За стеной снова включили видео. Возгласы на польском и сладострастные вздохи и вскрики перебивал характерный голос переводчика, который развлекался тем, что нёс отсебятину.
Алексей пошевелил пальцами, они всё же затекали. Он не сразу обратил внимание на приглушённый, плачущий голос женщины и требовательный, грубый мужской. Это было уже не из фильма. Алексей прислушался — да, тут сюжет был другой. Звук пощёчины и вскрик прозвучали очень отчетливо. Алексей перекатился к стене и принялся стучать в неё связанными ногами. Долго ждать не пришлось — в дверях повернулся ключ и возник Головастик.
— Какого хрена долбишься? — покачиваясь, раздражённо проговорил он.
— Веди, ласковый мой, — сказал Алексей.
— Ты, в натуре, заманал! — возмутился тот. — Не жрёшь ни черта, а из сортира не вылазишь!
— У меня от твоего вида понос.
— Умник чёртов, ты у меня договоришься! — И без того красная физиономия его покраснела от негодования. — Гата, слышь? Опять этой падле приспичило!
Он присел перед Алёшей, распутал веревку на ногах. Алексей встал, повернулся спиной.
— Развяжи, руки затекли.
— Пошёл! — пыхнул бешенством охранник и для убедительности поддал ногой.
— Головастик, а ума ни на грош. Ведь если я рассержусь, ты меня на руках в сортир носить будешь, — сказал Алексей, направляясь к двери.
— Уй, падла, убью! — догнал сзади ещё один удар.
Алёша и сам не ожидал, что кличка, которую он дал туповатому, нервному стражу, будет приводить того в такое неистовство. Дурак дураком, но инструкции блюдёт чётко — руки развязывают только в туалете, второй при этом держит его под прицелом пистолета и вся процедура проходит под пристальным присмотром чёрного зрачка ствола. Да, мало чем он поможет. Разве что на время внимание на себя оттянет.
Алёша уже выходил в коридор, когда мимо него к входной двери стремительно метнулась женщина. «Ай, умница!» — мысленно похвалил он и быстро шагнул в узкий, полутёмный коридор. И как раз вовремя, потому что преследователь её был тут как тут — тёмная масса быстро надвигалась на Алексея. Ему осталось только немного наклонить голову, и поспешность не пошла на пользу торопливому — столкновение с неожиданным препятствием получилось жёстким и болезненным. Отпрянув назад, он схватился за челюсть, выругался и рявкнул:
— Ляльку держи!
Алексей отступил на несколько шагов к женщине, давая возможность второму выйти в коридор. Пока до Головастика дойдёт суть происходящего, он будет препятствием своему напарнику и подарит беглянке и Алексею несколько совсем не лишних секунд. Женщина всё ещё возилась с замками — что у них там за запоры?
— На пол, падла! — завопил Головастик и ринулся к Алексею, перекрывающему коридор, намереваясь снести, размазать его по стене и полу.
Удар ногой в лицо оказался для него полной неожиданностью — с раскинутыми руками его понесло по тесному коридору спиной вперёд, ноги всё больше отставали от массивного туловища и, наконец, он рухнул навзничь, подмяв под себя своего дружка. Алексей услышал сзади скрип открываемой двери — броситься в неё? С затёкшими ногами, связанный, в незнакомом городе?.. У них ствол, сейчас они пьяные и злые, думать не способны, значит, на поражение будет бить. Он обернулся — в чёрном проёме распахнутой двери белело пятно лица. Его ждёт. Грохот выстрела слился с криком Алексея:
— Уходи!
Одновременно он метнулся в свою комнату-камеру, в свет, чтобы понятнее им было — не собирается он бежать, разберитесь на свету, ребята. Сзади лязгнули замки входной двери, отсекая его от свободы. Тоже правильно — пока они с замками возятся, у неё лишний шанс скрыться. Но их не интересовала больше ни беглянка, ни погоня за ней — по всем счетам пришлось платить Алексею. В каждый удар они вкладывали счёт за насмешливое превосходство, за строптивость, за «Головастика» и за что-то ещё и ещё. И многовато было этого всякого, потому что трудились они над ним долго. Он не сопротивлялся, ни огрызался — не дурак же. Только старался подтянуть колени к животу, прикрыться от ударов.
— Ладно, хватит с него, — как сквозь вату расслышал он наконец.
— Ноги вязать? — запыханно проговорил Головастик.
Второй глянул на неподвижно простёртое на полу тело, махнул рукой:
— Куда он такой. Охота возиться — связывай.
Но Головастику никакой охоты не было и, сплюнув, он вышел за напарником.
Алексей был в сознании, но ещё долго лежал неподвижно, ожидая, когда схлынет острота боли и она тупой, ноющей волной разольётся по всему телу. Снова открылась дверь, и встревоженный голос проговорил:
— Гата, он не шевелится… Мы его не того?..
— Пошел вон, ублюдок, — без напора, но чётко проговорил Алёша — он не хотел, чтобы по нему сейчас начали шарить грязные руки, ворочать его.
— О! — радостно изумился Головастик. — Ты мало встрял что ли?
Но радостная интонация не исчезла — он был искренне рад тому, что клиент не отбросил коньки, хотя в пьяном бешенстве они, похоже, немного забылись.
— Развяжи руки, — сказал Алексей.
— Ты уж как-нибудь так, — с почти дружеским сочувствием посоветовал Головастик, и дверь захлопнулась.
Алёша попытался найти положение, при котором боль была бы наименьшей, но при стянутых за спиной руках, это было нелёгкой задачей. Каждый вздох отзывался режущей болью в груди.
Боль и наличие сломанных, как догадывался Алексей, рёбер, было у него в пассиве. Всего-то. Не смертельно, заживёт. Теперь Алёша сказал бы отцу искреннее спасибо. А ведь обижался, честно сказать. Казалось, что отец тренирует его излишне жестоко. А он учил справляться с болью, чтобы не она руководила, а наоборот, нарабатывалось бы умение задвигать её на второй план, скрутить, если надо. Но это уже актив начинается. Хорошо получилось, он и не ожидал. Она сама, умница, помогла. Алексей не знал этой женщины и не видел ни разу до сегодняшнего вечера. Впрочем, и сегодня не видел. Рассмотрел только, что она молода. «Лялька» — игрушка, забава… Лялька от Алёны? Или Ольги? Алексей не очень хорошо разбирался в этих нюансах.
Что ввязался, об этом Алёша не жалел, даже и мысли такой не приходило. Он — мужчина. Как-то само собой в их семье подразумевалось, что если мужчина может переложить на себя часть женской ноши, значит, обязан это сделать. Сейчас он взял часть боли, и это было нормально.
Кажется, лицу не очень досталось, это тоже хорошо. Хоть отец и говорил с усмешкой, что мужчина не должен синяк возводить в проблему, что это знак мужественности, но фингал, он и есть фингал, как его не назови. Пусть эти «знаки мужественности» носят те двое.
Утром долго стояла тишина. Обычно утро начиналась с того, что Алёша улавливал лёгкие шаги и шелест одежды. Потом с кухни просачивались запахи. Это будило остальных обитателей квартиры. Сегодня долго стояла тишина. Наконец, стражи встали. Тяжело скрипел пол, потянуло пригорелым, потом в двери всунулась опухшая физиономия, густо расцвеченная с одной стороны сине-фиолетовым. Убедившись, с объектом их трепетной заботы всё в порядке, разноцветная физиономия исчезла. Они ещё какое-то время топтались по квартире, переговаривались, вспыхнул короткий спор… Неожиданно хлопнула входная дверь, и Алексей понял, что остался один. Но одиночество его закончилось раньше, чем он успел подумать — можно ли как-то использовать его. По шагам Алексей узнал хозяйку квартиры. И уж совсем неожиданным стал звук ключа в замке — она никогда не входила к нему. Некоторое время она от двери смотрела на густо запятнанную кровью рубашку. Потом подошла и молча распутала ремень на руках.
