Пересекающий время

фантастическая повесть

Книга первая

Андрей Граф, хронотрансатор

…в мире мало понастоящему страшного и вытерпеть можно почти всё. Каждому посылается по силам, а слабому даруется избавление — смерть.
Библия

Далеко внизу под плоским днищем глейсера стремительно уносилось назад зеленое буйство перелесков, разноцветные цветочные поляны, белопенная кипень гроздьев агадуса. Горьковатый аромат его снежно-белых чаш проникал даже сюда, в кабину.

Скоро на краю поляны блеснул купол хроноблока. Глейсер беззвучно опустился на круглую, залитую черным стеклопластом площадку. Кабина раскрылась и на Андрея хлынула одуряющая волна запахов. Сегодня они были куда острее обычного, так всегда перед грозой. И птиц уже не слышно — затаились, притихли в зарослях. Вдали прокатился глухой рокот. Небо потемнело, налилось свинцовой тяжестью, и шпиль энергоприемника, что венчал купол, казался нестерпимо белым на фоне густо фиолетовых туч.

Андрей набрал на панели личный код, и створки двери бесшумно утонули в пазах. Лифт скользнул в бездонную шахту — недра планеты надежно оберегали чуткую аппаратуру хронотрансаторов. В длинном коридоре одинокие шаги отзывались гулким эхом, — сегодня в царстве разведчиков не было ни души.

Ребята теперь далеко. Андрей мог быть с ними, если бы вчера, при консервации блока не обнаружилась досадная неисправность. Разумеется, можно было бы тут же и заняться наладкой системы. Но сеанс из которого только что вернулся Стефан, оказался нелегким, Стеф был никакой, да и Андрей не на много лучше. А Линда ждала всех на ужин, который должен был знаменовать начало их отпуска. Не хотелось портить его из-за дурацкой поломки. Поэтому Андрей отложил работу на завтра.

Вечером, между шутками и смехом Граф обронил, что свой вылет перенёс на следующий рейс. И почувствовал легкую досаду, убедившись в очередной раз, что лучше и не пытаться морочить ребятам головы, его беспечный тон никого не обманул. Они уловили главное — не часто Андрей меняет свои решения в последний момент, для этого нужна Причина. Разведчики молча ждали, и только Стефан поддержал беззаботный тон командора:

— А я-то мучаюсь, как тебе сказать! Мне тоже надо… Знаешь, Хроносы запарились с материалом одного моего перехода, ну из этих, из последних… Один день только, а? Позволишь?

— С какой бы это стати? Есть приказ по отряду, и никто не собирается его отменять. Вы все покидаете планету в восемь ноль-ноль.

— А тебе, конечно, можно! — возмутился такой несправедливостью Стеф.

— Мне — можно. Еще вопросы?

— Ты не имеешь права! Между прочим, завтра я уже в отпуске и в свое личное время что хочу, то и… могу вообще здесь остаться! Ну полдня, Граф, разреши.

— Стеф, мне кажется, ты даже не догадываешься про мои права насчёт тебя. Это раз. Второе — я в курсе твоих проблем, не беспокойся, всё будет чики-пуки.

— Андрей, — негромко позвала Линда, — ты действительно хочешь, чтобы мы летели, а ты остался?

— Линда, еще и ты! Ребята, всё, никаких прений. И потом, кто говорил про «остаюсь»? Всего-то несколько часов задержки.

И всё же градус настроения упал. Они не любили случайностей со знаком минус. Разведчики-хронотрансаторы слишком хорошо знали про глубинные причинно-следственные взаимосвязи. Случайностей нет. Ничто не возникает сиюминутно и не обрывается во времени. Каждое событие — звено бесконечной цепи. К звену «неожиданность» присоединится следующее, такое же непредсказуемое, не предусмотренное, незапланированное.

