так Кира и горя бы не знал. К бабуле, он, правда, иной раз уносит их, да с той какая уж нянька? Самой нянька нужна. Ну, из поликлиники приходит сестра. А чем она может помочь тоже? Только посмотреть здоровенькие ли, посоветовать что-нибудь.
Даша усмехнулась своим мыслям, покачала головой. Сказала другое:
— Давай, мама, чай пить. Я по твоему варенью соскучилась.
Тягостный разговор закончен — Мария едва не вздохнула с облегчением. Да ошиблась. Даша взяла чайник, чтоб унести его на кухню, но остановилась, обернулась от двери.
— Мама, а он рад?
С языка просились не обязательные, пустые слова: «Откуда ж мне знать, я не спрашивала», но, взглянув на Дашу, Мария удержала ответ-отговорку. Помедлила, прежде чем сказать:
— Видела я его недавно. Растерянный какой-то… — Задумалась. — Наверно, он ждал, что это по-другому будет. Оно ведь, Даш… вот кошка принесет котят, и коль хочешь от них избавиться, надо сразу… На день один оставишь — потом рука не поднимется. А дите не котенок, дите к сердцу прикипает…
Даша ничего не ответила, вышла, и больше они этой темы не касались.
Потом, уже за чаем, Мария спросила:
— Что думаешь дальше делать? Поступай снова в институт, а, доча?
— Нет, мама, хочу домой. Найду работу, поработаю, там видно будет.
— Дашуня…
— Не отговаривай меня, мама. Я решила.
Работа для Даши нашлась в поликлинике, в процедурном кабинете. Поликлиника была районная, большая и на хорошем счету. Сюда приезжали люди со всех сел района. «Кабинет» занимал целое крыло здания. Тут больные принимали и физиолечение, и лечебной гимнастикой с ними занимались, и массажистка была. В училище Даша получила кое-какие знания по медицине и ветеринарии, могла первую помощь при травмах оказать, принять необходимые меры в экстренный случаях. Хоть знания эти не особо ей пригодились, а все ж были плюсом, Даша выглядела не как «человек с улицы». Побеседовав с ней, главврач с легкой душой отправил Дашу на помощь в процедурный. На то время здесь сложилось просто катастрофическое положение с работниками.
Дашу подучили и уже через месяц-полтора считали ее своей, полноправной сотрудницей без скидок на ученичество. Ценили в ней умение схватывать все на лету, а главное — желание научиться и не бежать от работы. Больным милая, улыбчивая девушка нравилась спокойствием, приветливостью, вниманием к их хворям и состраданием. Скоро у нее уже «свои» больные появились, которые просились «к Дашеньке».
Таким образом, с этой стороны у Даши сложилось все прекрасно, она была довольна, и ею были довольны тоже.
Кирилл не появлялся. Даша первое время ждала его постоянно, сердечко екало от стука калитки. Потом ждать перестала. Конечно, она понимала, что в одном селе да не встретиться — так не бывает. Но если он, зная, что Даша вернулась домой, не ищет с ней встречи, этим все сказано. И незачем встречаться, еще какие-то слова бессмысленные говорить. Что ж, пусть будет так. По вечерам, дома, она перестала вслушиваться в шаги и звуки за окном. Однажды, спать уже легла — и удивилась: за весь вечер ни разу не вспомнила о Кирилле. Вот и хорошо, хватит уже трепетать и обмирать. Кончилось все. Разошлись дороги. Худо ли бедно, но у него своя жизнь, и зачем ей оглядываться, цепляться за прошлое?.. Да она и не цепляется, и это хорошо.
Но когда встреча случилась, ноги у Даши стали ватными, и закружилась голова. Она потом пыталась разобраться: как же так, ведь думала она совсем другое, спокойна была, не страдала, не мучилась, а тело так предательски повело себя — чуть на пол ни грохнулась, стыдоба… И поняла Даша, что обманывала себя, пыталась обмануть. Что в сердце жило совсем не то, что рождалось в уме разумной девочки Даши.
Он пришел в поликлинику, вечером.
Даша делала парафиновые компрессы. Рабочий день шел к концу, больных уже почти не было. В маленьких кабинках, разделенных белыми ширмами, у нее всего двое оставалось: дедок с радикулитом и мужчина — совхозный тракторист. Его боли в локтевом суставе наверняка предвещали профессиональное заболевание, виброболезнь. Отмечая трактористу листок посещения, Даша попросила: «Если там есть еще кто, пусть заходят».
Даша складывала куски остывшего парафина в кювету, услыхала, как открылась дверь, прозвучали шаги. Не оборачиваясь сказала:
— Вы проходите. Я сейчас.
Повернулась… И ноги подкосились. Металлический шпатель врезался в ладонь, и это помогло ей прийти в себя.
— Ты заболел? — Протянула руку: — Направление.
— Нет, я здоров. Бабуля разболелась.
— Там еще есть люди? — Даша кивнула в сторону двери.
— Никого.
— Тогда посиди, я дедушку отправлю.
Как во сне Даша снимала компресс, дед балагурил, и Даша отвечала ему, даже шутила… но что именно говорила — убей, не вспомнила бы. И руки дрожали.
— Дай тебе Бог здоровья, внученька, — распрощался, наконец, последний пациент.
— Слушаю тебя, — сухо сказала Даша, оборачиваясь к нежданному визитеру.
Несколько мгновений он смотрел на нее, потом резко встал, шагнул к ней и обнял, прижал.
— Не надо так со мной, Даша… — услышала она болезненный шепот.
— Зачем ты пришел? — спросила она, не делая попытки высвободиться из его рук.
— Бабуля заболела.
— Правда?
— Правда.
— Иначе не пришел бы? — усмехнулась она.
— Я обрадовался, что есть повод.
— Тебе стал нужен повод…
Кирилл ответил на сразу. Потом медленно проговорил:
— А зачем бы я пришел, Даша? Что говорить бы стал?
Она развела его руки, села к столу.
— Сюда зайти могут.
— Будет повод для еще одной сплетни, — скривил губы Кирилл. — Мне они до одного места.
Сел по другую сторону стола, долго посмотрел на Дашу.
— Ты изменился, — сказала она, медленно обводя глазами его лицо — устало опущенные уголки губ, потухшие, виноватые глаза, запавшие щеки… небритый.
— Многое изменилось. Ты тоже. Ты красивая, Даша. И куда городские пацаны смотрели? Слепые они, что ли?
— Ты как будто сожалеешь.
— Я люблю тебя. Хоть что делай со мной — ругай, проклинай, бей… я люблю тебя…
— Перестань.
Кир низко склонил голову в локти, стоящие на столе, запустил пальцы в волосы.
— И я потеряю тебя. — Даша молчала, и он сказал: — Скоро тебя кто-то уведет, ты станешь чужой женой… — Кирилл сжал пальцы в кулаки: — Растолковал бы мне кто — как все это может быть? Я что, каторжный? Приговорен к ней? Почему я не могу плюнуть на все, скинуть их с себя… Неужели из этого нет никакого выхода? Я бьюсь головой о стенку, а может двери вот, рядышком? Может, ты видишь их, Даша? Я хоть что сделаю, скажи только.
Она покачала головой. Кирилл усмехнулся горько:
— А я тону все глубже и глубже… Солнышко — вот оно… а не достать. И тянет меня от него вниз, в черноту… Теперь вот еще два таких камня повисло… Их не скинешь.
Он бессильно уронил на стол руки — большие, красивые… Даша помнила, какие они сильные, тогда казалось, что им все нипочем… Но теперь они такие беспомощные, и оттого жалкие… Рука сама потянулась, узенькая теплая ладошка накрыла большую руку, погладила тихонько.
— Знаешь… жизнь долгая. Все еще переменится.
— Слабое утешение, — криво улыбнулся он.
Кирилл спрятал ее руку в ладонях, как птенца, поднес к губам.
— Что ты про бабушку говорил?
— Со спиной у нее беда, еле-еле поднимается, а вообще лежит все. Я понимаю, болезнь ее называется «старость»… В больнице уговаривал полежать — наотрез отказывается. Приду к ней — гонит. «У тебя, — говорит, — есть о ком заботиться. А мне вот хлебца свежего положи, да водички… Все равно в горло не лезет ничего». Ну, сердце ведь болит на нее глядеть. Да и помощник сейчас из меня… куда я от мальчишек.
