Может быть и вышло бы все, как расписывал Семке следак… Затерялся бы среди серой мужичьей массы, где-то перетерпел, где-то смолчал… год — это и в самом деле, не так много. Да на беду поблизости оказался любвеобильный Гоги… Рядом с таким и день — много. А уж год… пугающая, жуткая бездна времени… И не известно, как перебраться через нее… И вообще, переберешься ли?..
Тонкий и звонкий, ниже чуть ни на две головы, Сема Николаев физически неспособен был дать ему достойный отпор. А тот входил в раж, испытывая удовольствие от издевательств над строптивым пареньком.
Разумеется, все всё видели, и Кирилл тоже. И был у него разговор с бригадиром один на один:
— Гоги, оставь-ка ты пацана в покое.
— Почему, Кира, ты говоришь, што мне делать, што не делать? Я тебе так говорю?
— А ты скажи, если здоровья много. Так вот про Семку — не трогай его.
— Не переживай за него, Кира. Он, дурачок, счастья своего не понимает. Я же его люблю. Абидна, дарагой, што ты про меня плоха думаишь. Я к тебе всегда, как друг, мамой клянусь!
— Ласковый ты, Гоги. И любви в тебе много, и дружбы. А, может, МНЕ тебя полюбить?
— Зарежу как барана, дарагой, — с улыбкой пообещал бригадир.
Кирилл рассмеялся, хлопнул себя ладонью по бедру:
— Что, генацвали, так хорошо зарасло, что уже не помнишь ничего?
Гоги покатал желваки, глядя на Кирилла, выплюнул сквозь зубы:
— Не ходи по моей дароге, Кира, тибе же лучше будет… — круто развернулся и ушел.
В тот вечер Кирилл освободил для Семки кровать неподалеку от себя. То была откровенная демонстрация, что угловой взял новенького под свое покровительство. Али выговаривал на другой день Кириллу:
— Ты дурной или как? О чем думаешь? Зачем в контры идешь? Ведь им тебя с УДО прокинуть — только пальцем шевельнуть. Драчку затеют, тебя же, дубину, подставят, и готово — из-за нарушения пролетишь ты с условно-досрочным, как фанера над Парижем. Чего ты за этого пацана глотку рвешь? Он, придурок, сам виноват, что попал сюда. Нашел, кому верить, дурак — следаку! Думаешь, спасешь его? Ты за ворота выйти не успеешь, как ему тарелку с дырочкой подарят! Да переживет он, куда денется. Выйдет отсюда и постарается забыть, как ночной кошмар. И забудет. Дальше жить начнет.
— Али, — Кирилл уперся взглядом в Седого, — а ты тоже… пережил бы?..
Седулов замер, только глазами полыхнул… Потом выругался, отвернулся от Кирилла.
— Вот то-то и оно, — неопределенно сказал Кира.
А Гоги прекрасно понимал положение Кирилла и будто нарочно испытывал, насколько крепка узда, сдерживающая его заклятого врага. Он не решался пойти на открытый вызов Кириллу, но их скрытый конфликт тлел, как подземный торфяной пожар и был непредсказуем — то ли пожрет сам себя и задохнется без воздуха, то ли вырвется в нежданный момент, в самом неожиданном месте, взовьется языком пламени и пойдет безумным огненным валом, жутью… смертью неудержимой…
Седулов после того разговора с Кириллом только мрачно смотрел со стороны, не вмешиваясь, не одергивая товарища. Как-то на крыльце барака столкнулся с Семкой. Тот торопился, зажимаю ладонью нос.
— Кто тебя? — разглядев между пальцами кровь, неприязненно спросил Али.
— Сам… об Гоги… — со злостью буркнул Семен.
— Давай в умывальник! — Али схватил мальчишку за рукав, потащил за собой.
Глядя, как стекает в раковину кровянистая вода, Седой сказал:
— Ты вот что… потерпи… Пока Кира на зоне, этот урод тебя не тронет. А чтоб под руку ему реже попадаться… держись к нам поближе. И вот в таком виде… не надо, чтоб Кира тебя видел. Пусть он уйдет отсюда. Ему надо уйти.
— …а мне тогда дорога прямиком в петлю…
— Нет, с тобой все в порядке будет. Я его зарежу. Когда Киры не будет тут, ублюдку конец.
Семка метнул на Али испуганный взгляд.
— Клянусь тебе. У меня к нему тоже счет.
Седулов задумчиво смотрел в окно на виднеющиеся вдали сопки.
…Кирилл видел, что Али тоже беспокоит близкая перспектива остаться как перст одному. Хоть наружу беспокойство это не выходило явно, но Али теперь часто был погружен в свои мысли, глаза стали другими.
— Али, как ты будешь тут один? — напрямик спросил Кирилл, желая знать, о чем друг думает.
— Тут? Нет, Кира, тут мне оставаться нельзя. Срываться мне надо. И лучше всего, в тот же день, как ты уйдешь.
— Ты серьезно?
Али глянул коротко, усмехнулся.
— Думаешь, мне помиловка вышла? Шиш с маслом!
— Зима на носу…
— Это, конечно, хуже. Да выбирать не из чего — там холод, тут смерть. Нет, зимы я не боюсь. Свободой подышать хочу. Выкручусь. И хрен они меня поймают.
— Но ты же здесь, на зоне. Значит, поймали?
— Как же! — хохотнул Али. — Поймали бы меня, если б сам в руки не дался! А я смерти не боюсь, Кира. Честно. Только одно душу тянуло, что получалось — без всякой пользы жизнь прожил. Никому радости не дал. Младшие… они, наверняка, давно уж меня похоронили и забыли… И знаешь, что душу сейчас греет? — посмотрел он на Кирилла — тот вопросительно качнул головой. — Что так удачно придумал с этой запиской, что Даше твоей передал. Может и правда мои деньги на доброе дело сгодятся. Мало ли как в жизни случается… Ты ей скажи, и сам знай — на этих деньгах ни крови, ни слез нету. Я последнее у человека никогда не забирал. Брал у таких воров… на них уже и закона нету, столько наворовали. Короче, если что, берите сколько надо, хоть всё. Я только рад буду. Человек тот, я говорил, совсем никакого отношения к ним не имеет. Обязан мне кое-чем, вот и хранит мой чемоданчик. Что в нем, он понятия не имеет. Знает только, что надо отдать чемодан тому, кто принесет записку от меня с нужным текстом. Только Даше еще раз строго-настрого накажи: она поедет, или кто другой — пусть ему ни слова про себя не говорят. Ни имя, ни откуда приехали. Взяла и сразу ушла. Мало ли… береженого бог бережет.
— Али, пообещай мне, коль жив-здоров будешь, дашь нам знать о себе. Адрес ты хорошо помнишь?
— Обещаю. И адрес помню, и телефон. На волю хочу, Кира. Душно мне тут стало.