— Уходи, — разжала она губы.
— Как — уходи?
— Через чердак, через другой подъезд.
— А ты?
Она покачала головой.
— Они же убьют тебя.
Она болезненно поморщилась:
— Да кончай ты трепаться! У тебя что, вагон времени? Сказала уходи, так иди быстрее, они вот-вот назад приедут. Иди сюда, — она вышла из комнаты, остановилась у окна, глядя вниз сквозь плотную тюлевую штору. — Осторожней, не высовывайся. Вон, видишь стриженого амбала в чёрной майке? Ему на глаза не попадайся, он за подъездом смотрит.
— Так он же видел тебя, что ты входила! Почему ты остаёшься? Думаешь, они пожалеют тебя?
Она снова поморщилась.
— Уходи ты! Про себя я как-нибудь без тебя решу, — она почти вытолкала его в коридор, захлопнула двери.
Алексей вдруг осознал, что бросилось ему в глаза в последний момент — стакан с водой на пустом столе, а на полу — упаковка от лекарства. Он резко распахнул дверь.
— Стой!
Стакан в её руке так вздрогнул, что часть содержимого плеснулось на ковер. Растерянная, она не помешала забрать у неё стакан.
— Что, иначе никак нельзя?
И тогда со злостью, с отчаянием она закричала:
— Да пошёл ты! Идиот, я же из-за тебя вернулась! Убирайся, пока ещё не поздно!
— Пошли со мной, — Алексей взял её за руку.
Она зло выдернула её.
— Куда? Куда, по-твоему, я пойду? Не лезь, куда не знаешь, — она смотрела почти с ненавистью.
— У тебя что, нет никого, кто поможет?
— Дочка у меня есть. Поэтому никуда я отсюда не пойду. Они возьмут Наташку и я сама назад приползу.
— Пошли к ребёнку, успеем!
— Не успеем. Она за городом, у тётки, они туда вперёд… Да тебе всё это ни к чему. Ты уходи, а мне уже всё равно, правда… Ты мне мешаешь только… Иди… пожалуйста…
— Послушай, а я им зачем?
— Они тебя дорого оценили. Не уходишь ты зря. Сволочи эти вчера по пьянке трепались, что если Крёз и дальше канителиться будет, так они ему ухо твоё пошлют.
— Крёз? Почему Крёз?!
— А кто же ещё?
— Где телефон?
— Да уходи ты!
— Без тебя не пойду.
«Только бы он ответил!» — как заклинание твердил про себя Алексей, набирая номер. Об этом же молил, слушая длинные гудки.
— Меня нет дома, — чертыхнувшись, услышал он. — После сигнала говорите.
— Олег Михайлович, это Глебов, — едва успел выговорить он, как в трубке раздался резкий голос Евдокимова.
— Алёша, где ты?!
— Адрес, — повернулся он к женщине. — Вторая Северная, 34,102. Меня держат связанным в комнате без окон. В квартире два охранника и хозяйка. Ещё наружное наблюдение.
— Как позвонить смог?
— Хозяйка выпустила, пока охранники вышли.
— Уйти не можешь?
— А вместо меня хозяйку подкинуть? Она уйти не может, за ребенка боится. — Он снова обернулся к женщине. — Где дочка?
— Листвянка, Озерная, 17, — и тревожно вскрикнула: — Машина!
— Я всё понял, Алёша, будь осторожнее. Квартиру минут через тридцать блокируем, а ночью вас вызволим, ждите.
Алёша положил трубку, метнулся в комнату.
— Свяжи меня.
Она быстро и тщательно восстановила путы. Он сел, поморщился от неловкого движения.
— Ты не зли их, — тихо сказала она. — На рожон не лезь, ладно?
— Ночью сюда придут. Потерпим?
По всему было видно, что Головастик с напарником получили серьёзное внушение. Весь день они были мрачными и готовыми сорваться по любому пустяку.
После того, как квартира по-ночному затихла, Алексей принялся настороженно вслушиваться в тишину. Иногда ему начинало казаться, что он слышит что-то, но все звуки оказывались не теми, которые он ждал.
Он так и не услышал, как в квартиру проникли боевики Крёза. Когда она всё же наполнилась шумами, они были какими-то не громкими, и довольно обычными: шарканье ног, негромкие голоса. Распахнулась дверь, впустив поток света, и в дверном проёме возник незнакомый силуэт. Через несколько секунд Алексей был свободен и, щурясь с темноты, вышел из своей тюрьмы. Через двери соседней комнаты было видно, что там тесновато от незнакомых парней. Здесь же были и «хозяева» — носами в пол, со сцепленными на затылке руками. В одних трусах они выглядели не такими уж крутыми. Странно, отчего раздетый человек выглядит много слабее, беззащитнее? К стене испугано жалась невысокая тоненькая женщина.
Входная дверь распахнулась, и быстро вошел Крёз.
— Алёша! — цепко окинул его взглядом. — Били тебя? Эти?
Ноздри его хищно дрогнули и в этот момент Алексей подумал, чтобы, дай Бог, не довелось узнать Крёза, когда у него вот такое лицо.
— Ты лежи, Алёша, лежи, — остановил Евдокимов приподнявшегося Алексея. — Посидёть с тобой хочу, посмотреть на тебя. Тебе одному скажу, — усмехнулся Крёз, — испугался я крепко.
— Почему деньги с вас требовали? Я думал — с отца.
— Это, Алёша, старые счёты. Однажды я не совсем честно со своими поступил, отца твоего мне надо было прикрыть. Кочевника тут дело десятое, но повод хорош, чтобы ему со мной расправиться, он не мог его пропустить. В общем, ты видишь, дела это наши, домашние. Ты — это только повод, а причины другие и давние.
— Много запросили?
— Много. Но страшно не то, что много. Я и больше отдал бы, чтоб тебя вызволить, а уж потом скорректировал бы это дело. Наличными Кочевник требовал. У меня на руках столько не было, и я боялся, что собрать не успею, потому что из дел надо было вытаскивать. В своих угрозах он до конца не пошёл бы, Кочевник — человек осторожный, идти ва-банк, это не его стиль, он сначала отходы просчитывает, а уж потом наступает. Но отнять деньги у меня ему было необходимо, поэтому, чтобы дожать меня, мог Кочевник какую-нибудь пакость придумать. Так что девочку эту нам с тобой Бог послал. Хочешь, расскажу про твою спасительницу?
— Вы знали её раньше?
— Вчера от тебя впервые о ней услышал. И навёл справки, подумал, что, возможно, захочешь о ней побольше узнать.
— Как-то это… Что захочет, то сама о себе расскажет.
— Едва ли она бросится жаловаться тебе, как против воли вымарали её в дерьме. Поэтому брось ты эти колебания. Сама она не расскажет, а тебе знать не лишне.
— Не знаю… Она отравиться хотела. Меня выпустить и отравиться.
Крёз покачал головой.
— И я про это — не от хорошей ведь жизни. Так рассказать? А может, брезгуешь по своей фамильной чистоплотности?
Алексей глянул даже не возмущенно, а как-то растерянно.
— Олег Михайлович, я наверно, вам повод дал так про меня подумать… Если это так… может быть, я веду себя неадекватно ситуации, простите мне это, но ваша действительность слишком… специфична, мне бывает трудно понять…
— Алёша, я старый осел, это всё, что я могу сейчас сказать. Мне стыдно — глупость сморозил.
— Как её зовут?
— Ольга.
— Они называли — Лялька. Да, — задумчиво проговорил Алексей, — она мне не безразлична и если я смогу ей чем-то помочь, я с радостью это сделаю.