У входа в камеру Андрей остановился. Сюда, в святая святых хронотрансаторов доступ был разрешен немногим — практически, только членам отряда. Несколько секунд мозг контрольно-пропускного устройства считывал его и идентифицировал чуть ли ни до молекул. Потом тяжелая экранированная заслонка медленно отвалилась и, опустившись, стала наклонным трапом. Андрей поднялся в камеру. Она была невелика — не больше рубки малогабаритного орбитального корабля типа «Челнок», для их работы этого хватало. Основная группа историков-прикладников — Хроносы, как именовались они на профессиональном сленге — работала с пространством раз в пять побольше.

От общей энергетической системы базы хроноблок отключили еще вчера, работала только внутренняя, автономная сеть, но Андрею больше и не надо было. Он привел систему в рабочий режим, ввел команду трансляции. Ну да, как раз то, что он предполагал — у блока фиксации координат съехала крыша: пространственные позиции он держал мертво, а вот временные текли — на экране медленно переменялись цифры.

Андрей переключил координатор на стенд, выпустил микрокиберов-наладчиков, задал программу. Пальцы с привычной легкостью сновали по клавишам, будто жили и даже мыслили отдельно от него, Андрея; мысли шли двумя руслами, не смешиваясь и не мешая друг другу.

Они всё же доработались до того, что отряд в приказном порядке отправили отдыхать, — эксперт из Независимой Ассоциации по охране труда представил в администрацию анализ условий работы Разведчиков и свой вывод, что обстоятельства не требуют столь напряженного режима. Впрочем, Андрей и без эксперта знал, что отряду пора дать отдых — в ребятах ощущал нарастающую усталость, да и по себе чувствовал. Нервы не выдерживали нагрузок, бунтовали. Даже их психика, Разведчиков, запросила пощады: начались бессонницы, по утрам голова была тяжелой, ломило виски. Они, разумеется, сразу снимали эти неприятные ощущения, но их же совсем не должно было быть. Любой пустяк провоцировал вспышки раздражительности — такие сбросы они себе позволить не могли и отрицательным эмоциям не давали прорваться, загоняли их внутрь. Всё это опять-таки давило на нервы и груз уже стал чрезмерно велик… Почему он, командир, позволил такое? Да вот… позволил. Работа их вошла в период, что у каждого возникло ощущение моральной неправомерности всё бросить и отправиться отдыхать.

…Крошки-киберы светлячками ползут по схеме на экране, замирают время от времени, словно принюхиваются. Вот замигал один призывно. Подчиняясь команде Андрея, схема наплыла на экран — компьютер дал увеличение узла. На помощь первой рубиновой точке с периферии устремилось несколько киберов…

…Отдых и покой быстро приведут всё в порядок. Только в самом начале надо будет время от времени делать над собой усилие, чтобы не вспоминать. Думать о солнечном янтарном побережье, о ласковом, в игристых бликах море, о горячем песке и изумрудной зелени. Наслаждаться воздухом, напоенном целительным запахом водорослей, ароматом цветов и фруктов (и гнать внезапно вспомнившийся запах крови и гари пожарищ). Да какие там воспоминания, когда сорвешься с глейсера и весь необъятный мир под тобой, весь мир и капризная опора — доска аэросерфера. Ветер упруго бьет в лицо, относит все заботы, оставляя азарт борьбы с ним и упоение победой. А когда опустится ночь, и ребята соберутся у костра (веселый танец его пламени так не похож на безумное буйство погребальных костров, на которых горят живые)… И в ночи будет звенеть гитара, и звезды осыпят небо, и вплотную за спиной встанет темнота — ласковая, добрая. Но вдруг пробегут мурашки от ощущения нацеленной в спину смерти…

Они умеют держать свою память в узде. Но когда нервы бунтуют, тогда с памятью сладу нет, — вдруг, в какой-то, вроде бы самый неподходящий момент, по неуловимой ассоциации, такое вытолкнет из памяти… Только не скажет никто. А что говорить, когда они давно умеют понимать молчание друг друга и даже ТИССа — Телепатической Индивидуальной Системы Связи не требуется.