— А ко мне-то ты почему? Что я могу?
— Да я бы не стал тебя просить… Я нашего участкового врача приводил… В общем, я с ней ничего поделать не могу, она заставила к тебе пойти: приведи Дашу и больше слышать ничего не хочет. Ты бы, может, хоть компрессы какие поделала ей. Или тут у себя посоветуйся, они же знают. В общем… я тебя очень прошу, Даша, зайди к ней хоть разок, а?
— Да зайду, конечно.
— Когда ты сможешь?
— Сегодня. Вот сейчас закончу тут…
— Я подожду тебя. Можно?
Даша обернулась, долго посмотрела на Кирилла — он, действительно, изменился. И не нравился ей такой, каким она видела его сейчас: виноватый, почти заискивающий. Это из-за нее? Он такой только с ней или жизнь его так перековеркала?..
— Мальчики с кем? С Аллой?
— Соседка обещала присмотреть. Они спят.
Радостная улыбка, которой была встречена Даша, свидетельствовала, что Кирилл не лукавил: именно бабуля заставила его позвать к ней Дашу.
— Пришла, детонька милая! Вот радость-то! — услышала Даша, едва вошла в горницу. — Спасибо, Кирюша, боле мне сегодня ничего не надоть.
Старушка лежала на кровати, рядом на табуретке, накрытой белым платком, стояла банка с водой и стакан, начатая пачка печенья, тарелка с остатками супа, упаковка таблеток.
— Только уж ты, бабуленька, непременно теперь выздороветь должна. Договорились? — улыбнулся Кирилл.
— А то! Ишшо как молоденькая побегу, вот поглядишь.
Кирилл сполоснул тарелку, мимоходом потрогал печь:
— Теплая еще. Может, подтопить, бабуля? К утру, холодно поди будет.
— Не-е, так хорошо. Оно лучше, когда воздух свежий. Ступай теперь, мой хороший.
— Тогда я утром к тебе приду.
— Дак чего делать-то утром? Меня вон суседка Маня проведает, не забывает. Мы с ней утречком чайку попьем. Не бегай зря, Кирюша, не дело без пригляду деток оставлять. Ты лучше апосля обеду приди, хоть с имЯ вместе, чтоб душа на месте была. Тогда и печку протопишь.
— Ну, поглядим. Ладно, пошел я, бабуля.
— Ступай, ступай, милай.
— Спасибо тебе, Дашуня, — Кирилл взял ее руку, погладил. — Гляди-ка, она просто ожила, так тебе рада. Ну, прям как птичка щебечет! Думаешь, она всегда так? Лежала, как замороженная.
— Иди. Я с ней побуду.
— Завтра придешь?
— Приду после работы. — Даша подошла к постели. — Ну что, бабуленька, давайте будем вашу спину лечить.
— Ах, милая, — махнула старушка рукой, — ей теперь уж одно только лечение поможет, на том свете.
— Нет, вы так не говорите. Мы вот сейчас спиртом камфарным хорошенько разотрем, шалью шерстяной обернем, и вам обязательно полегчает.
— Спину-то я по-молодости сорвала, на лесоповале. Мужиков в деревне не было, воевали мужики-то. А нас девок молоденьких да баб в лес гнали, вот мы там и кажилились, надрывались.
Даша между тем помогла бабуле тихонько повернуться.
— Ох! Вишь, как стреляет! А куда было деваться — лес-то нужон был, как без лесу? А уж как он доставался, то другое дело. Я вот с тех пор спиной и маюсь всю жизнь, то отпустит маленько, то опять прихватит. Какие ручки-то у тебя теплые, легкие…
Когда Даша обернула старушку шалью, помогла лечь удобно, укрыла одеялом, с лица бабули ушло выражение удовольствия и покоя, она забеспокоилась:
— Тебя, детонька, поди-ка, мамка ждет?
— Да она еще сама на работе, — улыбнулась Даша, догадавшись о причине беспокойства.
— Так ты не торопись тогда уходить, посиди маленько со старухой.
— А я не тороплюсь, — Даша придвинула стул к кровати.
— От как славно-то! А, может, чайку с тобой попьем, Дашунечка? У меня и конфетки есть, и печенье вот. А?
— А чего ж? Давайте, попьем.
Бабуля обрадовалась:
— Включи чайник, вон на столе стоит. Кирюша мне ликтрический подарил, такая благодать — один момент и скипел.
Даша не в первый раз была в этом доме, знала, где взять чашки, ложки. Бабуля, глядя, как она хозяйничает, аж светилась от удовольствия.
Даша помогла старухе поудобнее расположиться в постели, подложила под спину взбитые подушки.
— Прибрал бы меня Бог уже, — со вздохом сказала старая женщина. — Вот к чему мне жить? Одна тягость от меня. Ишь, Татьяна-то как… без очереди убралась. Ошиблась смертушка, чо ли? Уж я так ее корю…
Даша не поняла, кого корит бабуля: сноху или саму смерть ругает за ошибку.
— Ты, детонька, на Киру не серчай, это я его заставила тебя позвать. Он шибко не хотел. Стыдился. Все обойти пытался тебя — то участковую нашу мне привел, то пристал: давай в больницу! Шибко она мне надо? Я тебя хотела увидать, детонька. Ты пришла — мне уже от вида твоего легше.
Даша обожглась чаем и поставила чашку на стол.
— Может, Кира прав, что не хотел… Для чего цепляться за прошлое?
— Ой, милая моя, тебе ли говорить про прошлое? Откуда оно у тебя? У вас с Кирой еще только настоящее да будущее. Ты можешь верить старухе, можешь не верить… сама потом увидишь, правду ли я тебе говорю. А только с Алкой — это долго не будет. Я вижу, знаю. Так все не по-божески тут, да и не по-людски, на такой кривой далеко не уедешь, выправится. Еще я сказать тебе хочу — может, для того и хотела, чтоб ты пришла. Я уж столько долго на свет белый гляжу, что вижу ясно: что бы ни случалось, оно со всех сторон причину имеет и каждого причастного чем-то испытывает. Так что зачем-то оно для Алки надо, и для прокурорши, и вам с Кирой… Надо лишь душой угадать, зачем оно тебя испытывает и не ошибиться, правильно поступить.
Даше был тягостен разговор, который завела бабушка, она уже пожалела, что не ушла несколько минут назад, а согласилась на чай. Не любила Даша, когда лезли в душу, не любила обсуждать свои чувства — облаченные в слова, они доставляли неловкость, как будто обнажали саму Дашу и в таком виде выставляли на всеобщее обозрение. Но сейчас она сама не заметила, как исчезла неловкость: внешнее уступило место более глубоким чувствам. Одним из этих чувств была горечь. В сердце запекло, и у Даши вырвалось с болью:
— А как правильно? Что от меня зависит? Или хоть от Киры… Что можно сделать?
— Так, может, делать и не надо ничего. Терпеть с достоинством, это ведь тоже поступок. Всему свое время. За ним не побежишь, за времям-то. Некстати делать начнешь — такое наворотить можно… Иной раз лучше сесть на обочине и посидеть, оно само прибежит к тебе, чему следует. Ты, детонька, погоди. Все образуется, верь старухе.
Она виновато улыбнулась, погладила Дашу по руке:
— Знаю, поучать легко, тяжко исполнять поучения. Для меня самой эта девка — такая болячка, Алка-то… Уж так мне сладко было бы, коль сладилось бы у вас с Кирой. Потому много я лишнего греха на душу приняла, едва про нее подумаю, мало во мне самой смирения. Но Кира и Алка — оно несовместно, это я верно знаю. Нет у них ничего общего.
— Только два сына…
— Они ей хуже, чем чужие. Не знаю, как это быть может, за всю жизнь не слыхала такого никогда и не видала. Но у ней в сердце ни капелюшечка к ним не ворохнется. Больная она, ее лечить надо. Знаешь, чего она требовала, как на сносях ходила? Надоело, — говорит, — вытащите их из меня! Так что, не Алкины они, Кирюшины, это точно. Я маленького-то его хорошо помню. Вчерашнее в голове не держится, а давешнее так ясно, будто вот только случилось. Дак гляжу на них сейчас и как его вижу. Мне бы силы маленько, уж так охота понянчить сынков Кирюшиных, а силы нету. Поверишь, аж плачу как охота на руках их держать, нянькать. Вот дожила, какая никчемная стала.
