Ночной марш-бросок
Мысль о собственной смерти была не настоящей. А где тогда тоннель и полёт? Где невиданный свет в конце тоннеля? Нет уж, выдайте мне всё положенное, все признаки и доказательства, дайте душе полетать над могилкой, тогда дело другое. Кой чёрт умер, когда я вон какой живой!
Сейчас, в этом странном мире я время от времени думал о своей хворобе. Однако исчезло ощущение обречённости. С одной стороны, я задавался вопросом — сидит во мне та болячка? Основания для оптимизма были. Во-первых, мне перестал досаждать кашель, из-за которого я и пошёл тогда к врачу. Климат хороший, наверное? Хе-хе, климатом только и лечить мою хворь. А шрам на виске? Он куда делся? Ну, а во-вторых, если даже я болен, всё происходящее — замечательный подарок под конец жизни. О чём переживать, когда знаешь, что жизни осталось с гулькин нос? И этот «гулькин нос» наполнился таким роскошным приключением.
Однако, несмотря на весь мой оптимизм, не хотел бы я опять увидеть картинку на экране компьютера у доктора в кабинете. После диагностирования в трубе МРТ, тукающей и гукающей на все лады, доктор провёл меня в свой кабинет, смежный с установкой магнитно-резонансной томографии. Я заранее, как явился к нему, потребовал, чтобы не темнили, а сказали мне всё как есть. Мол, человек я одинокий, нет родственников, секретничать ему не с кем, так что давай, Айболит, напрямую. И вот, после трубы пригласил он меня сесть рядом и повернул ко мне монитор компьютера. Непонятная картинка скоро стала понятной и пугающей. Мои лёгкие густо светились скоплением злокачественных образований. И не только лёгкие. Эта наглядность пробрала до мурашек. Хотя я, вроде, уже был готов услышать такой диагноз. Как много говорят интонации, озабоченность на лице, разговоры, мне не предназначенные: «Ему на какое назначено? Нет, найдите пораньше…» Все эти мелкие штришки, будто капля за каплей, наполняют горькую чашу и кажется, ты уже готов её выпить… И всё же горечь продирает до мурашек, бьёт под дых. Странно… Ведь я столько раз готов был умереть, я давно примирился со своей смертью и принял её неизбежность…
Стоп. Откуда явилась мне эта мысль? Почему я готов был умереть много раз? Где? Это явно не про будни писателя. Это из того, ранешнего времени, в котором была девочка-невеста. Хмм, нет… больше ничего, чёрный провал. А хочу я вспомнить? Не знаю. Наверное, хочу. Но в общем-то оно не особо важно. Оно осталось в той жизни, в том времени, в том месте. И для моего сегодняшнего дня никакого значения не имеет. Хотя Лиса сказала: вспоминай поскорее. А зачем?
Вот такие мысли меня тоже занимали, но не очень.
За эти дни парни куда-то уходили, то один-два, то ушли впятером — Патрик, Кэй, Гейза, Вит и Жарко. На месте остались Лиса и Шорох. Да, вот такое имя было у Альбиноса. Или кличка. Нет, скорее всё же имя. Кличек, вроде бы, ни у кого из парней не было.
Кстати, перед тем, как ушли эти пятеро, произошла интересная сцена. Жарко о чём-то негромко, но эмоционально разговаривал с Лисой. Он на чём-то настаивал, она не уступала. И тут он повысил голос, сказал: «А я запрещаю!» Слова эти привлекли внимание всех, хотя и до того разговор, конечно, не ушёл ни от чьёго внимания. Но теперь все смотрели на Лису. Смотрели… не вопросительно, не требовательно, но явно обозначая себя на стороне Жарко. Она недовольным взглядом скользнула по их лицам, Альбинос едва заметно отрицательно качнул головой. «Ладно. Согласна», — сказала Лиса.
После этого Патрик назвал четыре имени, имя Альбиноса прозвучало последним и вопросительно.
— Я останусь, — ответил тот.
Ну, тоже понятно. Шорох не хотел оставлять Лису со мной и кем-то из парней. Решил, что именно его место рядом с ней.
Так Лиса была нездорова? Или восстанавливалась после ранения? Может… беременна? По какой другой причине доктор мог сказать «Я запрещаю»? Тут моя наблюдательность ничего подсказать мне не могла.
А до меня очередь пока не дошла. Интересно, когда дойдёт? На чём захотят меня испытать?
Вернулись парни только на другой день, целые-невредимые, но усталые и голодные. Пока Шорох собирал им поесть, а остальные умывались-переодевались, Патрик переговорил с Лисой. Потом путешественники поели и рухнули спать до вечера.
За ужином Лиса объявила:
— Уходим на базу. Всем собираться.
Собирали все личные вещи, только спальники оставляли. Но и без спальников рюкзак получился увесистым, да ещё и продуктами, наверно, придётся запастись. Интересно, далёким ли будет предстоящий ночной переход.
Против ожидания, всё, что я принёс с вещевого склада в здоровенном мешке и рюкзаке, я смог уместить в одном рюкзаке. Минус спальник, минус то, что теперь было на мне — одни ботинки чего стоят. К тому же важно, КАК уложить вещи. А продукты никто не брал, только воду в поясных фляжках. Выходит, не такой уж дальний переход предстоит? Ну, это не плохо, конечно. Груз хоть и компактный и рюкзаки удобные, но всё-таки не лёгонькие. Сомнительное удовольствие наматывать десятки километров по ночной темени. Все, кроме меня, несли ещё и оружие. Арбалеты за плечами, на поясе нож и кобура непривычного вида.
О назначении кобуры странной формы я уже знал. Она предназначалась для сверхкомпактного и лёгкого арбалета — меньше кило весом. Он был выполнен в виде пистолета с вертикальным расположением дуги, мог складываться и в таком виде удобно располагался в кобуре. Можно было и без кобуры легко спрятать такую миниатюрную штуку под одеждой и нести скрытно. Отличная вещь для бесшумного снятия часовых, устранения собак.
Удивило меня открытие, что никакой пеший ночной марш-бросок не предполагается. В просторном боксе, соседнем с залой, в которой мы все обитали, нас ждали мотоциклы, четыре мощные машины. Разместились на них по двое. Гейза посмотрел на меня, кивнул себе за спину: «Садись».
Моторы не ревели, что меня удивило. Мотоциклы работали довольно мягко. Я, естественно, ждал, что вот-вот мы выберемся из бункера на поверхность, но коридоры не кончались. Бетонные тоннели были просторны и даже освещены. На стенах через равные промежутки неярко светились длинные трубки