Они и большую часть отпусков давно уже вместе проводят, вместе им лучше — слишком многое отличает их от других. Каждому из них знакомо чувство какой-то неловкости по отношению к тем, кто вне отряда. Профессия необратимо изменила их. Обычной рабочей ситуацией Разведчиков был экстремум, поэтому они знали цену мгновениям, поступкам, умели ценить дружбу и минуты радости. Они бывали бескомпромиссными и жестокими в оценках, не прощали двуличия, лжи, необязательности — человек с такими «достоинствами» переставал для них существовать. Но при этом сознавали, что никто не давал им права судить. Они и не судили — просто уходили.

А как часто чьи-то устремления, проблемы, цели казались мелкой суетой, недостойной траты сил. Своего мироощущения они никому не навязывали, но им становилось скучно и неинтересно… И всенародное восхищение, преклонение перед Разведчиками-хронотрансаторами не давало им ничего кроме усталости и ощущения этой любви, как аванса. Вот себя они судили, сознавали, что необычность, необходимая для профессии, в житейских ситуациях оборачивалась недостатками. Но они уже были слишком другими.

Как много их роднило — узы кровного родства едва ли могут связывать крепче. Они, как единый организм. Андрею вдруг отчаянно захотелось оказаться среди них. Он улыбнулся. Конечно, можно было оставить эту неисправность на потом, когда вернутся из отпуска, но в таких случаях Граф становился немножко педантом. И ведь это он вёл в последнем сеансе, неисправность появилась после их работы… Да впрочем, какая проблема? Разведчики еще не успеют разместиться в тех замечательных коттеджах, как он присоединится к ним…

…Рубиновых огоньков становится все меньше, киберы заканчивают работу. Скоро пошел текст: «Узел КР-154С идентифицирован. Аналогия 100%».

Андрей позволил себе ошибиться — сэкономил несколько минут на том, что не стал вводить координатор через контрольные и предохранительные программы только лишь ради проверки — сразу включил в рабочий режим трансляции, ввел команду «Пуск»…

Ослепительное пламя вспухло перед глазами, взорвалось с оглушительным сухим треском. Андрея отшвырнуло от пульта, бросило на твердое и острое. От боли в боку перехватило дыхание.

Открыв глаза, он увидел звезды. В следующую секунду осознал, что неловко лежит на холодном и влажном, повел рукой — это была мокрая от росы или дождя трава. «Когда я наверх выбрался? — пришла недоуменная мысль. — И почему ночь?» Он приподнялся. В боку болело. Было так темно, словно его окунули в чернильницу. Издалека донесся протяжный истошный вопль, оборвался на высокой ноте.

— Чертовщина какая-то, — пробормотал Андрей. — Куда блок подевался?

Слабый ветерок коснулся лица, пошевелил волосы, и наверху, как сухая кожа, пергаментно зашелестело. Андрей встал, протянул руку вперед, повел ею. Шагнул и угодил ногой в старый трухлявый ствол.

Откуда здесь гнилая колода? Около хроноблока никаких гнилых колод не было. И вообще, откуда взяться на планете гнилью? Стоп!.. Сейчас на планете НЕТ гнилых деревьев… Но вот же оно, лежит… Хронопереход. Но как?! Он сам обесточил систему… Перед глазами возникло налитое грозовой тяжестью небо. Этого не может быть! Бред!

Глаза привыкали к темноте, проступали темные силуэты. Андрей провел рукой по узловатой, изрезанной временем коре — этой малютке немало десятков лет, а космо-ботаники прогнали циклов по двадцать, максимум…

Да, хронопереход. И единственное ему объяснение — молниевые разряды не отводились в накопитель, шли прямо в энергоприемник.

Пахло прелой листвой и грибами. Снова повторился истошный вопль. Андрей знал, так кричит небольшой ночной зверек, обитающий под пологом второго уровня джайвы. Минута растерянности прошла. Как всегда, организм автоматически отреагировал на сложную ситуацию, мозг заработал с предельной четкостью.

