Володя, врач-терапевт, всегда был при своих потенциальных пациентках. То есть он жил здесь же, на вилле, и мог оказать помощь в любой час дня и ночи. Несмотря на молодость, врач он был неплохой, знающий, а вот как человек… Не знаю, мне он не нравился, хотя вроде бы ничего плохого сказать я о нем не могла. На мой взгляд, врач должен быть человечнее, что ли.
Он заставил меня проглотить штук пять или шесть таблеток, обработал ссадины и царапины чем-то жгучим, потом мне принесли горячего молока и, наконец, оставили в покое.
На следующий день (проснулась я далеко за полдень) к ранкам от шипов больно было прикасаться, а голова просто раскалывалась. Пришел Володя, скормил мне новую порцию таблеток, опять обработал мои драные коленки, ладони и прочие боевые раны, и я почувствовала себя вполне сносно. Никита не появлялся, Расула — своего персонального «телохранителя» — я тоже не видела.
Подходил вечер, время работы. Доктор снова навестил меня, дал еще пару таблеток и рекомендовал отработать сегодня «влегкую». А я-то надеялась, что мне дадут чуть-чуть побездельничать… Вот черт! А я нисколько не размялась!
Когда ко мне постучался один из наших охранников, я была готова ехать, думала только, как прикрыть ссадины. Решила, что отработаю композицию, где я появляюсь на сцене в агрессивном образе дивы-воительницы: то ли десантница, то ли не-пойми-кто.
Эффектные движения и жесты, которые любит демонстрировать Ван-Дамм и прочие киношные драчуны, я трансформировала в танцевальные и щедро использовала их в своем пластическом спектакле. Сейчас он был просто спасением для меня потому, что я выходила на сцену в мешковатых камуфляжных штанах и куртке, потом немножко раздевалась, больше дразня своих зрителей, чем обнажаясь. А сегодня и вовсе можно было не торопиться сбрасывать камуфляж. Ладони будут закрыты кожаными мотоциклетками, а коленки можно замотать какими-нибудь пестрыми лоскутами. Многочисленные ранки — награда от ядовитого куста, под которым я вздумала поискать себе укрытие, — Володя заклеил маленькими кусочками пластыря телесного цвета. Впрочем, сегодня я имела полное право рассчитывать на снисхождение и сочувствие зала — турки болтливы, наверняка слух о моих ночных приключениях уже разошелся хорошим тиражом. Сегодня я могла бы и не танцевать, достаточно просто выйти к ним, успех будет гарантирован.
В общем, в тот вечер все начиналось как всегда, а потом… Уж не знаю, закончилось ли действие лекарств, или к вечеру любая болезнь одолевает сильнее, только, войдя в свою крохотную, персональную гримерку, я почувствовала такую слабость и безразличие ко всему, что села перед зеркалом, положила голову на руки, и закрыла глаза. Услышала, что кто-то вошел, но сегодня мне было плевать на то, кто явился ко мне и зачем, я и головы не подняла.
— Ты не одета? — услышала я голос Никиты.
— Анна! — позвал он снова.
Ответа не дождался, подошел и поднял мне голову, приложив ладонь ко лбу.
— Ясно. Какой идиот привез тебя сюда?
Я опять равнодушно легла на руки, пробормотала:
— Не трогай меня, а?
Несколько секунд Никита стоял и смотрел, потом достал мобильный телефон.
— Ты зачем ее отправил? Мне не интересно, что ты думал, я вижу, какая она. Чтоб через пятнадцать минут был здесь. Все.
У меня вырвался смешок «тихо сам с собою»: ишь ты, трогательно как! наверно я ценное «оборудование»… Конечно, ничего такого я не сказала, все осталось у меня в голове, а хихиканья Никита, похоже, и не услышал, он уже опять говорил по телефону:
— Максимыч? Распорядись, чтобы приготовили для меня номер на третьем. Срочно. Отправь туда горничную.
Минут через пять он уже вносил меня в уютный двухкомнатный номер. Горничная быстро разбирала постель.
— Помоги ей раздеться и лечь, — велел ей Никита, опуская меня в кресло.
Когда приехал врач, температура подпрыгнула еще выше, я лежала горячая и красная.
— Выгоню я тебя к чертовой матери, доктор хренов, — пообещал Никита, когда доктор сообщил, что у меня, возможно, начинается пневмония. — Так что? Везти в больницу?
