Кирилл, обернув простыню вокруг бедер, поднял Дашу вместе с матрацем, и перенес на кровать. Она увидела одежду, раскиданную по полу, и тихо рассмеялась, как мурлычет умиротворенная кошка:
— Не помню, когда ты раздел меня… Подай-ка твой свитер.
Она юркнула в него, и утонула в большом Кирином свитере почти вся, а рукава Кирилл завернул на несколько раз.
Даша сидела, подогнув под себя ноги, а голова Кирилла лежала на ее коленях. Она гладила его волосы — непривычно короткие. Правда, давно отросшие после стрижки под ноль, но все равно, не такие, как носил дома, зарыться в них пальцами не получалось.
— Мог я подумать, что здесь, за решетками, узнаю, как это — быть таким счастливым?.. Спасибо тебе, золотая моя, это ты, вот просто так, взяла и подарила мне счастье.
— А я думала, ты — мне…
Кирилл покачал головой.
— Даже представить не могу, как ты здесь… как смогла… А я еще и отказался… а ты все равно, вот, со мной… это чудо какое-то. Ты чудо, Дашунечка моя, настоящее чудо. Иначе ничего этого просто не было бы.
— Просто… — в тон ему ответила она. — Просто я люблю тебя. И больше без тебя не могла. Я так и не привыкла быть там, где тебя нет.
— А мне казалось, что я почти привык… без тебя… Крест на себе поставил. Обманывался. Ничего я не привык. О тебе одной и думал, засыпал и просыпался с мыслью «Даша…» Только думал, что это уже не имеет значения, ни для кого… Крестик твой целовал перед тем, как уснуть, и когда глаза открывал — тоже, — улыбнулся: — Весь барак думает, что я страшно набожный. Он меня спасает, Дашунь. Правда, спасает. — Взял ее руку, прикоснулся губами нежно к запястью, где сквозь кожу просвечивали тоненькие голубые дорожки, прижался щекой к ладони. — За фотографию спасибо огромное… какие они стали… выросли… — Кирилл смотрел на фото, стоящее на столе.
— А у нас большие перемены, Кира…
Кирилл слушал молча, потемнев лицом. Когда Даша замолчала, он медленно проговорил, обронил коротко:
— Как нелепо прожила… Больше и сказать нечего… — он снова долго посмотрел на сыновей, но о чем думал, на этот раз молчал.
— Кира, а ты? Как тут?
— Нормально, — Кирилл пожал плечом. — Что тут может быть? Барак — работа — снова барак. И рассказывать нечего.
— А мне снились очень плохие сны…
— Правда? — Кирилл чуть запрокинул голову, посмотрел на нее снизу вверх. — Это не про меня.
— А что такое ты говорил там?.. Али.
— А-а… да это пустое.
Даша едва заметно вздохнула. Кирилл повернулся, сел на кровати:
— Ну чего ты, маленькая? Видишь — я жив и здоров. Какой был, такой и есть.
— Не такой…
— Как это не такой?
— Ты похудел.
Подушечками пальцев Даша провела по заострившимся скулам, щекам, и чуть колючему подбородку. Лицо Кирилла стало другим — жестче, и глаза…
— Так это я израстаю! — со всей искренностью заверил он.
Она рассмеялась и обвила его шею руками. Ладони Кирилла обхватили ее талию, и Даша оказалась сидящей на коленях у него, лицом к лицу. Крестик на темном шнурке лежал на Кириной груди… Даша наклонилась к нему и поцеловала.
— Теперь на нем отпечаток твоих губ, — сказал Кирилл без улыбки.
Даша положила ладошки ему на грудь, погладила легонько, повела вверх, к плечам…
— Ты красивый, как бог… — прошептала она и прикоснулась губами к его груди. Еще… И еще…
…Времени не было. Были только они двое и с ними любовь. Осененные ею, они омывались в нежности друг друга, дышали в одно дыхание, и сердца бились взахлеб, горячо так, что казалось, в груди — солнце.
Пелёна полудремы, навеянной упоительным изнеможением, таяли, как легкий туман под горячим солнцем, когда еще во сне в Даше просыпалось сладостное томление и медленно, и неодолимо нарастало, потому что губы и руки Кирилла будили ее своей нежностью. И нет пробуждения желаннее, чем такое, когда еще не проснувшись, купаешься в бережной ласке любимого.
— Я просто не могу не прикасаться к тебе, солнышко мое, — оправдывался Кирилл и улыбался так, как никто не умеет улыбаться. — Закрываю глаза, и пугаюсь, что ты мне только приснилась. Поэтому мне надо до тебя дотрагиваться.
— На, дотрагивайся, — протягивала Даша руку.
— Вот спасибо, моя добренькая Дашенька. Тогда ты спи дальше, не просыпайся.
Он целовал ее ладонь, запястье, губы поднимались выше, и как-то нечаянно добирались до Дашиных губ, в то время как руки его ласкали ее всю, своевольничали, не зная запретных мест. И Даша «не просыпалась», только гулкий стук ее сердца слышали ладони любимого. Так умелый настройщик знает, как добиться чистого звучания струны, и Даша скоро начинала отзываться рукам и губам любимого, превращаясь в звенящую струнку. И губы ее сами собой отвечали его губам, так же точно не в силах насытиться медовой сладостью бесконечно долгого поцелуя. И она снова, золотым воском плавилась в его руках, сходила с ума в кольце сильных рук.
В ночных тенях по-лебединому сплетались руки, и пальцы переплетались — не разберешь, где чьи. Лунный свет украдкой смотрел в узкую щель между шторами на танец двух прекрасных в первозданной наготе тел, то ложился бликами на бугрящееся напряженными мышцами, сильное, мужское, то светился на нежной, бархатистой коже, высвечивал на запрокинутом лице мУку древнего как мир, любовного экстаза…
Спали в ту ночь? Не спали?