Эдмон дАмарна был человеком неопределенного возраста и далеко не красавцем. Обладая великосветскими манерами, он, увы, осанкой гордиться не мог, — как видно, испортил ее постоянной и длительной работой за письменным столом. Он сутулился, голова уходила в плечи, к тому же боялся простуды, и шея его была постоянно замотана шарфом, в котором утопал подбородок. На носу красовались уродливые очки, наверняка глаза пострадали от непрестанного чтения. Впрочем, девушка едва ли была способна разглядеть невзрачность своего спутника.
Мучительная смерть так близко подходила к ней прошлой ночью, что и теперь еще не хотела выпускать добычу, цеплялась крючковатыми пальцами и держала беглянку в хрупком пограничном пределе, что существовал между двумя мирами. Если бы сейчас девушку уложили в теплую мягкую постель, оградили бы заботливо ото всего, что могло нарушить ее покой, она, скорее всего, и отошла бы тихо и незаметно в тот вечный покой, которого жаждала измученная плоть. Но мир живых вторгался многоликой болью, когда она тряслась на лошади за спиной всадника, и всякого рода беспокойствами — ведь даже в полубредовой дреме надо было остерегаться, чтоб не свалиться под копыта.
Возможно, из прострации ее вернуло ощущение чужого взгляда, — рядом стоял незнакомец, и девушка с усилием вспомнила, что ему вручила она свою жизнь и честь.
— Как вас зовут, милое дитя?
— Я… не помню… — запнувшись, ответила она.
— Но что вы можете сообщить о себе? Где ваш дом?
— Не помню… — на глазах ее выступили слезы.
— О, не огорчайтесь! Так случается, если человек перенес потрясение. Однако по прошествии времени память возвращается. Вы непременно все вспомните и вернетесь к тем, кто вас любит! А до той поры позвольте предложить вам свое покровительство.
Эдмон дАмарна сообщил, что в утро, когда случай свел их на дороге, пролегшей через пустошь, он держал путь в отдаленный монастырь. В монастырской библиотеке хранилась старинная книга, чрезвычайно его интересовавшая. Его сопровождал слуга — немногословный и почти угрюмый человек, если бы ни добрые глаза и редкая улыбка, совершенно изменявшая хмурое лицо.
Они с трогательной прилежностью, ежечасно и ежеминутно заботились о нежданной находке и старались насколько возможно облегчить ей тяготы пути.
А она предпочла бы, чтоб их кочевье продлилось подольше. Ее радовала малолюдность и дикость просторов, через которые лежал их путь. Редкие встречи настораживали и пугали ее, тогда как природа исцеляла чистотой и искренностью всех своих проявлений. Она все еще была больна памятью о ночи в каземате, из которого бежала столь удивительным образом. Но кому удавался побег от собственной памяти?
Искреннее участие и бескорыстная забота ее опекунов не могли не внушить симпатии и рождали доверие к ним. И, полностью полагаясь на своих спутников, она мало задумывалась, где окончится дорога, и никак не могла ожидать той метаморфозы, которая произошла однажды с Эдмоном дАмарна.
Это случилось, когда они остановились на ночлег в некой усадьбе. Места там пошли совсем уж дикие, вместо дорог хорошо, если тропы. Но уверенность мужчин говорила о том, что они знают, что делают. И в самом деле, вдали вдруг завиднелись строения, слуга молча пришпорил коня и заторопился вперед договориться о ночлеге.
Времена были таковы, что усталых путников встречали накрепко запертые ворота да остервенелый лай злобных псов. Но не на сей раз. Уже это свидетельствовало о радушии людей, живущих в этих диких местах. Более того, девушке отвели комнату, приготовили горячую ванну, она с радостью обнаружила смену белья и платья, и наконец, последовало приглашение к ужину… Все это заставило ее проникнуться благодарностью и состоянием благодушия. Однако скоро оно начало уступать место сначала недоумению, а потом и тревоге.
Стол уже был накрыт к ужину, но только для двоих, и вторым оказался Эдмон дАмарна.
— А где же гостеприимные хозяева этого дома? — спросила девушка.
— Хозяин перед вами. Дом принадлежит мне.
— Вам? Но… как же?.. Вы говорили, что едете в монастырь!..
— Туда и лежал мой путь, пока я не встретил вас. Однако нам лучше начать разговор с прояснения других обстоятельств. Пора нам объясниться искренне. Согласитесь, вам есть что рассказать. Как впрочем, и мне тоже.
— Рассказать?.. Что?! Я ведь не помню даже имени своего!
— Сейчас вы лжете, мой ангел.
— Почему вы… — от волнения голос ее порвался, — почему вы перестали мне верить?!
— Да я и не верил тому, что касалось вашей утраченной памяти. Видимо, у вас есть причина укрыть свое прошлое покровом вымышленного беспамятства, но откройтесь мне. Клянусь, что бы там ни скрывалось, оно не навредит вам. Скажите, вас кто-то преследует?
— Едва ли я скажу вам больше, чем уже сказала… Почему вы не поверили мне? — сведя брови, повторила она.
— Милое дитя, я предпочел поверить своим глазам. Знаете ли вы, что психические эманации переживаний окрашены каждая в свой собственный цвет? При достаточном умении и опыте цвета эти становятся доступны наблюдению. Вот я и вижу всякого человека в многоцветности его чувств, мыслей, желаний, пороков и добродетелей. Когда вы говорите о потере памяти, в вашей палитре преобладают мутные болотные тона. Это окрас лжи.
В искреннем изумлении она воскликнула:
— Вы хотите сказать, что видите меня цветным пятном, которое к тому же то и дело меняет раскраску?!
— Я вижу девицу изумительной красоты, как и каждый, кому выпадет счастье лицезреть вас. Но при желании я могу увидеть больше. К примеру, золотистое сияние чистоты и любви. Вы излучаете его, когда беззаботны и покойны. Но, к сожалению, это происходит не часто. А порою вы окутываетесь багрово-черной, и грязной, и пронзительной, как боль, пеленой. И тогда я много отдал бы, чтоб узнать, как рассеять ее. Но я только могу догадываться, что в те минуты вас преследуют воспоминания.
Сведя брови, она медленно проговорила:
— Вы… колдун?.. — в голосе ее ясно читалась надежда, что он с негодованием опровергнет ее слова.
Он и опроверг. Но не так, как ей хотелось бы:
— Не более чем вы — ведьма.
Глаза ее вспыхнули гневом, в один миг ей представилось, что этот человек, прикинувшийся другом и покровителем, послан за ней в погоню, что он выследил и настиг ее, и завлек в западню… И пока еще разум не взял верх над воображением, не начал плести паутинки логических связей и выставлять свои «но…», девушка воскликнула с нескрываемой неприязнью и брезгливостью:
— Как вы выследили меня?!
— Выходит, я не ошибся, — нимало не смутясь, печально усмехнулся хозяин. — Вас обвинили в колдовстве.
Он вдруг коротко рассмеялся.
— Вам кажется это забавным?! — резко поднимаясь из-за стола, негодованием вспыхнула девушка.
Щеки ее окрасились румянцем, глаза гневно блестели, и как невыразимо хороша была в ту минуту маленькая воительница! И каким контрастом была она робкой девочке, уповающей на милость палача…
— О, нет, нисколько, — поторопился сдержать ее гнев хозяин. — Простите. Смех мой горький, печальный — разве вы услыхали в нем веселье? Да и смеюсь я над собой, не над вами. Печально же мне от того, друг мой, что в минуты утрачено ваше расположение и доверие. Не бойтесь меня, я к вам не переменился. И может быть, ответной искренностью мне удастся вернуть ваше прежнее отношение?
Он встал и направился к девушке. Она же, изумленно распахнув глаза, глядела на его удивительное преображение. Всего несколько шагов разделяли их, но с каждым шагом с Эдмоном дАмарной происходило удивительное — отброшен в сторону теплый шарф, упала на пол толстая вязаная кофта, упруго распрямилась круглая спина, развернулись плечи… Вот он небрежно бросил на стол очки — и переменился взгляд, стал острым и проницательным. Он провел ладонями по лицу, откинул назад волосы, длинными куделями свисавшие по сторонам лица… Перед растерянной девушкой стоял высокий молодой мужчина.
— Так вы и впрямь колдун… — ошеломление лишило ее голоса.
— Не ищите колдовства, где его в помине нет. Только прилежное лицедейство, вынужденное, в силу несчастливых обстоятельств. А обстоятельства, как мне думается, у нас с вами схожи. Готов держать пари — причиной ваших злоключений стала божественная красота. А мое несчастье — пытливый ум и неодолимая тяга понять непонятное, проникнуть в суть вещей и тайну явлений. Как неизбежное следствие моих алхимических изысканий и опытов, с именем моим все чаще стало употребляться слово «чернокнижник». Через короткое время я понял, что вокруг меня осталось очень мало добрых приятелей, зато врагов и недоброжелателей прибавилось чрез меры, — Эдмон дАмарна саркастически усмехнулся. — И все же, случается, один друг дороже иного десятка. Он предупредил, что следующий рассвет я встречу в тюремном застенке.
— И вы бежали?
— А что оставалось? Я слишком хорошо знаком со святой инквизицией и методами дознаний, когда дело касается подозрения в колдовстве. Стало закономерностью, что за пристрастное внимание инквизиции жертва платит жизнью. Правда, посмертное заключение комиссии не обязательно будет обвинительным. Только едва ли замученный до смерти возрадуется приговору: «Безвинен!» Я видел на вас свидетельства того, что вы побывали в их руках, и мне очень хотелось бы услышать, как вам удалось вырваться живой?
— Погодите… Как, по какой причине вы знакомы с дознаниями, если не были арестованы?
— Мне тягостно это говорить, — коротко помедлив, проговорил Эдмон дАмарна, — но я не хочу лгать вам. Мне доводилось самому вести расследования. Я принадлежал Ордену иезуитов.
— Лучше бы вы этого не говорили… — вырвалось у девушки. Не смотря на ее удивительное самообладание, новая откровенность хозяина дома заставила ее побледнеть.
— Не забывайте, я стал изгоем.
— Неужели вы пытали… так же… как…
Она покачнулась. Эдмон дАмарна поддержал ее за локоть, и девушка вздрогнула, отпрянула, уперлась в него взглядом, полным ужаса.
— Не спешите выносить свой обвинительный вердикт. В состав комиссий я входил недолго. И дознавателем был неправильным. Даже та часть подозреваемых, кого взяли не по ложному доносу, и кто был действительно виновен в чем-то, не вызывала у меня негодования. Напротив, они-то и стали причиной моего интереса к природе их талантов. Я занялся исключительно исследованиями, а в застенки являлся лишь для приватной беседы с узниками и старался если не вырвать их из рук палача, то облегчить положение несчастных. Даже передачей яда. Я пришел к бесспорной для меня истине: теперешнее время, дни, в которые нам с вами довелось жить — особенные. В людях пробуждаются чудодейственные таланты. Разнообразие их велико. Чаще других я встречал дар исцеления. Нередко человек обретает способность внетелесных странствий… Да множество еще. Но вот что худо: некие силы восстали против. А святая инквизиция — только их орудие в этой борьбе. Руками иезуитов изводят владеющих столь удивительными талантами. Изучая странные способности, я и сам овладел некоторыми из них, и сразу стал неугоден Ордену и опасен.
— Где вы собирались укрыться от них?
— Я, в самом деле, имел целью своего пути один горный монастырь. Настоятелем там мой старинный друг, я рассчитывал найти у него убежище. Я намеревался оставить свои опыты, но не был уверен, смогу ли отказаться от них. И еще одно смущало — страх навлечь несчастье на тех, кто явит свое дружеское участие ко мне. Встреча с вами навела меня на единственно верное решение. Вот вам и причина моего смеха, обидевшего вас: я подумал, как своевольно рок водит нами, превращая в курьез наши собственные намерения и переживания.
— Что же, случайно принятое решение оказалось так несогласно вашим замыслам?
— Да, встреча с вами повернула течение моих мыслей совсем в другое русло. Дело в том, что я сомневался, размышляя о противоборстве двух сил: кто прав? Тот, кто дает людям власть над могучими силами? Или же силы эти опасны, и правда у того, кто желает отнять их? Где добро? Где зло? Именно вы помогли мне понять.
— Я? Да каким же образом?!
— Столь совершенная красота, одухотворенная чистотой вашей души, призвана просветлять людей и помыслы их. И как может быть прав тот, в ком родилось желание уничтожить столь совершенное божье творение, унизить, растерзать, втоптать в грязь… И есть ли у него душа или вместо нее бездна мутных, низких страстей? Одно бесспорно: он ярый, истовый прислужник зла, и никакого иного свидетельства мне не надобно.
— Ваши суждения так глубоки, вы и впрямь умеете проникнуть в суть вещей… Мне кажется, и обо мне вы знаете больше, чем я могу рассказать…
— Вам не хочется возвращаться в прошлое даже мыслями?
— Нет, не то… Разумеется, я все расскажу… — нервно проговорила девушка и обхватила плечи ладонями.
— Выпейте, — предложил хозяин и протянул ей бокал, в котором темнело красным бархатом тяжелое вино.
Девушка благодарно улыбнулась и приняла бокал.
— …в глубине души я сознавала, что виновата. Это осознание вошло в меня с детства, когда бабушка и мама остерегали и наказывали, едва замечали во мне странное. Они тоже немало умели, как все женщины нашего рода. Но с тех пор, как на городской площади изо дня в день стали сжигать ведьм и колдунов, они считали свой дар проклятием и жили под страхом жуткой смерти. Они умерли от заразы несколько лет назад. А страх пережил их и остался во мне. И жила я с тайным осознанием, что не безвинна. Так и арест приняла — с надеждой, что придут и отпустят, а где-то глубоко-глубоко знала: этот — не отпустит. Но потом, позже, в какой-то миг я вдруг остро поняла, что он меня убивает, и во мне взвился протест. Я хотела жить, не он был надо мной хозяин в моей жизни и смерти. Всеми мыслями и чувствами я устремилась к небу то ли молитвой о спасении, то ли проклятием ему. Я помню страшный крик, но не знаю, кричала я сама или то был он. Больше ничего. Когда пришла в себя, застенок исчез, и моего палача не было тоже. Я не могла понять, где нахожусь. Стоял густой туман… Потом обнаружила, что одета в чужое платье. И много позже поняла, что переменилось не только платье — я сама была другая: мысли, манеры, слова, чувства. Я перестала быть робкой девочкой-горожанкой. Теперь я не была бы так безропотна и покорна. И я не знаю даже возраста своего — мне кажется, теперь я гораздо старше… Порой я думаю: может быть, я умерла в том каземате, но Всевышний услышал мою предсмертную мольбу и дал мне другую жизнь? Да, вот еще странность — раны и последствия пыток еще доставляли мне страдания, но очень скоро, в часы, приняли вид старых и заживающих. Видите, я не так уж грешила против истины, когда говорила, что ничего о себе не знаю, — попыталась улыбнуться она.
— А я благодарю Всевышнего, что он послал мне знамение на распутье моих мыслей — вас. Моя жизнь наполнилась новым смыслом. Я понял, что призван хранить. Мы найдем единомышленников и создадим свой Орден, будем спасать владеющих дарами, мыслящих неортодоксально и уже тем смерти повинных. Я убежден — мы оставим свой след. Далекие потомки будут читать наши книги пророчеств, разгадывать их и удивляться, как далеко и как ясно видели мы из тьмы наших мрачных и кровавых дней. Только скажите мне, что согласны остаться здесь, в этом доме, что вас не пугает дикость этих мест.
— О, нисколько! Меня пугает лишь мысль, что соседи могут оказаться слишком близко.
— Соседей у нас нет. Лет шесть назад провидение надоумило меня приобрести тут обширный участок, причем на чужое имя. Я собирался начать разработку месторождения руд, необходимых мне в опытах. Но только построил дом и оставил его на попечение нескольких верных слуг, рудник же так и не начал строить. Мы здесь в безопасности. А что касается безлюдья и возможной скуки… Я уверен, очень скоро вы с легкостью будете пользоваться своим даром оказываться в любом, самом удаленном месте. Для этого вам достаточно будет одного только мысленного устремления.
— И я смогу входить в глухие застенки к обреченным на смерть, и нести им надежду на спасение?!
— О нет, мой светлый ангел! Я предпочел бы видеть вас в роли учителя и перенять ваш дар, но не подвергать таким опасностям!
— Ну, это мы еще посмотрим! — глаза девушки заискрились задорной улыбкой, она подняла бокал с вином. — За осуществление наших надежд!