— Как назвали их?
— Саня и Артем.
— Хорошие имена.
— Правда? Нравится тебе? Кира их так назвал. Алка по-другому хотела, а как, я уж и не скажу, чо-то она такое заковыристое придумала. А Кира пошел и по-своему записал. Уж она бесилась потом! Да хоть бы и по ее сделал, мало толку было бы. Это у нее так, прихоть сюминутная. Сполнили — она и забыла про хотение свое.
— Пойду я, бабушка.
— Придешь ли еще? — забеспокоилась старушка. — Я если чего лишнего сказала, так ты не серчай на старуху. Чего на сердце лежало, то и сказала. Придешь?
— Обязательно приду. Завтра после работы опять к вам зайду. Спину-то как, греет?
— А то! Так сладко печет, будто на русской печке лежу, на кирпичиках горячих. Доводилось тебе?
— Не-а, — улыбнулась Даша.
— А-а-а, не знаешь ты, каково это. Лучше всяких припарок лечит! Не ложут теперь русских печек, вот беда, печники уж и не умеют, наверно. А ведь это такая вещь замечательная, душа всего дома. В подпечке завсегда домового место было. Тока теперь люди не верют ни во что такое, вот и творится смута всякая. Ну, заговорила я тебя совсем. Одна-то все молчу, молчу, дак теперь и остановиться не могу, — старушка дробненько засмеялась. — Спасибо тебе, детонька милая. Приходи, я ждать буду.
Теперь после работы Даша шла к своей подопечной. Старушка ждала ее как гостью, даже готовилась к встрече: хоть и в постели лежала, но переоделась в нарядную кофту с васильками по синему полю, с меленькими оборочками на вороте и рукавах. Ее еще Татьяна шила, и бабуля кофтой этой дорожила вдвойне. Кроме того, она велела Кириллу достать с верхней полки шкафа новый комплект постельного белья, и кровать ее сияла теперь свежестью и белизной. Седые волосы старая женщина тоже тщательно прибрала под беленький новый платок. А дня через три хозяйка поднялась с больной постели и удивила Дашу тем, что встретила ее накрытым к чаю столом. То ли, в самом деле, старания Дашины и забота не пропали даром, то ли легче бабуле сделалось оттого, что на сердце полегчало.
А вот Даша каждый день, уже к концу рабочего дня начинала нервничать из-за возможной встречи с Кириллом. Эта внутренняя лихорадка вызывала у нее досаду, негодование на саму себя, но поделать с собой Даша ничего не могла. Камень сваливался с души лишь тогда, когда она входила в дом Кирилла и убеждалась, что бабуля одна. Даша и сама не могла разобраться, чего больше в ее сердечной смуте — желания увидеть его или, наоборот, желания избежать встречи.
Она знала, что Кирилл приходил к бабушке, как и прежде, по нескольку раз на дню, но с Дашиным вечерним визитом это не совпадало. У Даши создавалось ощущение, что он ее избегает и это вызвало двойственное чувство: с одной стороны, ей было неприятно, что Кира не хочет с ней встречаться, а с другой… Она догадывалась, что это от чувства вины перед ней, которое он и не скрывал. И кроме того, Даша поняла, призналась себе, что ведь и сама боится его увидеть. Встреча опять обернется ненужным, тягостным разговором, его виноватыми глазами…
И когда Даша честно разобралась в своих чувствах, как-то само собой получилось, что она перестала досадовать на Кирилла. И даже перестала нервничать по дороге к бабуле: коль они оба не желают встречи, значит, ее и не будет.
Маме Даша сказала, что домой теперь станет приходить на часок позже. И, разумеется, объяснила, почему. Мария помолчала, и молчание это было неодобрительным. Однако ничего такого мама не сказала, только вздохнула:
— Несчастная она тоже, Михеевна-то. Уж никак не хотела она Татьяну пережить. Шибко плохо, когда такой старый человек один остается, без помощи.
— Она не одна, — Даше стало обидно за Кирилла.
— Да что она на Киру молится, это все знают. И дай ему Бог сил и терпения. А только разве он один управится? В таком случае без женских рук никак. Вишь — он же тебя позвал. Да ладно про это, чего тут говорить.
Прошло, вероятно, около двух недель. За все время Даша и Кирилл увидились один только раз. Это произошло случайно — они едва не столкнулась в дверях хлебного магазина.
— Привет, — растерялась она от неожиданности.
— Здравствуй. Знаешь, я все хотел тебя увидеть. Хотел сказать, что очень благодарен. Я и не ожидал даже, что ты так поможешь.
Почему-то после этого Даша совсем перестала волноваться по поводу возможных неожиданностей. Она уверилась, что Кирилл позаботится, чтоб они — неожиданности — не случились. Потому что о чем говорить, когда ничего нового он Даше сказать не может. Да если бы появились хорошие новости, разве стал бы он ждать-караулить в доме, как в засаде! Он бы поторопился придти к ней, где бы она ни была: на работе, дома, да хоть где. Кирилла ничто не остановило бы…
Таким образом, все как-то пришло в состояние равновесия, хоть и безрадостного… а между тем, судьба только и поджидала, чтоб ворваться в этот болотный неуютный покой и взорвать его. Вот кто истинно в засаде караулил!
В один из дней в хозяйстве электриков случилась авария, и все село осталось без электричества. Не велика невидаль, конечно. В селе к этому привыкшие — масляные фонари да лампы керосиновые, да свечи магазинные у любой хозяйки всегда под рукой, далеко искать не надо. Другое дело поликлиника. Для физиокабинета без электричества — это как без рук остаться. Впрочем, дело было незадолго до конца рабочего дня, в общем, Дашу с работы отпустили. По образовавшейся привычке, абсолютно бездумно направилась она к бабушке Михеевне. И ведь ни одна мыслишка не ворохнулась, чем может обернуться этот ее визит во внеурочный час.
Даша открыла двери, и сердце оборвалось от устремленных к ней глаз Кирилла. Потом она думала, что целую вечность стояла в распахнутых дверях и смотрела на него. В действительности прошли секунды. Даша вошла, машинально поздоровалась и охватила взглядом все сразу: сидящих за столом бабушку и Кирилла — они обедали, и двух малышей на кровати. Они лежали в одинаковых ползунках, колотили по воздуху сжатыми кулачками, кряхтели и сопели, энергично сучили ножонками.
Керосиновая лампа с высоким стеклом-фонарем стояла на столе, теснила вечерний сумрак. Он жался по углам, густел там до темноты, но кровать находилась рядом со столом, поэтому лампа хорошо ее освещала.
— Познакомься, — с усмешкой кивнул Кирилл в сторону кровати.
Это потом, позже раздумывая над произошедшим, Даша поняла, что за этой кривой усмешкой Кирилл прятал свою растерянность. А тогда мелькнула мысль, что такая ухмылка совсем не идет ему, что она как с чужого лица приклеена. Мысль тут же исчезла, потому что вниманием Даши всецело завладело другое: она шагнула к мальчишкам, к сыновьям Кирилла.
Даша стояла и смотрела на них. Она переводила глаза с одного малыша на другого и не находила ни малейшего отличия. Два этих крохотных существа удивительным образом являли собой абсолютные копии один другого. И одновременно Даша поняла, что вот точно таким был в младенчестве Кирилл. Даша узнавала его в очертаниях двух детских лиц, в рисунке глаз и губ. Как хмурились бровки и тут же раздвигались, и светлел взгляд, устремленный в мир. И точно такими же, как у Кирилла были крепкие ушки, только в уменьшенном варианте. Очертания носа, подбородка, по-детски мягкие, уже неуловимо повторяли отцовские линии.