— Тогда избавим её от необходимости рассказывать о гнусностях, которые над ней учинили.
— Говорите.
— Ей 22 года. Была замужем. О дочке ты знаешь. Замуж по любви пошла и всё у них было хорошо, но одно нехорошо — он боевиком у меня был. От жены не скрывал, она и до замужества про это знала, но терпела, надеялась, что семья переборет. Вероятно, так и было бы, но как раз в это время случился раскол — Кочевник самостоятельности захотел. Почему её муж с ними ушёл, этим я не интересовался. Видать, взяли его чем-то, им кадры нужны были. А потом всё к одному пошло: раскольники в беспредел ударились, дочка родилась, парень и попросил отпустить его. В назидание другим с ним жестоко расправились. Дальше Ольгина история начинается. Видел её, знаешь, что на таких девочках можно большие деньги делать. Поэтому её судьба была загодя определена. Как нормальных, порядочных девчонок к рукам прибирают и работать заставляют, ты знаешь…
— Не знаю.
— Да, верно… откуда тебе. Я забыл. Способов тьма. К Оле сначала благодетель подкатился — нормальный мужик — не старый, не страшный, денежный, с добром и лаской. От неё много не требовал — одарит она лаской хоть изредка, он и рад. Назначение его — влезть в душу девчонке, ручной сделать. Потом подложить в постель другому. Тут уже психология — таких сказок девчонкам насочиняют, что она себя чуть ни Жанной д’Арк почувствует, на костёр за него готова, не то что в постель. А там — пошло-поехало, тропка торная, ни одна по ней прошла. Только у Ольги хуже было — благодетеля она отшила. И первого, и второго. Тогда взяли её на улице, как тебя, примерно, и увезли на мальчишник. Потом — кассета, угрозы, дочкой шантажировали. Короче — сломали. Теперь это элитная девочка по вызову.
— А выбор у неё был?
Крёз внимательно посмотрел на него. Потом вынул сигарету, щёлкнул зажигалкой, затянулся.
— Про то, что всегда можно между жизнью и смертью выбрать, говорить не надо, ты ведь не про? Жаль, что спросил… Мне хочется выглядеть перед тобой великодушным и добрым. Но Санта Клаус, видно, из меня не получится. Был у неё лишь один выбор: хозяина выбирать. Попросила бы помощи у меня, и я бы от Кочевника ее прикрыл. Но даром — едва ли.
— Где она сейчас?
Евдокимов вздохнул:
— Идём, покажу.
Девочка заснула на руках, не желая расставаться с мамой, которую так редко видела. Ольга тихонько покачивала её — невесомую, тёпленькую, мягкую.
Сокровище моё, разве я виновата, что маму тебе заменила тётка Лена? Ох, как бы я хотела всегда-всегда быть с тобой, знать про все твои радости и горести, прогонять слёзки, дуть на твои «царапки», помнить все смешные словечки, рассказывать сказки, сидя у твой кроватки…
Только нет ничего этого ни у тебя, ни у меня. А есть такое, из-за чего мне лучше совсем исчезнуть из твоей жизни, пока ты ещё не начала всё про меня понимать. — Оля прижимает к себе малышку, глотая слёзы, приглаживает блестящие кудряшки. — Красавица моя маленькая. И вырастешь ты красивой… Только не дай тебе Бог, доченька, даже прикоснуться к той грязи, в которую втоптали твою мать. — Она наклоняется, прикасается губами к бархатной щёчке. На ней — тень от пушистых ресничек. Еле слышное дыхание касается Олиных губ. — А ведь сегодня я готова была уйти от тебя, маленькая моя. — Ольга до боли прикусывает губу, запрокидывает голову, чтобы не пролились слёзы. — Как жить? Где просвет, хоть крохотный? Негромкий стук в дверь… А, тот красавчик… последняя капля…
Алексея встретили насторожённые глаза в упор.
— Я заметил свет из-под двери, решил зайти на минутку, посмотреть, как вы? Можно?
— Можно, — тускло проговорила Ольга.
Он присел на подлокотник кресла, посмотрел на спящую девочку, улыбнулся:
— Вот это и есть твоя Наташка?
Ольга резко встала, будто заслонила собой малышку. Положила её на кровать, заботливо прикрыла одеялом. В кресло она не вернулась, как-то потеряно прошлась по комнате, обхватила плечи руками, будто ей было зябко. Алексей глазами следил за ней. Потом спросил:
— О чём ты тревожишься? Дочка с тобой. Что ещё? Скажи.
Ольга остановилась перед ним.
— Ты можешь дать мне сколько-нибудь денег? — нервно проговорила она. — В долг. Немного.
— Разумеется. Но для чего?
— Я уехать хочу.
— Конечно, ты уедешь, куда захочешь. Из-за этого не волнуйся, тебе помогут, позаботятся.
Она поморщилась, как от боли, прижала ладонь к губам, потом проговорила:
— Вот от этого я и хочу уехать… от заботы. Не надо мне этого. Заботились уже…
— Оля, не бойся ничего, — он встал, подошёл к ней. — Ты знаешь, Крёз очень влиятельный человек, и он теперь в долгу перед тобой.
— Передо мной в долгу? — Она зло усмехнулась. — Перед такими долги не долго помнят.
— Наверно, у тебя есть основания не верить ему. А мне — поверишь?
— Тоже в долгу? Да брось ты! Не хочу я быть обязанной ни тебе, ни ему. Оставьте меня все, забудьте! Это вы сделать для меня можете?! Пойдите вы все со своими обещаниями, плевать мне на них!
Она оттолкнула обеими руками Алексея, с ненавистью глядя на него. Он быстро отвернулся, пряча внезапную бледность, медленно пошёл к креслу. Но сдерживаемое и оттого неровное дыхание, локоть, неловко прижатый к боку, плотная повязка, которую Оля почувствовала под рубашкой… Когда Алексей поднял на неё глаза, она стояла, сжимая руки, губы её дрожали, с ресниц сорвались слезинки, прочертили две быстрые дорожки.
Алёша… прости… Боюсь я верить… Не хочу… Никому не хочу… Мне бы уехать далеко-далеко, в глушь, — новая слезинка скользнула на щеку, Ольга поспешно смахнула её. — Разве это слишком много, Алёша? Почему мне нельзя?
Ты так и сделаешь.
— Как?! Куда мне выйти из этих стен?! Вот она я — вся тут, ни денег, ни одежды. Вот деньги у тебя попросила, а куда я без документов? У меня всё дома осталось.
— Разве это проблема для Крёза?
— Не хочу я ни о чём просить его, ни вот на столько не хочу быть ему обязанной. Чем твой Крёз лучше Кочевника?
— Послушай, Оля, и попробуй поверить мне — у тебя всё будет хорошо. Я понимаю, тебе плохо, страшно. Но плохое кончилось.
— Ах, Алёша, — улыбнулась Ольга. — Откуда тебе знать про это? Ты что, Господь Бог?
— Так будет, потому что я так хочу.
Она удивленно подняла бровь.
— Выходит, ты, в самом деле, крупная фигура в конторе Крёза?
— Никакого отношения к Системе я не имею.
— Как так?
— Я его гость.
Она покачала головой.
— Значит, не прост гость, если Крёза на выкуп раскручивали.
— Неделю назад я увидел его впервые в жизни, когда приехал в этот город. Думаю, он тоже раньше не видел меня. Олег Михайлович был хорошим знакомым моего отца, когда наша семья здесь жила. Но около двадцати лет назад мы из этой страны уехали.
— Так откуда ты?!
— Из Швейцарии. Меня вот таким, как твоя Наталья увезли. Это что-то меняет? Ты позволишь позаботиться о тебе?
— А что ты можешь, швейцарец? — усмехнулась Ольга. — Эта страна чужая тебе. Как приехал, так и уедешь.