Володя сказал, что в больницу не надо, он и сам врач неплохой, а больной сейчас важен покой, поэтому лучше оставить ее здесь, в отеле.
— Да не переживай, Никита, я отвечаю — все будет в порядке. Я останусь здесь на ночь, буду смотреть за ней.
— Я сам останусь. Говори, что надо делать, какие лекарства, что и как.
— Ну, хозяин — барин, как хочешь. Вот это — столовая ложка на полстакана теплой воды и давать через каждые два часа. Температуру меряй. Она сейчас спадет, а если потом опять вверх полезет, дашь выпить вот эти таблетки, две. Не поможет если, тогда меня зови. Все запомнил?
— Запомнил.
Всю ночь сон мой был беспокойным, мучение, а не сон. Я даже и не знаю, спала ли на самом деле хоть сколько-нибудь или не спала. Но всякий раз, открывая глаза, я видела Никиту. То он сидел у кровати, то выходил из ванной с мокрыми волосами, один раз я видела его стоящим на балконе, он тихо говорил по телефону. Никита пунктуально выполнял все назначения врача, и, кажется, я злилась, когда он осторожно, но настойчиво вытаскивал меня из забытья и заставлял пить какую-то гадость.
Жар спал только под утро, и я, наконец, по-настоящему заснула.
Когда проснулась, Никита лежал на второй кровати поверх одеяла и спал. Мне спать больше не хотелось, а хотелось пить. Я смотрела на него и думала: позвать или встать самой? Звать его желания не было, вставать тоже. И пока я раздумывала, незаметно уснула опять.
Было уже позднее утро, когда я снова открыла глаза. Никиты видно не было. Я лежала и смотрела, как жаркий ветер треплет на балконе край полотняного навеса. Когда отвела от него глаза, увидела Никиту. Мой «медбрат» стоял с полотенцем в руках. Похоже, он тоже недавно проснулся и только что вышел из ванной. Несколько секунд он стоял в дверях и внимательно меня разглядывал, потом спросил:
— Как ты?
Мне ужасно не хотелось шевелить языком, к тому же, во рту было сухо и противно. Никита подошел и тронул лоб.
— Нормально. Нету у меня температуры, — сказала я и закашлялась.
— Нормально, — скептически хмыкнул Никита. — Вижу. Умыться хочешь? Помочь тебе?
— Я сама.
— А как насчет завтрака? Заказать сюда или поедем домой?
— Оставь меня здесь, — попросила я.
— Чего так? — вопросительно посмотрел Никита. — Не хочешь на виллу?
Я неопределенно дернула плечом.
— Хочу одна побыть.
— Ну… — он что-то прикидывал. — Хорошо, если врач не будет против…
Он снял телефонную трубку, глаза мои невольно проследили за его рукой… кожа на костяшках была сбита. Вдруг вспомнились слова Людмилы: «Появлялся как-то один… такая тварь… Никита когда узнал, взбесился — я до того раза не видала, чтобы человека так били»…
Наверное, взгляд мой сделался странным, потому что Никита тоже глянул на тыльную сторону кисти и усмехнулся.
— Занято, — сообщил он и положил трубку.
— Где Расул? — спросила я.
— Зачем он тебе?
— Он мне не нужен… Что вчера случилось? Почему он сдал меня?
— Элементарно все — деньги. Его купили.
— Кто?
— Люди Сахиба. Хотели сделать боссу подарок ко дню рожденья.
— Кто такой Сахиб?
— Да ты его знаешь, видела. Он в последнее время часто бывает, сидит всегда за одним и тем же столиком, справа от тебя.
— Такой жирный?
— И богатый. Кошелек у него наверняка его же размера.
Я помнила этого борова — масляные глазки и толстые пальцы с жесткими черными волосами. Массивные золотые перстни и кольца тонули в них, как бечевки, которыми перетягивают колбаски. Разгорячившись, он распускал узел галстука и расстегивал пару верхних пуговиц на рубашке, тогда становились видны черные кудрявые волосы, которыми он, видимо, зарос по горло, как шерстью. Меня передернуло.
Никита вдруг покачал головой и сказал:
— Я никак не мог поверить, что ты это сделала — крутых турецких братков в дураках оставила. По стене спустилась, мотоцикл угнала… Но после сегодняшней ночи я готов поверить.
— Интересно, чем эта ночь была такая особенная?
— Да уж, особенная, — рассмеялся Никита. — Я просто в восторге от тебя был! Во-первых, ты ругалась как босячка…
— Врешь ты все, — сказала я. — С чего бы мне ругаться.
— Ты требовала, чтоб я перестал к тебе приставать…
— Ну правильно. А зачем было ко мне приставать?
— Грозилась к утру назло помереть, и злорадствовала, что тогда мне придется самому танцевать. Кстати, ты подарила мне все свои костюмы.
Я хмыкнула:
— Перебьешься. И что, было еще во-вторых?
Он кивнул, молча смотрел на меня, а потом сказал:
— Ты просила, чтобы я отпустил тебя к маме.
Мне стало нехорошо. К горлу подкатился комок.
«Мама» — это для меня было запретным… Я не могла, я боялась представить, что испытывает она сейчас. Прошли все сроки, давно кончился мой отпуск… Я давно должна была вернуться и — не вернулась, исчезла, сгинула.
Сколько раз доводилось мне слышать о пропавших людях: мол, вышли из дому и… все. Всякий раз возникало тревожное чувство, с каким-то болезненным интересом я пристально всматривалась в лица… Но никогда, ни на мгновение не приходила мысль, что со мной может случиться подобное!
Стоило только подумать: «Мама… Ромка… Бедные вы мои…» — и я раскисала, и хотелось плакать. Но я не могла позволить себе быть слабой. Как будто из инстинкта самосохранения я избегала думать о доме, это было нестерпимо… И сейчас я отвернулась от Никиты, чтобы спрятать влажно заблестевшие глаза.
— Я только хотел увидеть, насколько это важно для тебя. А то, понимаешь, я оставлю тебя здесь, одну, но кто знает, что взбредет тебе в голову от одиночества и скуки. А так я вижу, что ты не прыгнешь из окна хотя бы из-за надежды снова увидеть свою бедную маму.
— Заткнись! — с ненавистью процедила я.
— До репертуара прошлой ночи тебе еще далеко.
Я закрыла глаза и постаралась успокоиться, понимая, что он почему-то нарочно злит меня.
— Разреши мне позвонить…
Еще мгновение назад я не думала, что скажу это.
Никита молчал.
Только три слова… но столько в них было тоски и боли, что злость не выдержала, отступила перед ними, и я потеряла опору. Я смотрела на Никиту, и он поплыл, задрожал, размытый слезами. Держась из последних сил, сейчас я не смогла бы и слова сказать.
— Телефон дома есть? — вдруг спросил он.
Я торопливо кивнула.
— Ты сейчас как? В состоянии говорить?
— Да! — я мгновенно вытерла слезы.
— Звони, — он взял телефон, стоящий на тумбочке, и поставил ко мне на кровать.
Еще боясь, что он просто дразнит меня, я быстро сняла трубку и начала торопливо набирать номер.
Никита вдруг подошел и нажал на рычажок. Ну вот… что и требовалось доказать… Я вскинула на него глаза — как же я его сейчас ненавидела!
— Ты подумала, что скажешь?
«Господи, да что же он такой… бесстрастный?! Меня будто крутит и бьет смерч противоречивых чувств: надежда и безнадега, обида и злость, и как будто робкая признательность… А он… вообще способен хоть что-то чувствовать с такими глазами… из голубого льда?..»
— Ты подумала? — снова спросил он, спокойно глядя на меня. — Или разревешься при первом слове?
Ах же ты!.. — во мне взвилась злость и стала моим «проводником».
— Ничего лишнего я не скажу, — твердо сказала я. — Не беспокойся!
Глаза его сделались насмешливыми. И я подумала, что «беспокойство» — это не про него. К тому же, если бы он хоть чуточку беспокоился, он не подпустил бы меня к телефону.
Не знаю, хотел того Никита или нет, но злоба, спровоцированная им и вспыхнувшая во мне, будто сухая солома в костре, как рукой сняла нервную лихорадку. Так минус, помноженный на минус, дает в результате плюс. Пальцы больше не ходили ходуном, и теперь я могла твердой рукой спокойно набирать длинный ряд цифр. Я думала о том, как хорошо, что я вовремя позаботилась о телефоне.
Иметь дома телефон — это было большой редкостью в нашем Затрапезье. Мы как-то даже и не осознавали, что это не предмет роскоши, а насущная, повседневная необходимость. Потому и не испытывали никакого особого желания им обзавестись — счастливчик тот, кто понятия не имеет об ущербности своего существования и живет, вполне им довольный: «Ну да, телефон — это хорошо… Да нам-то зачем? Куда звонить?» И только когда я пожила в других условиях, я привыкла к тому, что никакая это ни роскошь, — возможность в любое время связаться с нужным человеком. Тогда я выслала маме деньги «целевого назначения» — поставить у нас дома телефон.
Купить номер было просто. Разумеется, если не вставать в очередь, которая на общих основаниях — она то ли двигалась, то ли нет. Желающие телефонизироваться, годами значились в этом списке. Но если ты способен выложить кругленькую сумму, считай, что дело в шляпе — тебя в считанные дни подключит к городской телефонной сети и ты уже не так себе, а Абонент!
В общем, у нас дома появился телефон, и все были предовольные. Он очень легко решал одну «больную» проблему: мама и Ромка настойчиво требовали, чтобы я почаще о себе сообщала, но письма писать мне просто было некогда, телеграмма же… — ею хорошо сообщать о дне приезда, а не о житье-бытье рассказывать. А вот по телефону — хоть каждый день можно общаться, четыре-пять минут поболтать, это не тягость, а радость. И жить после этого всем было хорошо, всем спокойно — телефон стал для меня тогда просто «палочкой-выручалочкой».
Но это было только первой частью моей грандиозной задумки. В последний свой визит домой — на несколько праздничных весенних дней — я расписала Ромке прелести общения через интернет. Про компьютер братишка более-менее соображал, вели у них в училище «Основы информатики и компьютерной грамотности». Он даже комп видел наяву, а не на картинке — имелся один на все училище. Правда, на уроках этих его общение с машиной было чисто визуально-дистанционным, но хорошо было уже хоть то, что Ромка разбирался в терминах.
Мама в наших «компьютерных» разговорах мало что понимала, только ахала: «Да неужели такое можно? Что только не придумают! Это же надо!»
В душе братишки проклюнулся росток робкой мечты о том, что когда-нибудь у него — может быть! — будет чудо-машина — компьютер. Ну, понятное дело, я как раз и собиралась сделать ему такой подарок осенью, на день рождения, иначе зачем было бы заводить разговор и питать напрасные мечты.
Я, кстати сказать, в школе не получила и того, что знал Ромка. Компьютерную безграмотность свою стала ликвидировать только недавно с помощью парнишки-соседа, тихо влюбленного в танцовщицу знаменитого варьете. Он был счастлив, когда я забегала к нему на часок, не взирая на мою явную меркантильность — меня интересовала машина и ничего больше. Я приходила с кучей вопросов, потому что вынашивала мысль о роскошном подарке и должна была сама хоть немного в этом разбираться.
День рождения у Ромки был в октябре, но осени я дожидаться не стала. Не знаю, что меня подтолкнуло отправить братишке подарок незадолго до моего отпуска, я даже не успела узнать, как все дошло. Сама на знаю, почему я вдруг заторопилась. Были какие-то смутные мысли о том, что могу не устоять перед заграничными искушениями и истратить больше, чем нужно… Но может быть в темных глубинах подсознания уже клубились недобрые предчувствия. Ведь всего один, неправильно прожитый день поломал всю мою прежнюю жизнь с ее порядком, устроенностью, планами и намерениями… Какой там подарок… когда я понятия не имею, что будет со мной самой завтра.
Завтра… Жизнь дает уроки, но как трудно они усваиваются. Невозможно ежечасно, ежеминутно помнить, насколько хрупко все, что тебя окружает, весь твой мир. Разве могла я думать, набирая привычный номер телефона, что пройдет очень мало времени, и рефреном моих рваных, больных, на грани сумасшествия мыслей станут простые и очень верные слова: все познается в сравнении. Что единственным моим желанием сделается желание отвести стрелки часов назад и вернуться вот сюда, в эти дни. Пусть бордель, пусть рядом человек, которого я то ли ненавижу, то ли презираю… Но время назад не повернуть, и мне предстоит пройти через такой форс-мажор… Предстояло понять, что у меня еще, оказывается, есть много чего, что можно отнять: например, имя… лицо… Что у моей судьбы чрезвычайно богатое воображение и к тому же — больное…