Даша смотрела, и в груди у нее поднималось какое-то странное, теплое чувство. Ей нестерпимо захотелось взять их на руки, одного, потом другого. Прикоснуться лицом к нежной, шелковистой щечке, вложить свой палец в маленький крепкий кулачок… Или хотя бы просто долго смотреть на них, потому что это доставляло какое-то особое, ни с чем не сравнимое удовольствие.
Неожиданно она обнаружила, что Кирилл стоит за ее спиной — когда подошел, Даша не слышала и не заметила — и тоже смотрит на мальчиков.
— Какой ты счастливый, Кира… — неожиданно проговорила она. — Они замечательные… чудо, какие милые…
— Правда? — Кирилл не сдержал горделивой улыбки. Даша удивилась — у него была какая-то другая улыбка, совсем ей незнакомая.
— Ты различаешь, кто из них кто? — спросила Даша.
— Конечно. Они разные. Это только на первый взгляд они на одно лицо. Уже характеры даже у каждого свой. Справа Артемка. А Санька кулак в рот толкает.
— Здравствуй, Артем Кириллович, — Даша вложила палец в маленькую ручку, и малыш сейчас же ухватился за него. — Ух ты, сильный какой! — Она протянула другой палец второму карапузу: — И ты здравствуй, Александр Кириллович. Какие вы молодцы! И до чего же на тебя похожи, Кира, просто удивительно!
Даша обернулась к Кириллу и увидела бабушку. В душе она смутилась — ведь на несколько минут Даша совсем забыла о бабуле. Были только Кирилл, она, и эти два малыша, к которым с такой силой вдруг потянулось ее сердце. Михеевна смотрела странно. Глаза будто испытывала Дашу, пытались разглядеть нечто глубинное, и Даше стало неловко, как если бы ее застали на чем-то, что не предназначалось чужим глазам. Будто чувства ее должны были принадлежать только им четверым и между ними казались правильными, естественными…
— Знаешь, мы пойдем, — неловко сказал Кирилл. — Мы и так уже уходить собирались.
Даша смотрела, как он заворачивает сыновей в легкие одеяла, и не решалась даже помощь свою предложить. Мальчики не хныкали, как это обычно бывает с детьми, терпеливо покряхтывали в руках отца. Артемка, завернутый в одеяло первым, лежал на удивление спокойно, молча.
Даша смотрела, и ей хотелось плакать. Что-то разрушилось в тех радостных ощущениях, которые она испытывала только что. И Даша знала, что именно разрушилось, оно определялось всего двумя словами… но как больно, как горько было произнести их даже в душе своей…
«Они чужие», — вот что было причиной возникшей неловкости, вот что разрушило состоянии теплоты и нежности.
Испытывал ли нечто подобное Кирилл? Этого Даша не знала. Но в поспешности, с которой он вознамерился уйти, как молча собирал мальчиков, было что-то неправильное, ненормальное. Он так и не сказал ничего, уходя. Только посмотрел на нее, кивнул неловко и вышел.
Накатило на Дашу, когда она шла домой. Вдруг до боли остро пронзило ее осознание, что ведь не имеет она никакого отношения к сыновьям Кирилла. Они принадлежат Кире и Аллочке. А она — никто. И с какой стати прониклась она к ним такими странными, ненормальными чувствами? Хотя, чего там «с какой стати»? Оказывается, вот до какой степени до сих пор считает она Кирилла не чужим, не потерянным, что даже дети его показались близкими и родными. Да что же это за наваждение? Ведь должна она была захлопнуть все «окна и двери» перед этими двумя несмышленышами, не пропустить их к себе в душу. А она наоборот, всю душу им распахнула. Для чего? Ведь не имеет права даже на слово ласковое, при случайной встрече по голове их погладить права не имеет, чтоб не подбрасывать Аллочке повод для ее дурацких выходок, от которых пострадают другие, уязвимые… может быть, как раз вот эти дети.
И так горько сделалось Даше, что слезы потекли по щекам. Она шла и не сдерживала их. Благо, улица была пуста. И то ли так глубоко ушла она в мысли свои, то ли еще что, но только голос, прозвучавший почти над ухом, заставил ее вздрогнуть.
— Дарья, ты чего это? Обидел кто? Или случилось что-то?
Рядом стоял Костик и встревожено глядел на нее.
— Зуб болит! — неожиданно зло сказала Даша.
— Ой ли? — не поверил Костик и, не страдая чрезмерной деликатностью, добавил: — Известно, кто тут хуже всякой зубной боли. Ты из-за Кирки, что ли? Да не злись ты, Даш. Я ведь по-доброму к тебе. С сочувствием. Брось ты по нему убиваться, а? Вот вырви и выкинь. Жизнь-то не кончилась, правда же? И на Кирке свет клином не сошелся.
Зря это Костик затеял в тот день, ну, разговоры такие. Встреться он Даше завтра, она бы только хмыкнула и, скорее всего, промолчала бы, проглотила и обиду, и все свои слова. Но сегодня другой, злой была почва, на которую упали Костины слова, и взойти на ней могли только чертополохи.
— Точно, Костик, не на Кирке, — Даша вроде даже улыбнулась сквозь слезы, но губы только скривились. — А только где он, другой свет? Может, ты подскажешь?
— Да хоть где! Ты знаешь, какая ты девчонка? Да… ты сама не знаешь!
— Ты что ли знаешь?
— А что я, слепой по-твоему? Или я не мужик? Я вижу, какая ты есть. Если хочешь знать, не будь Кирки, за тобой бы табуном ходили. Это он… как собака на сене. Сам не ам и другим не дам! Экспроприатор какой-то!
— Кто-кто? — Даша расхохоталась.
— Ага, настоящий экспроприатор! — радостно повторил Костик, довольный, что заставил рассмеяться только что плакавшую Дарью. — А с ним, с дуболомом кто бы захотел связываться?
— Ладно, Костя, — насмешил, спасибо тебе. Пойду я.
— Постой. Хочешь, я тебя провожу?.. А то еще… это… вдруг опять реветь вздумаешь. Я тебя тогда опять рассмешу, — неуклюже попытался он пошутить.
Даша неопределенно дернула плечом — Костик предпочел растолковать это как разрешение. Шли молча. Но в Даше поднимался какой-то злой смех: вот другой провожатый вместо Кирилла — свято место пусто не бывает. Как там про историю говорят? Все повторяется. В первый раз это трагедия, а во второй — фарс? Ишь ты, как у нее все по законам, и ее история повторяется, как по писанному! А Костя заговорил:
— Даш, ты это… Я дурак, конечно, я знаю. Отчебучу что-нибудь, потом сам себя ругаю. Но сейчас я правду сказал — ты очень хорошая, ты не такая, как все.
Даша резко остановилась, посмотрела в упор:
— А что, Костя, нету теперь при мне сторожа?
— У него теперь права никакого нету, чтоб тебя сторожить. Пусть Алку свою пасет.
— И ты, значит, больше не боишься Кира?
— Ну его к черту, Даш. Чего ты все про него? Ну, не боюсь!
— Вот даже женился бы на мне?
— Смеешься надо мной? И ты — тоже смеешься? Зачем, Даш?
— Над тобой? Нет, я не смеюсь над тобой.
— Будто ты пошла бы за меня?
— А чего? Может и пошла бы. Ты же меня не спрашивал!
Костик смотрел на нее, и взгляд его был почему-то виноватым, потом он повернулся и пошел в ту сторону, откуда только что пришел.
Глаза старухи Михеевны, давным-давно потеряли зоркость, однако ж не укрылось от нее не только произошедшее при той случайной встрече Кирилла и Даша, но углядела она каким-то образом даже то, что еще не произошло…
— Я уж думала, не придешь ты ноне, — вместо приветствия ответила она на Дашино «здравствуйте».
— Почему вы так думали? — удивилась Даша.
— Дак вчерась ты вон как расстроилась.
Даша пожала плечами. Она была уверена, что бабушка не могла видеть никакого ее «расстройства» — здесь, в доме Даша и не чувствовала ничего такого, все было нормально. Ну, если не считать мгновенно вспыхнувшей симпатии к Кириным сыновьям. Это уж потом вдруг совершенно иные мысли овладели ею, и она позволила себе распуститься… от одиночества, наверно, оттого, что думала — никто не увидит ее слез.