— Могу я многое. Но для разговора об этом сейчас не время. Сейчас просто выполни мою просьбу — успокойся и поверь, что завтра первый день совершенно другой жизни. Ложись спать с этой мыслью и ни о чём другом не думай. Сможешь?
Ольга вздохнула. Алексей подошел к ней.
— Постарайся, я прошу тебя. И спасибо, Оленька, — он положил ладонь ей на затылок, наклонился и прикоснулся губами ко лбу. — Спокойной ночи.
Провел пальцем по влажной щеке и вышел.
Когда Алексей вернулся к себе, оказалось, что Евдокимов ждёт его.
— Как там дела, Алёша?
— Так себе. Она напугана, встревожена и не хочет верить ни в чьи благие намерения. — Крёз медленно покивал. — И вот ещё что — впопыхах она вышла из квартиры в чём была, там документы, деньги, вещи остались.
— Как это я так, не подумал? Не тревожься ни о чём, отдыхай. Очень болит? Тебе принесут обезболивающее.
— Нет, всё нормально.
Было уже позднее утро, когда к Ольге постучали.
— Доброе утро, дамы, — поклонился, входя, Евдокимов. — Вы заставляете себя ждать — мы не хотим без вас завтракать.
— Но мне, кроме халата, и надеть нечего.
— Ах, да! — Он открыл дверь, выглянул в коридор. — Может, хлопцы не то взяли, не обессудьте. Здесь ваши вещи, Оля, документы.
В комнату внесли два необъятных чемодана.
— Спасибо, — Ольга впервые улыбнулась.
Промокнув салфеткой губы, Евдокимов сказал:
— Оля, я хочу вам сделку предложить.
Она вопросительно подняла голову.
— Вы бы не продали мне свою квартирку? Право, я дам хорошую цену, у вас очень уютное гнёздышко.
— Да, в это гнёздышко я едва ли вернусь, — задумчиво проговорила Ольга.
— Так по рукам? Делать вам ничего не придётся, я обо всём позабочусь, вы только документы подпишите. А деньги извольте получить, — он вынул из кармана три банковские упаковки долларов.
Оля растерянно перевела взгляд на Алексея, на Крёза и снова на деньги…
— Так как, Оленька, квартира моя? — поколебавшись, она кивнула. — Ну и прекрасно. Теперь, молодые люди, я вот что вам предложу: нечего вам сидёть в этих стенах, у меня получше есть местечко — лесная заимка. Там вам должно понравиться — тишина, рыбалка, грибы. И хозяин, человек совершенно необыкновенный. Одно только непременное условие — без моего ведома оттуда ни шагу. Место надёжное и безопасное. Кроме того, вас будут охранять. Вот после завтрака сразу и отправляйтесь. А к вечеру я к вам наведаюсь, посмотрю, как устроились.
Стрёкот вертолета затих в отдалении, боевики-охранники растворились в чаще. Тишина подступила вплотную к гостям. Впрочем, тишины не было: щебетали, перекликались птицы, сорока заполошно извещала округу о вторжении, неумолкаемо шумел лес и с яркого голубого неба щедро лились солнечные потоки. Не тишиной, а покоем и безмятежностью дышало всё вокруг.
От дома через поляну к ним шёл высокий мужчина с открытым, славянским лицом, обрамлённым «шкиперской» бородкой.
— Милости прошу, — радушно улыбнулся он.
Двухэтажный домик никак не соответствовал представлению о лесной заимке. Жить в нём было уютно и комфортно. К услугам обитателей здесь имелось электричество, газ, маленькая, но современно оборудованная кухня, ванная с горячей водой. Почти весь нижний этаж занимал зал с камином, с огромным мохнатым ковром на полу, с оружием и охотничьими трофеями на стенах. Наверху размещались комнаты для гостей — небольшие, исключительно удобные, продуманные до мелочей.
Хозяин провёл гостей по дому, показал его.
— Зовут меня Александр Дмитриевич. Можно — дядя Саша, Митрич, как больше нравится. Осваивайтесь, осматривайтесь, по окрестностям походите. Рядом — озеро красоты дивной. А к часу прошу обедать.
— Вы постоянно здесь живёте? — спросил Алёша.
— Это дом мой, меня отсюда никакими калачами не выманишь. Я долго душой маялся, пока Олег Михайлович не предложил мне здесь смотрителем пожить. Спрашиваете, думаете тоска здесь одному? Ничего подобного. Да и не бываю я в одиночестве, за три года друзей нажил.
— Здесь кто-то живет поблизости?
А как же! Да я вас сейчас познакомлю с одним, это мой самый верный друг. — Он раскрыл окно, оперся руками о подоконник. — Карло! Синьор Карло!
Через несколько секунд в окно влетел большой ворон. Испуганная шумным хлопаньем больших крыльев, Наталья прижалась к ногам матери.
— Не пугайся, маленькая, — поспешил успокоить её хозяин и укоризненно посмотрел на птицу: — Фу, Синьор Карло, как это не деликатно с вашей стороны! Поздоровайтесь теперь с этой малышкой.
Ворон переступил с ноги на ногу, кивнул и отчетливо выговорил:
— Здр-р-равствуй!
Хозяин совершенно по-детски рассмеялся, а Наталья захлопала в ладоши и потянула Ольгу к окну.
— Ой, — опасливо проговорила Оля, — у него такой клюв…
— Карло — добрейшая душа. И мудр при этом. Мне кажется, он очень старый, а вороны, знаете, сколько живут? Ни одну сотню лет. Я думаю, он понимает про нас гораздо больше, чем мы предполагаем.
После полудня, когда Наталья уснула, утомлённая обилием впечатлений, хозяин предложил:
— Вы погуляйте, если хотите, а я за девочкой присмотрю. Пойдите к озеру, оно, в самом деле, необыкновенное. Мне кажется, энергетика там особенная. По дну ключи тёплые бьют. Они целебные, это мне лабораторно подтвердили, я специально образцы на анализ посылал. Круглый год в нём купаюсь. Как только хворь какая приключится — я в озеро, на утро всё, никакой хвори, как рукой сняло. Там на душу такой покой приходит — век бы сидел на берегу. И лодка есть, покататься можно.
За ними увязался Карло, но хозяин укоризненно окликнул его из окна и ворон, как ни в чём ни бывало, заложил крутой вираж и влетел в раскрытое окно. Подхватив кусок хлеба из тарелки, он уселся с ним на подоконник.
— Наглец, — вздохнул Александр Дмитриевич.
— Кар-р-рло! — поправил его ворон.
Ольга остановилась у самой кромки воды.
— Смотри — лилии! — Она прислушалась. — Как хорошо камыши шуршат… Совсем другой мир. Вон лодка! Сто лет не плавала на лодке.
— Поплыли.
— Только, чур, я на веслах.
— Почему это? — запротестовал Алексей.
— Да тебе же нельзя!
— Ах, да. Но уже прошло всё. Видишь, я даже забыл.
— Прошло, как же. Обманываешь ведь. Садись на корму.
— А ты нас не перевернёшь?
— Вода-то целебная, — засмеялась Оля.
— Тогда давай купаться.
— А повязка?
— Снимем.
— Вот выдумал! Ты что, в самом деле, такой несерьезный? Уж лучше я не буду опрокидываться.
Лодка легко скользила, чуть морщиня тёмную воду. Ольга сидела лицом к Алексею, медленно гребла. Потом подняла весла из воды, но лодка по инерции продолжала скользить по зеркальной глади. Она наклонилась над водой, легко трогала крупные головки белых лилий.
— Оля, — позвал Алексей, — послушай меня.
Она пристально посмотрела на него.
— Только не перебивай, ладно?
— О чём ты хочешь говорить?
— О тебе.
Она вздохнула, отвернулась.