Прежде всего, в ночной джайве существует четкая градация: те, кто обедает и те, кем обедают. Стать блюдом для какого-то зубастого гурмана — не самый лучший выбор. Через некоторое время Андрей устраивался в развилке огромного дерева. Тоже не стопроцентная гарантия безопасности — может быть, именно на этом гиганте обжилась какая-нибудь тварь, но всё же…

Теперь можно подумать о том, как вернуться назад. Пояса, естественно, при нем нет, значит, надо ждать, когда его отсюда выдернут. А когда узнают про его уход? Когда кто-то захочет связаться с ним и не обнаружит мыслеимпульса. В любом случае, не позже завтрашнего полудня. Завтра в двенадцать ноль-ноль в челноке установят, что одного пассажира не хватает. Вот тогда и начнет раскручиваться спираль поиска. Счетчик зафиксировал хронопереход…

— Ах, черт! — вырвалось у Андрея, и он прижался затылком к узловатому стволу.

Они не смогут определить, куда он ушел. Та вспышка… Практически молния в камере. Вся электроника сгорела от электрического разряда. А потом, скорее всего начался пожар. Его самого спасло только то, что он моментально исчез из камеры, за мгновения до того, как взорвалась ярость огня. Если бы он не схалтурил и ввел блок-программу в соответствии с инструкцией, сейчас в общей памяти компьютера хранилась бы вся информация о нем… Андрей отчетливо понимал, что значит — найти человека, потерявшегося во времени. Практически, у него не было шансов вернуться. Легче сто раз подряд уронить бутерброд маслом вверх… Бороться за него будут, но что они могут? Если бы подать знак, обозначить себя… Но как? Это в душе его, в памяти ребята вот — руку тянуть не надо. А из дебрей времени не докричишься, рукой не помашешь… А, собственно, почему не помашешь? Похоже, это единственное, что ему остается: активно вмешаться в ход событий. «След человека — дело его?» Так, кажется, говорили мудрые? Да! В истории можно обозначить себя делом! Куда его закинуло, в какое время? Никакой команды он не давал, значит, в момент перехода машина сканировала информацию непосредственно с его сознания. О чем он мог думать в тот момент? А о чем он не мог не думать все последние дни? Трагедия Эрита…

Последний сеанс здорово выбил его из колеи. Они знали, что это их последняя работа и сделать ее необходимо, хоть и устали до предела. По программе должен был идти Мирослав, но он еще от прежнего сеанса не смог отойти, и Андрей запретил ему. Мирка имел глупость обидеться, чем и укрепил Андрея в уверенности, что с другом еще не всё в порядке. Работать вызвался Стеф, а повёл его Андрей сам, потому что много труднее находиться здесь, в безопасности, в удобном кресле, но сознанием, мыслями, чувствами быть всё равно с тем, кто ушел сквозь тысячелетия; не позволять себе расслабиться ни на мгновение, видеть и чувствовать, как он, но, кроме того — до тончайших нюансов читать его состояние, даже то, чего он еще и сам не осознал, предугадывать поступки… Последние несколько сеансов это было балансированием на лезвие бритвы.

Ничего особенного в тот раз как будто не случилось. И раньше приходилось, как в выгребную яму, с головой окунаться в безумную, бессмысленную жестокость, в инквизиторское изуверство, в кровь, в грязь, в варварство. Он давно научился скручивать свои эмоции и не отводить глаза, внешне оставаться равнодушным наблюдателем. Он научился говорить себе: «Это твоя работа. Ты ее выбрал и обязан делать хорошо». Он научился, но в тот раз его неожиданно захлестнула волна черной ярости, в одно мгновение сломав волю и разум Разведчика. Он испугался себя и испугался за Стефана, что тот сорвется, потащит меч из ножен — Стеф не замечал, как побелели его пальцы, стиснувшие рукоять; каждое мгновение Андрей готов был выдернуть его из того ада… Стеф выдержал. Только когда вернулся, на него старались не смотреть — тут ведь нечем утешить, нечего сказать и глупо повторять очевидное, что людей тех нет уже тысячи лет и не о ком сожалеть… Тут каждый наедине с собой решает: или выдерживает, или уходит. Да нет, никто не ушел из-за этих «фантомных болей», но выматывают они невероятно. Это Андрею хорошо знакомо — возвращаешься, но весь еще там, в прошлом, всё внутри зажалось, оцепенело… От фантомных болей страдания нисколько не меньше, чем от настоящих.