— С чего вы взяли? Наоборот, малыши такие замечательные. Я раньше уже слышала, что они очень на Киру похожи, но не ожидала, что схожи так сильно. Но расстраиваться… с какой стати?
— Ох, неладно у тебя на душе, дочка. Иль удумала чего?
— Вот честное слово — не знаю я, о чем вы говорите!
— Про то говорю, что переменилось в тебе что-то. И не к добру. Гляди…
— Ничего не переменилось. Вчера я к вам приходила, позавчера. И завтра приду. Что переменилось?
— Что придешь, это я рада. Одна, можно сказать, радость старухе и осталась. Сказать тебе хочу кой-чего. Кире не говорила, а тебе еще раз повторить хочу. Алка — этот хомут ему не навечно, нет. Освободится от него Кира. Все ладно будет, ты мне поверь, я это чую. Только потерпеть надо маленько, и не напортить.
— Да, наверно, все наладится, в конце концов, — легко согласилась Даша.
Не услышала она Михеевну. Слушала — и не слышала. Обычное дело. Такое промеж людей да и в семье любой через день да каждый день случается. Не слышим один другого. Удивительным образом доходят до нас лишь те слова, на которые мы заранее настроены, хоть и не сознаем этого порою. Иной раз слышим то, про что вообще сказано не было — переиначиваем смысл в угоду своей обиде, настроению, ожиданию. А что и совсем мимо ушей пролетает. И что могла понять Даша, когда сама она не знала, не видела в себе того, что, как на ладони открыто оказалось старой женщине, умудренной годами и несчастьями. У Даши подобного багажа не было. Она его только накапливать принялась.
Спроси тогда Дашу кто-нибудь, про что это говорила ей Михеевна? Даша сказала бы: утешала. А ведь не утешала ее старая. Предупредить хотела, от ошибки уберечь — хоть это почти всегда бессмысленное занятие.
Пару дней спустя, когда уже завечерело, и сумерки скрадывали силуэты, размывали четкость очертаний, Костик опять оказался на Дашином пути. Вывернулся из переулка ей навстречу. И по тому, как неловко, нерешительно он шел, Даша догадалась, что он не так просто околачивался в том переулке. До этой минуты Даша и думать забыла о недавней встрече с Костей: он так некстати оказался рядом в минуту, когда Даше более всего хотелось одиночества. И настолько не к месту была та встреча, что хоть Даша и говорила с Костиком, и рядом с ним шла, а был он вроде как «стеклянный» — можно в упор глядеть, а все равно не видеть. И только сейчас, увидав его опять, Даша вспомнила про последнюю встречу с ним и про то, о чем говорила и как… и почувствовала вину. В самом деле, зачем она так с ним говорила? Не зря он за насмешку слова ее принял. Обиделся, наверно… Но Костик, судя по всему, обижаться на Дашу и не думал. Не доходя до нее несколько шагов, он неубедительно изобразил случайность встречи.
— О, Даш, привет! — Приостановился: — Ты с работы?
— Здравствуй, Костя.
— Ты… это… — он топтался, взглядывал на Дашу, будто не знал, идти дальше, мимо нее или повернуть и идти с ней рядом. — Ты прости меня, дурака…
— Вот тебе раз! За что же?
— Да я наговорил тебе тот раз что попало…
Даша улыбнулась:
— Брось. Это я сама… Настроение плохое было, ты и попал под него.
— Ты правда не сердишься? — с такой надеждой спросил Костик, что даже если б и обижена была Даша на него, так язык не повернулся бы сказать «да».
— Да я про тот разговор и забыла.
— А я не забыл! Я каждую минуту про него думал! — выпалил Костя и вроде как сам не ожидал от себя такого.
— Ну и зря. Пустой совсем разговор был.
— Как это пустой?.. Я… Даша… а выходи за меня, по-правде!
— Ты что?.. — Даше стало смешно, но взглянув на Костика, она не рассмеялась. В глазах его было такое смешение надежды и отчаяния, страха и безрассудной отчаянности, что посмеяться над ним было бы грешно.
— Не подходящий жених, да? Ну, ясно…
— Я про это и не подумала. Подходящий-неподходящий… Ерунда какая.
— Знаешь, ты в душу мне запала… Давно. Я в деревне для всех Костик Шалый, баламут непутевый, меня и всерьез никто не принимает. А ты… Когда ты меня… мне «вы» сказала, я первый раз сам про себя по-другому подумал… ну, что никакой я не Костик Шалый… А вчера вот, когда «ты» услышал… глупость, конечно… но это как будто выходит, что я ближе к тебе стал. Вот прям аж потеплело вот тут, — он приложил ладонь к груди. — Даш, ты прости, что я так говорю… как дикарь… у меня язык… мне когда зуб дергали, укол ставили — язык потом вот такой же деревянный был… Да я и есть дикарь, чего уж там…
Костя говорил и говорил, косноязычно от волнения и нескладно. На лбу его заблестела испарина, будто разговор требовал от него значительных физических усилий. При этом ему было страшно стыдно, что предстает перед Дашей таким неуклюжим, глуповатым, не умеющим двух слов связать. От неловкости он смотрел то себе под ноги, то в сторону, а когда взглядывал на Дашу, в глазах его она могла видеть всю бездну его мучительных переживаний, смущение и… так удара ждут, который все равно будет внезапным — наверно, он боялся, что Даша рассмеется, глянет презрительно, на том все и кончится…
В какой-то момент Даша перестала слышать, что он говорит. Она смотрела на Костю и думала, как круто все переменилось — на сто восемьдесят градусов. Был рядом Кирилл, а теперь Костик. Был уверенный в себе, все тягости на себя принимал, надежный, как каменная стена (по крайней мере, казался таким). И вот что осталось в итоге — абсолютно неуверенный, потеющий от волнения, никогда не умевший постоять за себя, принять решение, от нее решение ждет…
И вдруг Даша рассердилась. Еще одно ей от Кирилла осталось: стремление сравнивать с ним всех других, оценивать их, ведя отсчет от него, и ясно, кто выигрывал в этом сравнении. А зачем ей этот выигрыш? Чтоб еще раз оценить свою утрату? Зачем Кирилл «навязывает» ей это сравнение? Так было с Денисом, и даже мысли те же самые к ней приходили, да впрок ей не пошло, опять незримо стоит рядом Кирилл. И что, так будет теперь всегда? Да поди ты к черту, Кира!
— …что с тобой я смогу другим стать. А если не ты, я буду таким, каким меня видят они все. Не понимаешь? Пойми, пожалуйста… какой бы я ни стал, для них я все равно никчемный, придурковатый Костик Шалый.
«Да, все или не все, но для Кирилла именно так оно и было. Припечатали кличку… и изволь ей соответствовать».
— С тобой у меня будет шанс…
— Хорошо. Возьми этот шанс.
— В каком смысле?..
— Я выйду за тебя замуж.
— Ты что… правда, согласна?.. — Костя ошеломленно уставился на нее.
— А разве не для этого ты все эти слова говорил?
— Конечно для этого… Но что ты согласишься… Ты согласна выйти за меня замуж?
— А чего? Почему бы нет?
Ох, не вспомнила Даша увещеваний Михеевны: «Все ладно будет, ты мне поверь. Только потерпеть надо маленько, и не напортить», не вспомнила предостережения: «Неладно у тебя на душе, дочка. Переменилось там. И не к добру. Гляди…»
Любят девчата ворожбу да гадания, так и манит их подглядеть хоть в щелочку, хоть одним глазком — что судьба готовит. Но когда встречают истинные знаки-предостережения, будто слепые мимо них проходят и мотыльками на огонь летят. А может, гадай-не гадай, остерегай-не остерегай, а неотвратимы эти ожоги. Иначе и у Кассандры-ясновидящей другая участь была бы.
Когда утром Даша подумала о Косте и вспомнила разговор с ним, она ни о чем не пожалела. Как это ни покажется странно, но к ней пришло состояние облегчения и освобождения. Даша даже удивилась, настолько подобное ощущение было неожиданным.