— Ты, наверно, для себя какой-то вариант определила, я о нём спрашивать не хочу, выслушай мой. Одно только скажи — ты по-прежнему хочешь уехать отсюда как можно дальше? — Она кивнула. — Как, по-твоему, Швейцария достаточно далеко? Поедешь со мной?
— Ты что?! — изумлённо и недоверчиво улыбнулась Ольга.
— Сам я могу хоть завтра уехать, но пока твоё будущее такое неопределенное, я не уеду. Мне не безразлично, как ты будешь жить дальше. Я предлагаю ехать со мной. Для этого тебе надо выйти за меня замуж. Брак будет фиктивный, штамп в паспорте абсолютно ни к чему тебя не обязывает. По-моему, влияния Крёза хватит, чтобы нам всё без волокиты оформили. После этого мы немедленно уезжаем. Только там тебе придётся пожить у нас немного, не менее трех месяцев, иначе возникнут проблемы с эмиграционной службой.
— Постой… зачем ты всё это говоришь? Какая Швейцария? Кому я там нужна?
— А здесь кому?
— Я же ни языка не знаю… Да о чём говорить!
— Язык не такое уж страшное препятствие. Ты будешь обеспечена всем, что нужно для жизни. Ни я, ни мои родители, никогда не забудем, что ты для меня сделала.
Ольга долго сидела молча, не поднимая глаз, роняла в воду жёлтые лепестки кувшинок.
— Алёша, — наконец сдавленно проговорила она. — Ты ведь ничего про меня не знаешь.
— По-твоему, я могу узнать что-то, отчего изменится моё отношение к тебе?
Она медленно кивнула, подняла потемневшие глаза.
— Нет, Оля, — проговорил Алексей, — ничего не изменилось.
— Что это значит? — медленно краснея, выговорила она.
— Это значит, что едва ли ты сообщишь мне про себя что-то новое.
Ольга покраснела так, что на глазах выступили слезы. Она резко опустила голову, отвернулась, пряча глаза.
— Ну, раз ты всё про меня знаешь… зачем тебе, такому чистенькому, благополучному чужое дерьмо разгребать? Нам уж не привыкать барахтаться в нём.
— Считай, что я этого не слышал.
Он взял вёсла, в несколько сильных гребков подогнал лодку к берегу, придержал её, пока Ольга выходила.
— Я хочу побыть одна, — не оборачиваясь, проговорила она.
— Послушай, чего ты себе душу рвёшь? Зачем ты себя с грязью мешаешь? После того, что ты для меня сделала, неужели я должен твою биографию исследовать, чтобы прикинуть, подходишь ты мне, чтоб спасителем тебя назвать, или биография неподходящая.
Ольга закрыла лицо рукой. Алексей повернулся и пошёл к дому.
В седьмом часу вечера вертолёт доставил на заимку Евдокимова.
— Вовремя ты, Михалыч, — приветствовал его смотритель. — В аккурат банька поспела.
— Здравствуй, Александр свет-Дмитриевич. В баню ты Алексея прежде сведи. Во-первых, покажи ему, что такое — русская баня, он ведь из дальних Европ залётный гость. Во-вторых, своё знахарское умение употреби, да поправь мне его поскорее.
— Как скажешь, хозяин. Идём, болезный, — повернулся он к Алексею, вышедшему навстречу Крёзу.
Ольга всё не возвращалась, и Крёзу пришлось развлекать Наталью до тех пор, пока Алёша с Дмитричем не вернулись от озера, на берегу которого стояла бревенчатая банька.
Ступай, Михалыч, как раз для тебя жар, как ты любишь. И веник распарен.
С удовлетворением глядя на своих чистых, разомлевших гостей, Александр Дмитриевич сказал:
— Теперь отдохните минут сорок, да к вечерней трапезе милости прошу. А мне позвольте оставить вас — я сегодня такой стол накрою, хоть сто лет проживёте, второго такого не увидите.
— Александр Дмитриевич, — остановил его Алёша, — а Оля?
— Её пока не тревожьте. Баньку я для неё завтра опять слажу, сегодня она ей не к настроению.
— Замечательно! — воскликнул Алёша. — Я и завтра тоже пойду! Это с ума сойти, как здорово — с полки и в озеро!
— Алёша, полок это, я уж тебе говорил.
— А почему так нельзя? Это же полка, хоть и большая!
— Дорогой мой, русский язык уникален, каждое неиспорченное, изначальное слово — самородок. Что сбережем, с тем и останемся. Так пусть полок полком и останется, а не полкой.
— Убедили, Александр Дмитриевич! Я совершенно с вами согласен. Но Олю я всё же поищу, может, она заблудилась?
— На этот случай у нас сыщик получше найдется, — Дмитрич подошёл к окну. — Синьор Карло!
— Друг любезный, — обратился он к немедленно объявившейся птице, — облети округ, глянь, где наша Олюшка.
Взмахнув крыльями, птица сорвалась с подоконника.
— Неужели он вас понял? — недоверчиво спросил Алёша.
— Так это сейчас видно будет. Слушай, откуда голос подаст, туда и иди за Ольгой.
Она сидела на поваленном стволе. Не оборачиваясь, тихо сказала:
— Хорошо как, Алёша. Листья шепчут. Я вот сижу тихо-тихо, и лес думает, что меня нет, разговаривать начинает.
— Откуда ты узнала, что это я?
Она пожала плечами.
— Может, лес подсказал. Не знаю.
— Ты слышала, Олег Михайлович прилетел?
— Идти надо?
Она встала, повернулась к нему.
— Оля, ты извини…
— За что?
— Я был с тобой резким. Но мне обидно стало…
— Я тебя обидела? — тихо проговорила она.
— Не меня… Мне за тебя обидно стало.
Глаза её скользнули в сторону, но она снова подняла голову.
— Не надо про это, ладно?
— Нас ждут ужинать. Идём?
— Наталья не замучила вас?
— С ней Дмитрич возится. Кажется, им обоим это очень нравится, они друг от друга в полном восторге.
— Олюшка, ты мне мою помощницу оставь, не отнимай. — Попросил Митрич, когда Ольга попыталась избавить его от компании Натальи. — Позволь нам вместе хозяйничать. Вы свои разговоры-дела решайте, а у нас — своё.
— Да эта тараторка, наверно, уморила вас.
— Бог с тобой, Оля! Мне радостно с ней, забавница она у тебя. Дети не в тягость. Мне бы внучаток побольше, да чтобы зверьё вокруг разное — чего можно ещё хотеть?
— Мама, мама! — Наталья, в нетерпении подпрыгивала рядом, выжидая удобную паузу. — Мама, Митрич меня с Варварой познакомил и с Гришкой! Он такой смешной и глупый! Он думал, что я тоже телёночек, и хотел со мной бодаться! Мама, а можно мне опять с Митричем? У нас ещё делов тут, ой-ей-ей сколько!
— Можно, — рассмеялась Ольга. — Только будь умницей.
— Как вам наш старик-лесовик? — поинтересовался Евдокимов, неторопливо располагаясь за изобильным столом.
— Хоро-о-ош! — с чувством сказал Алексей. — Просто слов нет. Сила в нём какая-то. А как зверьё его понимает!
— Я вас ещё больше удивлю — в его недавнем прошлом пятнадцать лет преподавания в университете, диссертация и всё, как положено.
— Да вы что?!
— Удивил? Но по-настоящему его — это вот, лес, звери, вольный воздух. Народным целительством занялся, пасеку завёл. Книгу здесь пишет. Умнейший человек, таланта редкостного. Словом одним душу исцеляет. Жил бы в прежние времена, был бы знахарем либо колдуном. А гостеприимен!
— Вот так старик-лесовик! — восхищённо проговорила Ольга. — Но что же он ушёл? Почему не с нами?
