Барак затихал по-ночному, кто-то уже спал, и даже похрапывал. Кто-то укладывался, кряхтя и ворочаясь, кто-то надсадно и мучительно кашлял. Злой Гоги притащился из сортира, пинками согнал со шконок двух зеков, чьи места находились вблизи двери, погнал их в туалет, чтоб навели там порядок. Теперь, когда открывали дверь, из конца коридора доносился его голос, он во всю «строил» в сортире уборщиков.
В последние дни Гоги постоянно был раздражен. Толи без особой причины настроение плохое было, толи была какая-то причина, но ходил он злой, как черт. Раздражение, помноженное на холерический характер, искало выхода. Гоги обильно раздавал направо и налево пинки и полновесные затрещины. Бить он умел, старался с меньшими затратами достать побольнее. У него и кулаками хорошо получалось, но он обзавелся тонкой стальной цепочкой и постоянно ходил с нею. То помахивал, сложенной вдвое и застегнутой на руке, то наматывал ее на запястье, прятал под рукав, если вблизи появлялся отрядный или еще кто из охраны или администрации. При каждом удобном случае он пускал эту цепочку в ход. В общем, бригада, да и весь барак были на взводе.
Мужики ходили угрюмые, старались держаться подальше от бешеного Гоги. Но наэлектризованная атмосфера искрила — то и дело случались какие-то мелкие стычки. Обида, недовольство и раздражение прорывались в несдержанности выражений, грубости, которые мгновенно усиливались вдвое встречной агрессией. Мужики не понимали, почему вор Чекулин не наведет в бараке порядок, не поставит блатных на место. Кое-кто начал поговаривать, что надо жаловаться Савве, другие возражали: мол, ворон ворону глаз не выклюет…
А Иван Тарасович Чекулин ждал близкого уже звонка, и не хотелось ему ввязываться в конфликт. Несколько раз он одергивал бригадира и выговаривал ему, но понимал, что для Гоги, с его южным темпераментом, нужны меры более действенные… и все же, никаких более энергичных телодвижений делать ему не хотелось. Тем более, что Гоги вообще-то держался в рамках дозволенного, просто выходки его достигали повышенной концентрации. Но… авось, до желанного числа ничего не случится, уже остается-то всего ничего. А там пусть разбираются другие.
Кирилл снял свитер, улыбнулся про себя, вспомнив Дашеньку в нем. Одновременно машинально — это вошло у него в привычку — окинул взглядом «свой» угол, все ли на месте, все ли в порядке на его территории. Семкина кровать была пуста. Кирилл слегка нахмурился: где его нелегкая носит? Помедлил и направился к двери. Али, лежа на своем втором ярусе поверх одеяла, еще в спортивных трико и майке, не пошевелился, но проводил его пристальным взглядом.
Прошло минуты три-четыре, не больше, дверь с треском распахнулась, и влетел «ушан», один из подручных Гоги, следовавших за ним повсюду, как хвост за собакой.
— Блатных бьют!— во все горло орал он, грохоча сапогами по проходу между кроватями. — Мочи серых!
Рот ему заткнул Али, взвился черной пружиной, перемахнул через железную спинку кровати и ударил ногой в лицо бегущему, забив крик назад.
Это уж потом следствие установило, что «в то время, как дежурные убирали туалет под присмотром бригадира, туда вошел заключенный С. Николаев. На почве неприязненных отношений бригадир вспылил и…»
Уже раздевшись, чтобы лечь спать, Семка вспомнил, что парень из соседнего барака, знакомый по этапу, обещал поделиться с ним почтовыми конвертами, и решил сбегать, отбоя-то еще не было. Одеваться не стал, накинул фуфайку на голое тело, сунул в сапоги босые ноги. Уже возвращаясь назад, заскочил в сортир. Встретить Гоги он там никак не рассчитывал. Последнее время удавалось его счастливо избегать, а тут… угораздило! Семен стушевался, подумал, было, выскочить назад, но ноги уже несли его дальше. От неожиданности с ним произошло что-то вроде гипнотической зависимости кролика перед удавом.
Едва Семен повернулся к Гоги спиной, тот, ни слова ни говоря, хлестко вытянул Николаева цепочкой вдоль спины. Наброшенная на плечи фуфайка свалилась на пол, и второй раз бригадир стеганул по голому телу. Семен взвизгнул и попытался прорваться к двери. Но Гоги легко отсек все его попытки, загнал Семку в угол и, входя в раж от беззащитности жертвы, азартно полосовал мальчишку по голому телу. Тонкая цепочка рассекала воздух со свистом. Семен уже не пытался вырваться, только взвизгивал и закрывал от ударов лицо.
— Жарко тебе, дарагой? На, остудись…
Из рук одного из зеков бригадир выхватил тонкий шланг, один конец которого был надет на кран с холодной водой. Из него уборщики поливали затоптанный пол, щетками сгоняя грязь в сливные отверстия. Ледяная упругая струя обрушилась на Семена, окрашиваясь красным, бежала с него на пол.
Вот в это время и вошел Кирилл.
Через двадцать минут над лагерем взревела сирена тревоги. Но за эти минуты сконцентрированная злоба людей выхлестнулась с такой ужасающей силой…
Следствие указало, что стихийно возникшая в отряде массовая драка была особо жестокой. Из блатных и воров целым не остался ни один. Многим раздробили суставы пальцев на руках, у пятерых были переломаны ребра — их растягивали на полу и прыгали на них с верхнего яруса коек. Кому-то исполосовали бритвой лицо. Бригадира, спровоцировавшего драку, привязали к спинке кровати и жестоко изнасиловали. Двум его подручным, слишком рьяным и лютым, выдавили глаза.