А странное состояние не проходило. Это не было волнение или радость, или трепетное ожидание и предчувствие… Это было просто облегчение. Может быть, так выходят из бесконечно длинного, темного тоннеля, когда уже пропадает надежда выйти к свету и устал до того, что и радоваться сил нету… И вот еще странно — о Кирилле она не думала. Каким-то образом умудрялась обходить воспоминание о нем, подобно тому, как опытный слаломист виртуозно лавирует между препятствиями.
…Костя уже нетерпеливо топтался у дверей поликлиники, увидел Дашу, заторопился ей навстречу. На нем была рабочая одежда: старая куртка, кепка, испятнанная следами машинного масла и мазута. Выходит, не утерпел, чтоб перед работой не повидать Дашу. Ничто не встрепенулось в ее сердечке при виде Костика, не заколотилось, не перестукнуло болезненно, как случалось всегда от встречи с Кириллом. И Даше показался желанным этот покой. Она так и думала — «спокойно». Почему-то не пришло в голову слово «равнодушие».
— Дашуня, привет, — нервно улыбнулся Костя, а глаза так и приклеились к Дашиному лицу: ждали чего-то, спрашивали, высматривали.
Знал ли Костя, каким заискивающим и беспокойным был его взгляд? Как у пса, который подходит, ластится, хвостом виляет, но готов к злобном окрику, а то и к пинку.
— Ты… это… Мне ночью дурь всякая в голову лезла… подумал вдруг — вот увижу тебя, а ты опять скажешь, как вчера: мол, пустой разговор был, я про него и забыла.
И глядел, глядел так, что только вслух глаза не молили: «Ну, скажи, успокой!..»
— Не забыла я ничего, Костя.
— Ага?! — обрадовался он, хотя Даша, вроде, ничего особенного и не сказала пока. — Ну и… что? Знаешь, мы придем тогда вечером сегодня, ладно?
— Зачем?
— Дак это… как положено, сватать. Ну, знакомиться, что ли… Можно?
— Приходите.
— Так я скажу маманьке и бате?
— Давай.
Настроение Костика переменилось стремительно и кардинально. Возликовав, он изобразил то ли чечетку, то ли лезгинку.
— Побежал я на работу! — радостно сообщил он, потом все же не удержался, обернулся к Даше и переспросил: — Тогда до вечера?
— До вечера, — кивнула Даша и пошла работать.
В тот день в физиокабинете было не продохнуть, больные шли и шли, и конца-краю им не было. Так что Даша абсолютно забыла, что ждет ее вечером. Вспомнила неожиданно, и сердце вздрогнуло. Это случилось, когда она подходила к дому Михеевны. Собственно, бабушка уже ни то чтоб все еще нуждалась в ее помощи, дела у Дашиной подопечной скоро пошли на лад, она уж и в уходе нуждаться перестала. Но как-то в привычку вошло у Даши — по дороге домой заглянуть прежде к Михеевне. И испугалась она сейчас не того, на что решилась, это ее, по прежнему, ничуть не волновало. А вот зайти к Кириной бабушке и умолчать о своем решении, этого Даша сделать не могла. Значит, сейчас ей предстояло сообщить новость. Странно — не маме первой сказать предстояло, а бабушке Михеевне…
Ну, что ж… с кого-то начинать надо. Наверняка говорить об этом придется не раз и не два. Замужество — дело такое, что много найдется желающих нос сунуть, полюбопытничать. Да и пусть… И Даша решительно распахнула знакомую калитку.
— Вот и Дашенька моя, — как всегда обрадовалась бабуля. — Проходи, детонька. Я уже чайку скипятила.
— Как ваша спина, бабушка? — спросила Даша, снимая куртку.
Осень в этом году выдалась ненастная: холодная, ветряная, с низким, безрадостным небо и частыми дождями.
— Да я уж на нее и внимания не обращаю! А так — хорошо моя спина, хорошо. Как было-то — хоть криком кричи. А теперь я герой, и избе колготюсь помаленьку, и на двор вон выбираюсь. Боле-то мне и не надо. Чего еще? Ты мне шибко помогла, детонька, дай тебе Бог здоровья. Да я ведь чего беспокоюсь: коль мне полегчало, ты, поди-ка и дорожку ко мне забудешь?
— Мне и самой нравится к вам заходить, нравится разговаривать с вами про всякое… Только сегодня я к вам ненадолго. У меня новость — я замуж выхожу, бабушка. Вечером, — Даша чуть приметно усмехнулась, — сватать придут.
— Эвона что… — помолчав, проговорила Михеевна. — Вот что ты надумала. Что ж… замуж не напасть, как бы замужем не пропасть… Только неладно ты задумала. Думаешь, можно так легко все обрезать и новое начать? Душа, она ведь не грядка, где лишнее вырвал да выкинул. Не вырвешь. И ничего не кончится, пока само не выболит до донышка…
Даша смотрела мимо хозяйки в окно, потом перевела глаза на Михеевну, встретила ее внимательный, пристальный взгляд.
— Скажи мне по душе, детонька, ты все решила или, может, ждешь, чтоб отговорили?
— Я решила.
— За кого идешь-то?
— За Костю… Бессонова, — Даша впервые произнесла фамилию Костика, прозвучала она непривычно, а Даша порадовалась, что вообще вспомнила ее — месяц или два назад женщина проходила у них курс лечения, и кто-то мимоходом тогда сказал Даше: «Это Костьки Шалого мать». Тогда Даша узнала его фамилия и вот, запомнила, оказывается.
Бабушка покивала, и так, сокрушенно покачивая головой, печально сказала:
— Если меня жизнь хоть маленько научила понимать в людях, то отговаривать тебя — труд напрасный. Ты, Даша, еще раз подумай крепко, сама. Ты хошь и молода еще, а уж стерженек-то вон какой. Такие дорожку сами себе выбирают. Их заставить выбор свой переменить… это что пчел в улей загонять: чем прилежнее машешь, тем их больше. Ай не так?
— Не знаю. Но я никого не попрошу за меня про мою жизнь решать.
— Вот-вот, то-то и оно. А отговорщики все ж таки найдутся, как же. И благодаря им решимость твоя еще больше укрепится. Я отговаривать тебя не стану, только прошу — сама с собой ты крепко подумай. Дорожку ты еще только выбираешь, не поздно поменять. Ну, а коль выбор свой верным посчитаешь… — Михеевна вздохнула. — Что поделаешь… Кира делов наворотил, теперича, получается, твоя очередь. Ох, и великая же она путаница!
— Кто?
— Да жизнь, кто же еще. Закружит, закрутит, и спробуй-ка в этом кружАле верную тропку из-под ног не выпустить… чижало это, ой, чижало. Да оно и потом не легше, как увидишь ошибку свою, тоже натерпишься. Жалко мне вас, горемычные. Об Кирюше сердце беспрестанно болит… плохо ему… а теперь вот еще «радости» прибудет… — у Михеевны задрожали губы, и она прикрыла рот уголком платка. — Чего ж теперь. И хотела бы я указать… да ведь не получилось. Пустое дело советы давать, когда их не просят. Ступай, хорошая моя. Да не забывай все ж дорожку-то ко мне, заходи хоть иногда.
Даша ждала от Кириной бабушки совсем других слов, обиды в глазах, может быть, поджатых в осуждении губ… Нет, не ожидала она, что Михеевна ТАК воспримет новость. Готовилась пережить, перетерпеть неприятные минуты и уйти как можно скорее. А получилось иначе… Даша оказалась застигнутой врасплох и обезоруженной. Теперь шла домой и старалась проглотить горький тугой комок, застрявший в горле, а в ушах еще звучал негромкий печальный голос, тревожил и мутил тот желанный покой, который Даша успела почувствовать рядом с Костей и стремилась к нему, к покою этому.
Если бы у Даши оказалось чуточку больше времени остаться наедине с собой и со словами старой мудрой женщины, возможно сила тихих слов Михеевны прервала бы инерцию развития событий. Возможно, эти слова переплавились бы в Дашиной душе во что-то вроде иммунитета, в способность и дальше держать жестокие, рассчитанные удары и не позволить уничтожить свою любовь. Если бы сейчас все оставили Дашу в покое, может быть назавтра она проснулась бы с иными мыслями и другим решением. «Костя, — сказала бы она при следующей встрече, — не держи на меня обиды…» — «Да ладно, — хмыкнул бы Костик Шалый, — я знал, что все это так… не по правде…»
Но уже не было у Даши времени остановиться и задуматься, нисколько не было. Ей надо было уже подумать о том, как преподнести новость маме. Что мама не будет от нее в восторге, это Даша знала наверняка. И пожалела, что так опрометчиво согласилась на сегодняшний визит Костика с родителями. Не хотелось ей, чтоб гости заявились в разгар маминого негодования.
На минутку мелькнула мыслишка: «А может, не говорить ничего? Пусть приходят и сами все объясняют». Но Даша от мысли этой малодушной отмахнулась с досадой — какая ерунда в голову лезет. Конечно, она сама должна сказать. Что мама будет против такого ее замужества, в этом Даша не сомневалась. Значит, надо сделать так, чтоб протест этот не разразился бурей.
— О, сегодня ты пораньше! — обрадовалась мама. — Все в порядке?
— Как всегда.
— Ну и хорошо. Давай ужинать, я сегодня оладушков твоих любимых напекла.
— Мм… вкуснятина! Здорово! — Даша подошла к маме и чмокнула ее в щеку.
Они уже сидели за столом, когда Даша собралась с духом и сказала:
— Мама, я решила замуж выйти.
Мария поперхнулась и закашлялась. Даша подскочила, начала хлопать по спине, подала воды, — Мария только удушливо кашляла и махала на нее руками.
— Ох ты, Господи, — наконец продохнула она и снова откашлялась. — Ну, Дарья! Разве так можно шутить?
— Да я не в шутку, мам. Я серьезно говорю.
— Серьезно? — недоверчиво посмотрела на дочку Мария. — Да ну тебя… И что, кандидат уже есть?
— Есть. Костя Бессонов.
— Батюшки мои! — Мария всплеснула руками. — Даша, да что с тобой? Что за глупые разговоры?
— Мама, Костя предложил мне выйти за него замуж, я согласилась.
Мария молча смотрела на дочь, потом тихо проговорила:
— Это что?.. Ты… в самом деле?..
— Да.
— Значит, в отместку Кириллу решила себе жизнь исковеркать?
— Да почему в отместку?!
— Надо совсем глупой быть, чтоб этого не видеть. Иначе с какой бы стати так скоропостижно замуж выскакивать? Причина должна быть. И она на виду — назло, в отместку. Именно так люди и подумают.
— Пусть думают, мне до этого дела нет, я сама про себя знаю. Не ругай меня, мама, не уговаривай. Я решила. Костя утром сказал, что придет сегодня к нам, с родителями.
Мария потеряла дар речи, только руками опять всплеснула. Даша встала, обняла ее, ткнулась лицом в плечо:
— Все хорошо, мама. Ты не переживай. А Костя, он добрый, ты только посмотри на него хорошенько.
— Погоди… — Мария отстранила дочь, растерянно спросила. — Да когда же вы сговорились-то? Когда успели?
— Недавно, — улыбнулась Даша. — Много времени надо, что ли?
— Так они придут сейчас? Ох, где-то валерьянка у нас была, дай-ка мне выпить.
— Мама, не о чем волноваться. Они просто придут познакомиться. А в ЗАГС — это ведь не завтра, столько еще времени пройдет. Ты успокойся, ладно? Все хорошо, все нормально.
Дашины слова достигли той цели, на которую и были рассчитаны. «В самом деле, что это я запереживала так? — одернула себя Мария. — Да мало ли кому Дашуня приглянется — вон она какая у меня! А что до ее настроения, так сегодня оно такое, а завтра еще поглядим».
И все же лихорадило Марию, и гостей она принимала, как в угаре. Благо — Даша сама и чай поставила, и на стол споро собрала, — Мария-то вроде и суетилась, да проку от этого немного было. А больше всего ей хотелось указать незваным гостям от ворот поворот: мол, рано нам еще с такими делами гостей принимать. Но не укажешь, не завернешь от порога, не по-людски то.
Посидели, поговорили. Костины мать с отцом вели себя довольно сдержанно и тоже, вроде как, не в своей тарелке были. Марии даже немного обидно стало: они что, считают Дашу недостойной ихнего Костика? Но потом, за взглядами, скрытой неловкостью и короткими обмолвками разглядела: и для них новость, преподнесенная сыном, мало, что ни громом среди ясного неба показалась.
Так оно и было. Нет, про женитьбу-то сынку давно уж говорено было и не один раз: «Да хоть бы ты женился уже, Костя, пора ведь. И пусть жена с тобой нянькается». Но сейчас как-то не по путю все складывалось, слишком уж скороспело.
Костя тоже был скован, не знал, куда руки девать. То и дело на Дашу взглядывал, будто искал у нее то ли подсказки, то ли поддержки.
И как ни удивительно, одна лишь Даша казалась абсолютно спокойной и естественной. Она спокойно улыбалась, охотно подхватывала реплики и поддерживала разговор. Мария с долей удивления наблюдала за дочерью — слишком уж она невозмутима.
Постепенно скованность и неловкость пошли на убыль. Особенно, когда Костин отец осмелел, пошел к вешалке, где его куртка висела, и вытянул из кармана бутылку водки:
— Вот… как водится… если хозяйка не против…
— Да чего уж… я б и сама поставила, — виновато проговорила Мария. — Дак ведь не ждала гостей, не запаслась…
Мария с Шурой, Костиной матерью, поддержали мужика, выпили по пол-стопочки, а Костя смущенно посмотрел на Дашу, один глоток сделал и назад стопку поставил. Несмотря на такую сдержанность присутствующих, за столом все же стало поживее. А осмелев, завели-таки гости разговор о сватовстве, к растерянности и огорчению Марии.
Собравшись с духом, Мария ответила:
— Правду сказать — врасплох вы меня застали… Нет, дочь сказала мне… да только вот, с час назад всего. А так-то я не чаяла и не гадала… Какая она невеста? Молода… еще взрослеть да ума набираться… Не тороплюсь я дочку из дому спровадить.
— Так оно… все так, как говоришь, — неловко заговорила Шура — в жизни не приходилось ей свахой выступать. — Дите для матери вечно мало да неразумно, а уж дочка, тем боле — неужто не жалко в жизнь ее выпускать, на бабью долю? Всяка мать тебя поймет. А только, Мария, сама-то ты скажи, скольки лет в замуж пошла?
— Ой, про нас-то что говорить? — Мария махнула рукой. — Мне бы сейчашний ум да в то время!
— Вот то-то и оно, из веку в век одно и то же, так было и так будет. А то бабы и детей рожать перестали б, как шибко умные стали бы.
— Шура, тебя послушать, выходит, от глупости все? — засмеялась Мария.
— Да не от глупости, а природой так устроено, видать, чтоб все в свое время случалось. Мало ли бывает, пропустила девка свой срок, замуж не выскочила, а там, поумнев, начинает перебирать: тот лицом не вышел, этот мошной тощ, третий родней не угодил… Так в вековухах и засиживается.
— Ну, нас еще рано таким делом стращать!
— Да я не к тому, извиняйте, коль неловко сказала. Правда, к тому лишь, что всему свое время, вот и твоей дочке время приспело. А что не засидится Даша в девках, это и не сомневается никто. Вот и нашему, — мать глянула на Костю даже вроде как с осуждением, — жениху приглянулась. Так что… за спрос не корите, а коль не гожи — извиняйте.
Марии вроде как и неловко стало даже, не любила она обижать людей. А еще — не нравилось Марии выражение Дашиного лица во время этого разговора. Про смущение, какому вроде как быть полагалось бы, тут и говорить не приходилось, Дашу тема разговора ни капельки не смущала. Более того, в легкой улыбке читалось нечто… вроде как девчонка сильно сама себе на уме. Мол, говорите-говорите…
— Сдается мне, время такое сейчас, что слово родительское мало решает. Я что думала — сказала. Гожи-не гожи, не в том дело-то, а в том, что нам еще не к спеху… А только нынче молодые ведь сами себе хозяева…
Разговор как-то скомкался, пропало настроение вечера, которое вроде бы уже начало складываться во вполне доброжелательное — так хорошо сидели, и вот, испортилось все. Гости вскоре распрощались и ушли. Однако на душе у Марии лучше не стало, а наоборот, осталось очень неприятное чувство. В доме поселилась какая-то неуютность, Мария молчала, но при этом продолжала вести разговор и с ушедшими гостями, и с Дашей: приходили удачные, убедительные слова, но снова заговорить с дочкой что-то мешало, однако и успокоиться Мария не могла. Как, как не позволить Даше сотворить эту ужасную глупость?! Вот упрямая девчонка! Ведь с какой улыбкой слушала! Будто все решено, все ясно ей раз и навсегда, а материны слова, материна воля уж и не значат ничего! Если ее, мать не слышит, то кого услышит? И тут пришла догадка, которая показалась Марии спасительной. Чуток погодя соседские мальчишки, которых, как обычно, мать до самых потемок домой загнать не могла, побежали с важным поручением — с запиской от тети Марии.
Когда в сенцах стукнула дверь, Мария обомлела. Она так и не решила, должна остаться или лучше уйти из дома. Вроде как уйти бы надо, но кто знает, когда его ждать? Теперь она только успела подумать: «Да как он так скоро…», и со смешанным чувством облегчения-разочарования увидела на пороге соседку. Женщина жила на соседней улице, огороды ее и Мариин смыкались, разделенные ветхим забором. Недавно она попросила Марию раскроить кусок ткани: «Уж готовое-то я, поди, соберу!» И вот явилась с заботой — не получается платье: там тянет, тут морщит. Пришла Марию на помощь звать.
— Я вот с коровенкой только управилась и к тебе сразу. Пойдем, а? Глянешь, чего там. Тебе-то, Мария, там и делов на пять минут всего…
Мама с соседкой ушли, а Даша аж передохнула облегченно. С минуты на минуту ждала, что мама начнет тягостный и ненужный разговор. Она глянула в окно — на дворе темнело, хотя до ночи было еще далеко. Даша предпочла бы, чтоб время ускорило свой ход, чтоб сейчас уже было поздно, и все спасительные разговоры сами собой отложились бы на завтра…
И в это время она услышала стук калитки — прошло не более десяти минут, как мама ушла. Даша невесело улыбнулась про себя: «Маме сегодня не до гощения, ишь как быстро управилась!»
Абсолютно уверенная, что возвращается мама, Даша снова надела маску спокойствия и невозмутимости. Хотя, сказать по-правде, для этого и усилия не потребовалось, она только стала ПОДЧЕРКНУТО спокойна. И маску эту как ветром сдуло, когда дверь открылась, и через порог шагнул Кирилл. Пальцы, лежащие на спинке стула побелели. В первое мгновение она просто испугалась, во второе — испугалась за Кирилла. Он был так бледен, что она решила: «У него что-то случилось!» И даже мелькнула мысль, что ему предложить: воды или этот стул. И тут Кирилл проговорил:
— Это правда?
Ей показалось, что он с трудом шевелит губами, и до нее не сразу дошел смысл вопроса. А поняв, ошеломленно воскликнула:
— Да ты-то откуда знаешь уже?!
— Значит, правда…
— Откуда ты знаешь? — с досадой повторила она.
— Ты с ума сошла?
Даша сощурила глаза, как будто внезапно ударил по ним яркий свет, коротко уронила:
— Уходи.
— Что ты удумала… — сокрушенно покачал головой Кирилл.
— Ты не слышишь меня? Уходи, я не хочу говорить с тобой об этом!
Он сел на корточки, прижался затылком к стене.
— Ты всерьез это надумала? — Даша молчала, не зная, что ей делать дальше, и Кирилл, усмехнувшись, ответил сам себе: — Ты все делаешь всерьез…
Даша отвернулась, глядя в стол, проговорила:
— Тебе не надо было приходить. Зачем ты пришел? Отговаривать?
Он быстро встал, подошел, положил ладони ей на плечи:
— Даша…
Она резко вывернулась, подалась от него в сторону. Кирилл смотрел в колючие, незнакомые глаза.
— Не делай этого…
— Почему? Что тебе не нравится?
— Почему Костя?..
Даша улыбнулась:
— Вот что тебя не устраивает… Послушай, а давай я всех кандидатов в мужья к тебе приводить буду? На смотрины, — она рассмеялась недобро. — А ты будешь говорить: этот тебе не нравится, а этот ничего, годится… Как тебе такая моя идея, Кира?
— Замолчи… Пожалуйста, замолчи… Даша… уезжай… Уезжай хоть куда, я потом все равно тебя найду.
— Найдешь? Когда? И зачем?
Кирилл молчал.
— Давай расставим все точки, — снова заговорила Даша. — У тебя семья, Кирилл… сыновья. Ты от них никуда, это ведь дураку ясно. А от Альки, может, и рад бы уйти, так она твое слабое место распрекрасно знает — мальчишками тебя держать теперь будет. А я… что я? Ты же сам говорил, что в конце концов я выйду замуж… Так зачем ты пришел сегодня, Кира?
— Ведь не так, Даша! При чем здесь Костя? Мне назло?
Даша покачала головой:
— Нет, не назло. Костя позвал — я согласилась. Хочу уверенности, определенности. Я устала. Не мучай меня… отпусти.
— Даша… пожалуйста, умоляю тебя… Милая ты моя… я виноват, знаю, из-за меня все… но не ломай ты себе жизнь, прошу. Тебя-то никто не неволит, зачем ты голову в петлю суешь?..
— Не говори ерунды! — раздраженно прервала его Даша. — Я просто выхожу замуж! Или, по-твоему, мне теперь в монастырь прямая дорога?
Помолчав, Кирилл медленно заговорил:
— Даша… с самого начала, как эта история с Алькой началась… за тебя больше, чем за себя болел. Я что… сам виноват. А вот от того, что тебе плохо, от этого мне в сто раз хуже было … Хочешь верь, хочешь не верь, но я всегда чувствовал, когда тебе плохо было… И вот сейчас ты говоришь: все хорошо, все так и быть должно… Отчего же тогда мне так больно, как никогда еще не было? Дашенька, пойми, поверь — не хорошо это, не правильно. — Кирилл болезненно усмехнулся: — Ты знаешь, кого страшно порадуешь?.. Уж она повеселится! Неужели ты не видишь, Даша, как это неправильно, вывернуто: если Альке хорошо, так, значит, в действительности это плохо! Ты понимаешь?
— Вот уж меньше всего меня заботит настроение твоей жены! — Увидев глаза Кирилла, Даша и хотела бы прикусить язычок, да слово не воробей. Но вместо сожаления и раскаяния она неожиданно разозлилась: — Плевать мне, радуется она или голову пеплом посыпает — мне на это плевать!
— Моя жена? — Кирилл как будто не услышал больше ни слова. Усмехнулся: — А может, Костик будет тебе таким же мужем, как мне Алька — жена?
— Нет. У нас все будет, как надо. С ним мне будет спокойно.
— Откуда ты знаешь?
— Я же не люблю его, — усмехнулась Даша. — Это когда любишь, сплошные тревоги, беспокойство, разочарование… В общем, любовь — это несчастье.
Он резко потянул Дашу к себе, она едва не упала и, уткнувшись лицом ему в грудь, оказалась в кольце его рук. Кирилл так сжал ее плечи, что Даша застонала, попыталась оттолкнуться, упершись ладонями в плечи:
— Отпусти!
Кирилл молчал, уткнувшись лицом в ее волосы.
— Мне больно…
Тиски отчаянного объятия ослабли, он положил ладонь на Дашин затылок, осторожно прижал к груди ее голову.
— Дашенька… Даша… во всем свете ты одна мне нужна… Прости за все…
— Я ведь ни в чем тебя не виню…
— Тогда зачем кидаешься к первому попавшему?..
— Ты здесь ни при чем…
— Кого ты хочешь обмануть? Меня? Себя?
Даша отстранилась, отодвинув его ладошкой, и Кирилл разжал руки.
— Кира… — тихо заговорила она, — не надо. Не усложняй. Все хорошо. То, что было — прошло, что за него цепляться? Держи-не держи, а оно ушло и назад ничего не вернешь. — Даша виновато улыбнулась: — Ну? Что ты? Ты не вини себя, Кира. Так сложилось…