— Придёт ещё. Для него малёха твоя главный праздник. Я своим умом постигнуть не могу, как он умеет обращаться с детьми и животными. Посмотришь со стороны и только диву даёшься: они, как представители трёх совершенно равноправных народов. Так что не трогайте их, у них, действительно, свои дела, нам не понятные. Он придёт, непременно, но чуть позже.
— Ну что, Оленька, — заговорил Крёз, когда они отведали медовушки Дмитрича и слегка разрушили торжественную красоту стола. — Для начала я хочу разъяснить тебе, что ты для меня вчера сделала. По-моему, ты не до конца это понимаешь. Вот послушай теперь. Между мной и Кочевником любви-дружбы никогда не было. Когда он от моего дела кусок оторвал, больно куснул, но не смертельно. Но я с ним силой меряться не рвался — сколько мне доживать осталось? Что имею, за глаза хватит, а за амбиции людей своих класть не хотел. Стар стал, прежние грехи успеть бы отмолить, а не новые на душу брать. Но, как известно, два медведя в одной берлоге не живут. Кочевнику я, как кость поперек горла. Он молодой, горячий, ему расширяться надо. Не знаю, как ему стало известно про мой старый грех перед своими, но кто-то его в это старое дело посвятил. А когда он узнал, что за гость у меня, правильно рассчитал, что это хороший шанс покончить со мной раз и навсегда. Во-первых, вина моя напоказ выставлялась, во-вторых, выкуп этот непомерный должен был меня разорить. И ведь получилось бы у него. Но не получилось. Догадываешься, почему? Кто его дивные планы порушил, догадываешься? Ох, и лютует Шерхан!
— Это ещё кто? — спросил Алексей.
— Да он же.
— Кочевника так за глаза называют, — обронила Ольга. — Не любит он этого страшно.
— А потому что сущность его подлая, трусливая в этой кличке. Так отгадала ты моя загадку, Олюшка?
— Обо мне говорите?
— Вот именно, золотая ты моя. И отблагодарить я тебя хочу, чтоб благодарность заслуге равна была.
— Не надо мне ничего, — тихо сказала Ольга, не глядя на Крёза.
— Не хочешь от меня принять? — он усмехнулся. — Ты погоди, опаски против меня не держи. Знаю, слава моя тебя пугает, что с Кочевником мы одного рода-племени. Разного, Оля. Вот отец его мог бы тебе об этом сказать. Сейчас у меня на руках очень большая сумма денег, сохранила мне их ты. Но часть дел, из которых мне пришлось их вытягивать, теперь развалились, деньги стали свободными. И честно будет, если я скажу, что часть их — твоя. То, что утром тебе дал, это так, на булавки да перчатки. Сейчас я про настоящие деньги говорю, про состояние. Хочешь — бери их и в любой конец страны, руби все связи с прошлым, чтоб никто не знал, где ты, ни я, ни кто-то другой. А хочешь — назови место, где бы жить хотела. Я туда человека пошлю, он тебе квартиру приготовит, обставит и деньгами остальными как надо распорядится. В любой день приезжай, двери отпирай и живи безбедно. Здесь, я вижу тебе нравится, так живи сколько хочешь, отдыхай душой. Такое вот тебе слово моё, Оля.
Она сидела, опустив глаза в стол. Когда Евдокимов замолчал, медленно подняла их на Алёшу, встретила его взгляд.
— Сейчас ничего не говори. Спехом такое не решают. Подумай, не тороплю. А хорошо, ребята, что Митрича нет — вот бы разобиделся, что кушанья его простывают нетронутые. Да и медовуха у него хороша! Ну-к, Олюшка, Алексей, негоже хлебосольного хозяина обижать. По боку все дела!
На следующий день после позднего завтрака, когда солнце уже припекало вовсю, хозяин объявил план на день: Алексею предписывался день покоя, поэтому ему надлежало взять удочки и отправляться на озеро; Ольге же с Натальей Дмитрич предложил сопровождать его на пасеку за свежим мёдом.
— Но рано не вернемся, обед с собой прихватим.
Наталья, уже самозабвенно влюблённая в Митрича, с ним готова была хоть куда, но всё же возможные неприятные моменты решила прояснить загодя.
— А пчёлки-то рассердятся! — предупредила она. — Ты, Митрич, знаешь, какие они кусачие? У тётки Лены одна такая злющая пчела жила!
— Как можно, Наталья! Чего им сердиться? Мы с ними по доброму договоримся, медку себе возьмём и им оставим, так из-за чего сыр-бор поднимать?
— А вдруг они подумают, что мы всё себе возьмём…
— Так я им шепну, ты про это и не сомневайся.
Где водил хозяин гостей, какие угодья показывал, только когда прилетел Крёз, Алексей на заимке был один.
— Вот и кстати, — удовлетворённо проговорил Евдокимов. — Я как раз хотел с тобой одним поговорить. Перекусить чего найдётся?
— Александр Дмитриевич мне столько всего оставил — голодную роту накормить хватит, боялся, что помру с голоду, пока их нет.
— Как ты, Алёша? Болит ещё?
— Почти нет. Александр Дмитрич, и, вправду, знахарь. Мне кажется, он вчера в бане даже заговоры бормотал.
— А тебе не показалось. Лекарь он знатный, я потому вас сюда и отправил.
— Спасибо. Мне кажется, ничего лучше и быть не могло. Даже Оля посветлела…
— Об ней я и прилетел поговорить с тобой. Вчера, когда я Ольге перспективы её дальнейшей жизни рисовал, лицо у тебя такое было, что вроде особого восторга ты от этих перспектив не испытывал. Я так понял, не по душе они тебе. Отчего?
Помолчав, Алексей проговорил:
— Знаете, почему я сюда приехал?
— Ну, коль так вопрос задаёшь, то я должен понять — не только по делам фирмы и не в поход по местам «боевой славы» отца.
Да, верно, это не главное. Понимаете, у меня мама — русская.
Крёз приподнял брови.
— На славянок приехал посмотреть? Я всю жизнь среди них, но такие, как Кира, — редкость.
— Что же, вы ни разу и похожей не встретили? — испытующе посмотрел Алексей.
— Ну вообще-то, я критерием быть не могу. Ведь каждому по заслугам даётся, и у меня были те женщины, которых я заслужил, увы. — Крёз вздохнул.
— Ещё пара лет и мне будет тридцать. И до сих пор я не встретил женщину, с которой хотел бы всю жизнь быть рядом. Знаете, Олег Михайлович… вокруг меня всегда столько женщин, блестящих, красивых женщин… выбирай не хочу…
— Да уж, кто бы сомневался, с твоей-то внешностью. На отца ты разительно похож. Я постоянно удерживаю себя, чтобы не назвать тебя Виталием.
— Но это не то количество, которое в качество переходит. Наоборот, появилось… пресыщение, что ли? Я стал бояться — может я вообще не умею любить? Или я слишком избалован женщинами? Каждый раз очень быстро наступает разочарование. Я бы подумал, мол, какая любовь, не бывает её. Но передо мной отец и мама…
— Может потому разочаровываешься, что ищещь похожую на мать?
— Да, наверное. Но они совсем другие — практичные, слишком самостоятельные. А мама без отца — подранок. Как и он без неё. Он-то, пожалуй, ещё больше… Я тоже мечтаю, чтобы двое, как одно.
— К сожалению, ты правду сказал: слишком самостоятельные. А то ещё хуже, воинственно самостоятельные. Это неправильно. Мужчина должен чувствовать себя мужчиной, а для этого рядом должна быть Женщина. Такая, которая любит до самоотречения, жертвенно, не задумывается, что в награду получит. Знаешь, говорят, русская женщина загадочная, непостижимая. Я не знаю, так ли это. Но где-то там запрятан крючок, на который мы, мужики, неизбежно попадаемся. Однако это идеал, Алёша, почти фантастика. Ты думаешь, что нашёл именно такую?
— Да.
— Хм-м, — Крёз прошёлся по комнате, остановился, заложив руки за спину. — А может, ты оставишь её, Алёша? Право, хлебнула она горького. А если не сможешь ты не вспоминать? Ведь одно только слово, Алёша, — проститутка. Сможешь ты никогда не произнести его даже в сердце?
— Олег Михайлович!..
— Погоди, Алёша, лучше я, чем потом ты сам себе. В тепле и ласке она быстро оттает. А потом, когда перестанет быть такой, как сейчас? Колючестью своей защищаться перестанет, сможешь не ударить ни разу напоминанием?
— Смогу, — твёрдо сказал Алексей.
— Ну и хорошо, коли так, — улыбнулся Евдокимов. — А что ты уже успел предпринять?
— Предложил оформить фиктивный брак и поехать со мной.
Крёз рассмеялся:
— Естественно, куда она потом от тебя денется?
— Вы что, думаете, я ей ловушку расставил, а потом воспользуюсь? — возмутился Алексей.
— Да нет, нет, разумеется. Успокойся, — усмехнулся Крёз. — С вашим фамильным благородством я тоже знаком. Но неужели ты думаешь, что женщина, пробыв какое-то время с таким, как ты, сможет потом запросто уйти? Да ты не сердись, Алёша, это так, пустое. Дай Бог, чтобы у вас всё хорошо было, пусть она снова почувствует себя любимой и счастливой. Но это потом. А пока, как я понимаю, задача одна — увезти её?
— И боюсь, она может не согласиться. Да ещё после ваших вчерашних соблазнов.
— Выходит, усугубил? Но всё это я и опять ей повторю. У неё выбор должен быть, чтобы не от безысходности кинулась к тебе. Но я постараюсь тебе помочь. Сейчас я домой, а к вечеру завтра приеду.
Вечером Крёз устроил сюрприз, которого никто не ждал. После ужина все собрались в гостиной.
— Ребята, я к вам со своей музыкой, — сообщил Евдокимов, направляясь к музыкальному видео-центру. — Оля, имей ввиду, для тебя старался. Отгадай-ка, кто это?
Она без особого интереса обернулась к экрану. И как только панорамные кадры сменились крупным планом, на лице Ольги появилось изумление. Она перевела взгляд с экрана на Алексея, потом назад и снова на него, будто не доверяя своим глазам.
— Кто это, Алёша? — недоуменно проговорила она.
— Это отец его, Оля, — Виталий Глебов. Человек, которого я глубоко уважал и до некоторой степени боялся. Я тебе за кассету эту, Алёша, не сказать как, благодарен. Такое удовольствие ты мне доставил.
— Он что, певец? — спросила Ольга.
— Не профессионал. Правда, пока мы из России не уехали, отец пел здесь, зарабатывал на жизнь.
— Ты, Оля, ресторан «У Сильвера» знаешь? «Сильвер» тогда за счёт Глебова процветал. Поверь, Виталия до сих пор помнят, в киосках даже кассеты до сих пор продают. Но не знал я, Алёша, что он опять поёт.
— Да он не собирался. После переезда совсем не пел. Иной раз месяцами про гитару не вспоминал. Сердился, когда мама и Антон просили петь, говорил, что весь его репертуар — сплошь пошлость и безвкусица или отшучивался, предлагал плёнки слушать. Наверно, просто не было того состояния души, для песни. Он весь в другом был.
— Глебов — человек масштабов, половины не признает. Представляю, как он в новое дело вгрызался.
— Зато теперь он знает всё до тонкостей, и оно уже не требует его всего. Наверно поэтому отца снова потянуло к музыке. Играл мелодии к хорошим стихам. Не писал, а по памяти, импровизировал. Сначала только в узком кругу, потом друзья узнали — у нас часто гости бывают, и я помню, отца всякий раз просили петь. И тут кому-то в голову пришла гениальная идея — правление подарило отцу студию к юбилею фирмы. Он был страшно зол, устроил им разнос. К чести членов правления — они вели себя смиренно и стойко. У них был единственный, но неотразимый аргумент: они твердили, что как добрые христиане, спасают отца от страшного греха — не позволяют закопать талант в землю.
— Эта кассета записана на той студии?
— Да. Отец, как ни протестовал, они уговорили его записать одну-единственную кассету. Он согласился, чтобы его оставили в покое. А они купили время на ТВ и показали три песни. Для отца успех стал полной неожиданностью — о карьере певца он и не помышлял. А тут звонки пошли, предложения. Эта кассета, что я привёз, уже третья.
— Так отчего ты все три не привез?!
Алёша пожал плечами.
— Отец передал одну. Он не слишком серьёзно ко всему этому относится.
— Оттого, что даётся ему легко, — сварливо проговорил Евдокимов.
— Может быть. Он записывается только на своей студии. Никогда «живьем» не выходит и очень редко соглашается сняться на ТВ.
— Какой у тебя отец… Что же ты даже не упомянул? Для тебя это тоже — не серьёзно?
— Отчего же? Отцом я горжусь. Но это же не предмет для хвастовства.
— А он тебе и про мать ещё не говорил.
— Она что… тоже?..
— Нет, — засмеялся Олег Михайлович. — Она не поёт. Она то, что в жизни бывает очень редко. Знаешь, что?
— Нет.
— В жизни редко случается чудо. А вот мать его — Кира Ясная — и есть чудо. Алёша, я всё спросить хочу, нет ли у тебя с собой фото? Очень хочу посмотреть, какие они теперь?
Улыбнувшись, Алексей раскрыл бумажник, в обложку которого было впаяно семейное фото Глебовых.
— Из всего, что у меня взяли, это почему-то больше всего жалко было.
Крёз, внимательно разглядывая лица, проговорил:
— А Кира и не постарела как будто. Расцвела. Я её молоденькой видел, девчонкой почти.
Он протянул снимок Ольге. Она долго и пристально всматривалась в лица Виталия, Киры…
— А это кто, Алёша?
— Анютка, сестричка.
Кинув ещё взгляд на фото, Оля вздохнула:
— Хорошая у тебя семья, Алёша. Какие лица светлые.
— У них замечательная семья, Оленька. Виталий и Кира — поразительно красивые люди. То, что внешне — я не про это. Их настоящая красота в другом, — Крёз внимательно и серьезно посмотрел на Ольгу. — А ведь у тебя есть возможность узнать их. У тебя был выбор, Оля, ты подумала?
На её лицо как будто облачко надвинулось, погасило его тёплый свет. Она долго посмотрела на Алексея, чуть улыбнулась виновато и печально.
— Прости, Алёша. Я верю, семья у тебя замечательная, но я… какое отношение к этому имею? Как ты меня представишь? Правду скажешь? А профессию мою назов-шь?
— Оля! — с досадой воскликнул Алексей, но как будто одёрнул себя, тихо добавил: — Не смей. У меня ощущение, что ты с садистским удовольствием тычешь в свою рану. Да, в семье мы ничего друг от друга не скрываем. Но ещё я скажу, что ты — Богом посланное мне спасение.
— Спасение? Алёша, я ведь тогда про тебя ничего не знала… Я думала, что ты один из них, такой же. Что дверь открыла… Может, я больше им досадить хотела, чем ради тебя…
Крёз резко поднял руку, прерывая её.
— Скажу тебе вещи страшные и жестокие, но всё равно скажу, чтобы больше не слышать подобные глупости. Значит, не ради Алексея на смерть такую мученическую себя обрекала? А ради кого? Травиться-то чем собралась? У тебя что, цианистый калий в тумбочке завалялся? Ведь наверняка лекарством каким-нибудь, а от него помирают долго. У тебя этого времени не было — шерхановы щенки прикатили минут через пять после твоего возвращения. Да прежде, чем ты померла, они бы на кусочки тебя порезали. Это в лучшем случае. А вернее — отходили бы тебя от смерти, а уж потом Шерхан бы за тебя принялся. Ты, Ольга, не глупа и если скажешь, что не подумала про это, так я тебе не поверю.
Она сидела бледная, ни на кого не глядя.
— Зачем вы так, Олег Михайлович? — укоризненно проговорил Алексей, подходя к ней.
— Извини, Оля, но это всё правда. И ты всё понимала. Зачем же глупости говорить?
Алёша сел рядом с креслом на ковёр, посмотрел снизу ей в лицо. Глаза их встретились. Отчего-то Ольга не могла выдержать его прямой, открытый взгляд. Оттого, что смотрел он в самое сердце, а там было черным-черно? Но сейчас она не отвела глаза. «Да, неправду я сейчас сказала. Ради тебя это было. Чтоб тебя спасти.» Как давно ей не встречался человек, для которого она не была только средством удовлетворения похоти. Который защитил. Что будет с ней — всё равно. Если даже этому, из Системы, показалось гнусностью то, что с ней делали, — как, почему она терпит? За жизнь цепляется? Разве это жизнь? Ради дочери? Лучше Наташке никогда не понять про неё… Она толком и не видела его до того утра, когда вошла к нему. А когда увидела, глаза его, рубашку кровью испятнанную… Почему-то прожгло тогда ощущение, предчувствие — ему отсюда не выйти. И стало не страшно умереть вместо него. А он отказался… Это было полной неожиданностью, она растерялась тогда… Оля чуть улыбнулась — дрогнули уголки губ.
— Сделай, как я прошу, — сказал Алексей. — Я очень хочу, чтобы вы со мной поехали. Если вы тут останетесь, мне спокойно не будет. Никогда.
Крёз не дал ей ответить, заговорил:
— Из того, что в прошлый раз сказал тебе — ни слова назад не беру. И всё же Алёша прав насчет «спокойно не будет». Этот червячок и меня точит, если уж честно тебе сказать, Ольга. Уж больно зол на тебя Кочевник. А в злопамятстве его мы убедились, для него срока давности не существует. А ну как западёт он на то, чтобы рано или поздно поквитаться с виновницей провала его шикарного плана? Как мне уберечь тебя, Оля, — не вечный я. Тем более что отношения наши приняли такой оборот, что миром дело кончить нельзя. Будет война. И начнётся она, как только вы в безопасном месте окажетесь. Разборка мощная предстоит. Они убедятся, что благодушие моё — не слабость, и у старого волка ещё достаточно зубов, чтобы у всякого отбить охоту кусать его. Они этого хотели, они это получат. Из двоих один останется, и я не уверен, что этим одним непременно я буду. Может, это моя последняя охота, но она будет славной, и в любом случае я ни о чём не пожалею. Поэтому много времени на размышление я вам отпустить не могу. Завтра утром ты, Ольга, скажешь, на что решилась и я отдам нужные распоряжения.
Улетали они из аэропорта на двести километров удалённого от города Крёза.
— Счастливо тебе, Алёша. Что приехал — спасибо. Не много у меня таких праздников для души в жизни было. Ты ведь не жалеешь, что приехал, правда?
— Сожалею? Что вы!
— Правильно. Всё хорошо. И для меня тоже. Что ни случается, всё к лучшему. Ты, как катализатор сработал, ускорил развязку. Отцу скажи — настоящий он мужик, такие редкость. Хорошо, что есть на земле глебовская порода. Ты, Алёша, тоже сына вырасти, непременно. А если Олегом его назовешь, вот славно будет. Моего корню не останется, так хоть вот так, краешком прикоснусь, хоть знать, в ком имя моё дальше жить будет.
— Хорошо, Олег Михайлович, это я вам обещаю. Если будет у меня сын, назову его Олегом.
— Будет, Алёша, непременно будет. Продолжатель рода должен непременно быть. А маме передай… — он улыбнулся задумчиво и замолчал.
Крёзу хотелось спросить: «Знаешь ли ты, чего стоит твоя мать? Знаешь ли ты, что отца ждала моя судьба? Посмотри на меня — вот таким он был бы: одиноким, с оборванными корнями, и так же, как я, имел бы много лиц. Знали бы его жестоким, кровавым, кому не преграда ни кровь, ни смерть; и великодушным знали бы. Но мало кто знал бы о страдающей душе, обделённой теплом и лаской. Нет, Алёша, тебе и в голову не приходит сейчас увидеть на моем месте отца, потому что в жизнь Глебова вошла маленькая хрупкая женщина, такая слабая, беззащитная… — Крёз вздохнул. — А вот займи Глебов его место, Кочевник не появился бы. Глебов двадцать лет назад рассмотрел его паскудную душонку, предупреждал». Ничего этого Крёз не сказал. Улыбнулся:
— Ничего не говори. Поцелуй за меня. Перед Кирой Ясной можно только преклоняться, а говорить — что скажешь? Оленька, — повернулся он, — тебе подарок. Я бы хотел, чтобы он свадебным был.
Она быстро и коротко глянула на Алексея, сказала:
— Олег Михайлович, подарок не к месту… брак-то у нас…
— Ох, только не надо этого слова. Я и сам помню, не склеротик ещё. Но я сказал — хотел бы. Всё это словословие, а суть — вот.
Он вынул из кармана небольшой пластиковый прямоугольник.
— Что это? — не притрагиваясь к нему, спросила Ольга.
— Кредитная карточка. Вот буковки видишь? Это название банка в Берне, там на твоё имя открыт счёт вот на эту сумму.
Алёша взглянул на цифры в блокноте Евдокимова и посмотрел на него в замешательстве:
— Олег Михайлович!..
Тот жестом остановил его.
— Это твоё приданое, Оленька. Дочери у меня нет, давать мне его не за кем, так будь мне дочкой хоть вот так.
Ольга испуганно смотрела на Алексея, не зная, как реагировать.
— Да ты на него не смотри. Сама говоришь, что он не супруг, а фикция. Фикция и есть — женился, супругу даже поцелуем не одарил.
— Олег Михайлович, — недовольно проговорил Алексей. — Это вы оставьте, это мы без вас.
— Понятно, — вздохнул Крёз. — А вот я бы не отказался. Позволишь, фиктивный супруг?
Улыбнувшись, Ольга шагнула к Евдокимову, и он крепко расцеловал её.
— Счастья тебе, дочка. Себя — люби, ты того стоишь. А ему — верь, всему, что говорить будет, верь. Завидую, что тебе только предстоит ещё познакомиться с его семьей — и восхищение впереди, и любовь к ним. Правда, завидую. — Он наклонился, взял на руки Наташку. — Вот кто всех счастливее будет. Право, я чувствую, расти будет в любви и неге, в достатке. Вот меня забудет, жаль, — вздохнул он. — Это для памяти.
Он вынул из кармана и надел ей медальон. Прижал к себе кудрявую головку, поцеловал. Глаза его наполнились влажным блеском.
— Видать, заразился я таки от того сумасшедшего профессора — к деткам стал душой слаб. Эх, плюну я на все дела и уеду к нему на заимку — что мне ещё надо в этой жизни? — Он вздохнул, поставил девочку на пол.
— О, посадка! Идёмте, ребята, славно мне с вами было.
Оля подошла, поцеловала в щеку. Губы её вдруг задрожали, она шепнула:
— Простите… Я плохо о вас думала.
— А теперь думаешь, я хороший? — засмеялся Крёз. — Зря. Я всякий. Вот он — хороший, ему верь, это тебе мой наказ, дочка.
— Я буду помнить. Спасибо за всё.