Поражаюсь, сколько мы успевали! Как только нам хватало времени на все? Причем, старик никогда не торопился. Его несуетные движения, порою, даже казались нарочито замедленными. Но день непостижимым образом растягивался в бесконечность и выкачивал из меня все силы, до последней капельки, и поздним вечером к постели я уже еле плелась, и не было в тот миг ничего желаннее этого жесткого ложа. Я только успевала коснуться тюфяка, набитого травой, укрыться тонким одеялом, и проваливалась в короткий, глубокий и целительный сон.
И вот ведь что удивительно — большая часть лечебных методов старика не обходилась без боли. И, тем не менее, у меня абсолютно исчез страх перед болью. Изменилось мое отношение к ней. Раньше я сказала бы, что боль — это враг, с которым надо бороться. Теперь я видела в ней препятствие. С препятствием не борются, и оно не враг, его преодолевают и торжествуют. Преодоление — тяжело, трудно, но не страшно.
Были и еще перемены, причем такие, что скажи мне о них кто перед поездкой, я бы только посмеялась над «ясновидцем». Ну как бы я могла поверить, что мысли о собственной внешности отойдут с первого плана и встанут в ряд прочих, довольно обыденных. То есть, да, я помнила, зачем я здесь, я упорно шла к этой цели. Но одновременно я как бы уже заранее знала — старик не бросит меня на полдороге. Пусть тяжело, трудно, но я пройду ее всю, теперь — пройду.
Физических изменений я сначала вообще не замечала, да и не было у меня никакого особого пристрастия в их выискивании. Ну, гимнастика дается… нет, нельзя сказать, что легче, потому как старик ее постоянно усложняет. Но я начинаю получать удовольствие от движения, от пластики тела, я тело собственное ощущаю все яснее. Ну, мышцы лица вроде бы делаются эластичнее и послушнее… а может, я просто привыкаю к своему лицу?.. Да, звуки выходят более чистыми, четкими… но, кажется, раньше, я и не занималась с таким усердием… Все мои ощущения были не очень ясными, не конкретными.
А потом я заметила, что рубцы и узлы на теле как бы делаются менее рельефными. Я в этом все более убеждалась, и испытывала удовлетворение. Не ликование взахлеб, не радость безумную, а… удовольствие, что все наши усилия не зря.
И так же спокойно я думала о времени, о том, сколько я живу в этой горной хижине. Точно я не знала. Часы не носила, календаря не было. И не было острого желания знать непременно и точно. Хотя, когда узнала, очень была удивлена. Мне казалось, что времени прошло гораздо меньше. А иногда, наоборот, — казалось, я намного больше дней провела здесь.
Однажды, когда я приготовилась выполнять упражнения гимнастики вместе со стариком, он сел с краю лужайки, и я увидела, что он ставит перед собой сдвоенный барабан. Нет, это наверняка как-то иначе называется, тамтамы, может быть. Такие маленькие барабанчики. Пальцы старика коснулись туго натянутой кожи, и у меня мурашки по телу пробежали, когда я поняла, чего он хочет. Вместо гимнастики старик предлагал мне импровизировать под ритмы, рождающиеся под его ладонями. Ох, как у меня подпрыгнуло сердце! Это же… танцевать… Неожиданно я вспомнила свой сон, а может быть, он повторялся несколько последних ночей: во сне я танцевала! Я стояла, не решаясь двинуться с места. А потом закрыла глаза и разрешила своему телу отдаться ритму, желанию, давнишней тоске по такому вот движению.
Я понятия не имею, что я делала. Абсолютно не контролировала себя. Тело само жило в танце, самостоятельно. Я лишь слышала ритм, то убыстряющийся, то медленный, как удары сердца.
Движений моих ничто не сковывало. Обувь я давно не надевала, а когда в хижине появился большой платок из тонкого шелка, я рассталась с джинсами и свитером. Платок я однажды обнаружила на светильнике, наброшенным наподобие абажура. Мне кажется, он появился там для меня, и я превратила его в маленькую юбку и во что-то вроде короткой майки. Понятно, что иголки с нитками у меня не было, узлы исполняли роль швов. Погода стояла жаркая, и париться в джинсах мне порядком надоело. И вообще, в них было неудобно. А вот новый мой наряд мне очень нравился, я как будто из кокона вырвалась — кожей обостренно чувствовала ветер, тепло солнечных лучей, щекочущее прикосновение травинок и утреннюю росу. Я загорела, кожа становилась грубее, более «настоящей».
В этом наряде-импровизации я и танцевала в тот день.