Прошло время, и Стеф привёл себя в норму, а Андрей — никак. Стоит чуть расслабиться и виденное вновь овладевает им, снова и снова прокручивается перед глазами, как закольцованная плёнка. И за всем этим — необъяснимое чувство вины и стыда. Стыда, что страдание сделали предметом изучения: приходят благополучные, защищенные мощью своей цивилизации, чужие, лишние, незваные…

Вот о чем думал тогда. И о черной пугающей бездне, открытой в себе самом, когда от гнева потемнело в глазах, и спазмы сжали горло.

Внизу, под деревом Андрея послышался резкий шум, визги, клекот, предсмертное хрипение. Хищники… Если предположение верно, и это, действительно, Эрит начала Интервенции, то хищники рыщут повсюду.

Андрей хорошо знал Эрит, последнее время отряд работал именно с ним. И Андрей успел полюбить гордый народ маленького государства. Ученые теперь дотошно копаются в его истории.

Когда болезненные амбиции Наримы, властителя могучего Регистана, начали воплощаться в конкретные формы. Когда несметная рать отъявленных головорезов, навербованных по всему свету, двинулась от границ Регистана, и Нарима, подобно спруту, стал вытягивать свои щупальца, тогда Эрит мог стать достойным соперником Регистану. Что им помешало? Миролюбие? Внезапность нападения? Вероятно, и то, и другое, и что-то третье, страна оказалась поверженной в рабство. Но видно, свободолюбие жило в генах эритян, потому что и через несколько поколений они не превратились в рабов, их дух остался непокорным. Пришло время, и распрямился великан, накопивши силы. Но это был уже другой Эрит — ожесточившийся, злой, не брезгливый к любым средствам в достижении цели. Сам сбросил ненавистное иго и помог освободиться соседям. Не из соображений братской гуманности, а оттого, что живой щит надежно закрыл бы его границы.

Вот так и появилось на планете два непримиримых соперника. И все технологии уродливого прогресса имели единственную цель — вооружаться, опередить в создании еще более грозного, убойного оружия. Победителя в безумном состязании не оказалось, даже ничья не состоялась…

Когда экипаж «Странника» обнаружил планету, посетить ее никому не захотелось, слишком уж страшненьким оказался найдёныш, хотя признаки цивилизации читались ясно. И правильно, что не высадились, не было здесь ничего хорошего — почва, вода, остатки атмосферы, пропитанные смертельной радиацией, скалы в окаменевших потёках, бесконечные просторы пустынь. А от цивилизации — останки мегаполисов, глубоко вросших в тело планеты. Их наземная часть обросла толстым слоем пыли и пепла. Впрочем, в подземной тоже никто не уцелел. Атмосфера оказалась почти полностью сорванной гигантским взрывом и серией последующих, когда начали детонировать упрятанные в недра арсеналы «супероружия».

Светает или глаза привыкли к темноте? Надо бы вздремнуть, завтрашний день не обещает быть легким. И завтрашний, и все последующие. Скорее бы утро. Нужна определенность. Почти на сто процентов это Эрит. Но все же — почти.

Спать не хотелось. Впервые мысли об Эрите не вызывали досаду, их не надо было прогонять и упрекать себя в бессмысленности терзаний. Сейчас он имел на это право. Ко всем чертям установку на пассивное наблюдение! Он теперь волен в своих поступках. Его шанс (и очень симпатичный!) в нарушении прямоточности времени. