Ожидая встречи с Натальей, Даша вдруг поняла, что после нескольких лет почти полного молчания с этой женщиной ей будет не просто заговорить с лаборанткой. Челюсти сводит при одной мысли о ней, и слова будут цедиться сквозь зубы. Нет, она не собиралась выказывать демонстративную неприязнь, такое тоже было Даше поперек натуры… Она помедлила и пошла за чайником в подсобку, где нередко проводила свой обеденный перерыв со старыми знакомыми из процедурного. Насыпала в тарелку каких-то печенюшек, воткнула вилку в розетку и устало присела на стул. Под негромкое клокотание закипающей воды закрыла глаза, отгоняя на минутку всякие мысли, которые не давали покоя ни днем, ни ночью.
Наталья пришла ровно в пять.
— Бери стул, садись, — кивнула Даша и налила кипятку в две чайные чашки, обхватила свою, согревая ладони. — Расскажи мне, как все было тогда.
Брови Натальи недоуменно прыгнули, и Даша поморщилась:
— Только давай без этих гримас. Просто расскажи.
— Ты все знаешь, — угасла Наталья.
— Если б знала, тебя не спрашивала бы, — опять поморщилась Даша. — Давай, все, как было и без хитростей. Кто тебя обрабатывал? Сама Елецкая?
— Она… Нет…
— Да перестань ты икать! — раздраженно прикрикнула Даша. — Я не собираюсь на тебя собак вешать. Что сделано, то сделано. Но мне надо знать — как и почему. Хлебни чаю, успокойся и рассказывай.
Наталья послушно отпила глоток из чашки, поставила ее на стол, и, глядя, как кружится на поверхности чаинка, заговорила:
— Сначала не она. Я ведь сделала анализ, специально пришла в тот день пораньше… И тут заходит ко мне шефиня.
— Кто?
— Ну, наша, Сапрыкина. Ты, говорит, у такого-то кровь на анализ брала? Брала, говорю, и смотрю на листок, что на столе передо мной лежит, думаю, она спросит сейчас, какой результат. Этот? — спрашивает. Берет его и при мне рвет на кусочки. Я глазами хлопаю, а она говорит: забудь, что тут было. Ну и дальше: бла-бла-бла… Короче, чтоб поняла я, как крепко надо мне язык за зубами держать. Сапрыкина клочки себе в карман положила, журнал для записей забрала и ушла. А я сижу, и хоть плачь — в такой переплет попала. Даже на Кирилла зло какое-то было, что втянул меня в это дело. И еще раздумываю, говорить мне ему или послушаться Сапрыкину. Тут звонок. Елецкая. Видать, Сапрыкина уже позвонила ей, и прокурорше не понравилось, что я знаю больше, чем надо. Решила дожать. В общем, сказала… Ты помнишь, может, братишка моего Володея тогда сделал аварию, и сам еле живой остался. Володька страшно переживал, мотался в краевую больницу без конца, я тогда каких только лекарств ни доставала. Но, слава Богу, оклемался. И только он домой выписался, только мы порадовались, тут новая беда — завели на него дело и начали таскать к следователю. Володей аж почернел, сильно за брата переживал. Ну вот Елецкая и говорит мне: выбирай, кого спасти хочешь, вашего Лешку или Кирилла.
— И все это она по телефону? — недоверчиво спросила Даша.
Наталья махнула рукой:
— А кого ей бояться? Ну, где намеками, где как…
— Ну ладно. Понятно все.
— Даша! — Наташка даже подалась вперед. — Я подлая, конечно. Но ты войди в мое положение… Следствие тогда, и правда ведь, прекратили сразу. Да я же понимала, что запросто открыть могут… как это говорят — по «вновь открывшимся фактам»… Но я решила… если до суда у Кирилла дойдет, я все расскажу, правду расскажу. И про ее шантаж подлый. И как же рада была, до этого дело не дошло.
— Рада… — усмехнулась Даша. — Так что там было, в крови? Ты помнишь?
— Конечно, помню. Препарат… в малых дозах он как снотворное. Посильнее концентрация — буйных успокаивают. А у Кирилла в крови такое содержание было… как обухом по голове. Не было у него с Алкой ничего в ту ночь. Даже при Кирином здоровье абсолютно исключено. Тут я тебе чем хочешь поклясться могу.
— Не надо. Я и без тебя знаю.
— Не держи на меня зла. Прости…
Даша вздохнула. Подумала, что даже если скажет «прощаю», в душе простить… нет, просто забыть не сможет.
— Бог простит. И Кирилл, может быть. А я что… — Она встала, давая понять, что говорить больше не о чем.
— Даш… погоди… Ведь выписка-то Кирина цела осталась… В журнале Сапрыкина, конечно, все убрала, а выписка у меня осталась.
— Как? — не поняла Даша. — Она же ее у тебя на глазах порвала!
— Да она другой листок порвала. Я машинально глянула тогда на тот, что рядом лежал, а она и схватила, думала — Кирин.
— И не прочитала? Даже из любопытства?
— Она хотела. Да ведь слепая, как тетеря. За очки хвать, а их нету, не взяла с собой. Ну и давай рвать демонстративно, передо мной, значит. Да какая разница… в журнале же было.
— И где теперь выписка?
— Дома у меня. Я принесу, отдам тебе. Сколько раз хотела сжечь, и не могла… тошно даже в руки брать. Я принесу. Хотя теперь эта бумажка вообще ничего не значит.
Наталья стояла, но не уходила, как будто еще не договорила, не сказала о чем-то таком, что убедит Дашу: ну да, гадко поступила… и все же, не такая ведь она, Наталья, подлая… Но слова куда-то все подевались и надо было уходить… И вдруг она вскинула глаза:
— Даша, а ты знаешь, что Алка в психушке лежала?
— В какой еще психушке? Когда?
— Ну как же… да помнишь ты! Вскоре, как родила. В краевой больнице. Они, конечно, никому не говорили, в смысле, где именно она лежала. На учет не вставала у нас, не наблюдалась. Но документы-то ее пришли. Так что знал кое-кто, да молчал. А сейчас чего уж… в общем, слух ползет. Она и пожар в помешательстве устроила, это точно.
— Что у нее было?
— Шизофрения.