Марта меня изумляла. Понятно, что ухаживать и присматривать за мной — ее работа. Но то, с какой самоотдачей она это делала, было поистине удивительно. Как будто я превратилась в смысл ее жизни. У меня даже какая-то настороженность к ней была: ну, чужой ведь я ей человек, так почему такая просто-таки жертвенность? Она не считалась с личным своим временем, делала массу работы, которая, по моему разумению, не входила в ее обязанности.
Например, она запросто могла приготовить на обед для меня что-то особенное. Хотя кухня вообще не вменялась ей в обязанность никаким боком. Или покупала какое-нибудь лакомство.
Она хлопотала и ворковала надо мной, как над родной. Я даже подумывала, ни родственница ли она Ральфу? Странно мне было, что ко мне, чужому человеку, она прониклась такой любовью, вот я и принимала ее с оттенком выжидательности: может, эта «любовь» профессиональная? Подобна фирменной улыбке продавщицы из супермаркета?
Каюсь задним числом и прошу прощения у этой добрейшей женщины — в своих чувствах ко мне она была искренна.
Мне стало многое понятно, когда я узнала, что Марта — монашка. Неподалеку находился женский монастырь, и многие сестры работали в клиниках, ухаживали за больными и немощными. Или вот как Марта, приходили домой к тем, кто нуждался в заботе и уходе. И она тратила на меня не положенные по договору часы, которые надо ежедневно отработать, а свою душу. Я была для нее не работой — просто она так жила. И, пожалуй, она по-настоящему любила меня, как дочку, которой у нее никогда не было. Так рядом со мной появился еще один человек, искренне озабоченный моей судьбой, и болеющий за меня всем сердцем.
При всей заботе и сострадании, поблажек Марта мне не давала. Думаете, я только и делала, что лежала на белоснежных простынях в своей чудо-кровати, нажимала кнопочки пульта и лакомилась всякими вкусностями? Как бы ни так! Бездельничать Марта мне не давала. Массажи, восстановительная гимнастика, физические нагрузки, всевозможные лечебно-косметические процедуры… Хоть все это чередовалось с минутами отдыха, но к концу дня я «валилась с ног» — если бы, конечно, могла на них стоять. Ральф даже немножко ссорился с ней, говорил, что такие методы лечения не могут быть полезны. Как они могут укреплять меня, когда изнуряют до последней степени?! Ну, это он просто меня жалел. Потому что, благодаря настойчивости и усердию Марты, каждый день я одерживала маленькие победы над своей немощью. Пусть они были совсем маленькими, крохотными, но сколько приносили мне радости, воодушевляли и придавали сил.
Ральф днем теперь не часто бывал дома. У него закончились все возможные отпуска — законный и долгосрочный не оплачиваемый. И он должен был или освободить рабочее место, или выйти на работу. Я видела, что ему очень не хочется оставлять меня, но всеми доступными мне способами я убедила его, что нет уже никакой необходимости неотлучно быть при мне. Тем более, что я ведь ни одна, а лучшей сиделки, чем Марта и быть не может.
Каждый день меня вывозили на прогулку. Когда Марта первый раз сообщала: «Милая Рут, а сейчас мы идем гулять! Погода сегодня чудесная!» — я не обрадовалась. Прежде всего я подумала, что видом своим буду шокировать прохожих, а прогулка очень скоро превратится в пытку, если я вынуждена буду то и дело встречать удивленные, испуганные и сочувственные взгляды. Нет, я бы лучше осталась дома…
Но Марта заранее все предусмотрела, и когда увидела, что я нисколько не обрадовалась, а, наоборот, настроение мое заметно испортилось, она жестом фокусника извлекла шляпку… с вуалью. Реденькая сеточка телесного цвета показалась мне сначала ненадежным укрытием, но скоро я убедилась, что она надежно скрывает мое обезображенное ожогами лицо, и я просто влюбилась в свою шляпку. А уж как я была благодарна Марте, и говорить нечего. Надеюсь, что она прекрасно поняла это по моим сияющим глазам и потому, с каким желанием я отправлялась теперь на прогулку.
Стоял декабрь, и меня удивляло, что трава на газонах зеленым-зелена, и даже цветут ромашки, какой-то особый сорт: маленькие и почти без стебелька — крохотные белые солнышки лежат на зеленой траве и не боятся, что декабрь грозится холодами. Правда, холодов почти не было еще, только пару раз до нуля температура опускалась. С не меньшим удивлением я наблюдала нашествие елок на город. Они просто заполонили улицы и площади, привольно чувствовали себя там, где вчера их и в помине не было. Я даже сомневалась порой и не верила глазам: а может быть, вот эти пять елочек и вчера, и позавчера тут росли, а я просто забыла… Как я ни старалась, не могла разглядеть ни крестовин, ни других каких-либо приспособлений и креплений — елочки просто вырастали из брусчатки. Это потом уже, когда их убрали, я разглядела среди камней, которыми была вымощена та площадь, маленькие неприметные лючки. Оказалось, что они скрывают аккуратные углубления — сняли крышечку, опустили в него ствол елки и… финиш, деревце установлено надежно и просто. Эти пушистые елочки, внезапно объявившиеся в городе, и не украшали никак. Они просто «росли» и были украшением сами по себе.
Еще больше мне нравилось гулять с Ральфом. С ним мы выходили по вечерам, когда на город уже опускались густые сумерки, а темнело здесь рано, уже часов в пять вечера сумерки сгущались до ночной темноты. Город сиял Рождественским убранством! Мне не надоедало смотреть в окна и балконы, где переливались яркие электрические огни. Какая неистощимая фантазия создавала эти праздничные убранств? Какое было здесь разнообразие! Почти в каждом окне светилось и переливалось ярким многоцветием что-нибудь не такое, как у соседей. Огни то разбегались разноцветными концентрическими кругами, то рассыпались фонтанами, то бегучие цепочки огоньков очерчивали контуры окон и стен. На балконах, где гирлянды огней обвивали охапки хвойных веток, «бежали» олени, запряженные в санки, светились Санта Клаусы и снеговики. В маленьких садиках у домов стояли елки в электрических нарядах. Особенно мне нравились деревья, одетые в гирлянду-сеточку — это выглядело очень здорово! А над улицами горели звезды, падал электрический «дождь».
Я смотрела на это великолепие, как на Рождественскую сказку. По улицам в те дни ходило много людей в красных «дедморозовских» колпаках, причем вокруг, по белой опушке тоже бежали цепочки красных огоньков-звездочек. Наверное, в шапке, в каком-нибудь потайном местечке были спрятаны маленькие батарейки, от них звездочки и загорались.
Рождество… Дома я воспринимала его как большой религиозный праздник, он был знаменателен большими, торжественными богослужениями, но при этом Рождество находилось как бы в тени Нового года, его встречали уже с гораздо меньшей пышностью. Здесь — наоборот. Хотя для меня это было первое немецкое Рождество, но я ясно видела, что это большой общенациональный праздник, долгожданный и любимый. Сколько красивых традиций, ритуалов, каких-то символов принадлежит именно ему.
В последние дни ноября Ральф принес большой венок из еловых веток, и пока он лежал на столе, я с интересом рассматривала его, вдыхала запах хвои. Ветки оплетала красивая серебристая лента, между темно-зелеными веточками лежали посеребренные сосновые шишки и красные яблоки — от них исходил тонкий яблочный аромат, и я не могла понять, настоящие они или искусственные. Но самое главное, что было в венке — это четыре толстые, сантиметров по десять в диаметре серебряные свечи, украшенные ажурной резьбой, похожей на морозные узор. Я недоумевала — неужели такую свечу можно зажигать?! Мне было жалко, что такая красота просто растает, сгорит…
К венку были прикреплены четыре тонкие цепочки с кольцом, и это колечко Ральф надел на небольшой крючок в потолке над столом. Венок висел низко, выглядело это очень красиво, и я постоянно им любовалась.
В первое воскресенье декабря Ральф зажег одну из свечей и она горела весь день. Я беспокоилась, что она сгорит вся: во-первых, мне было просто жаль ее, а во-вторых, я боялась, как бы не вспыхнула хвоя. Конечно, все мои опасения были напрасными! Уж не знаю, из чего была эта свечка сделана, но за весь день сгорела едва ли третья часть ее.
В каждое следующее воскресение Ральф зажигал на одну свечу больше, и это означало, что Рождество подходит все ближе.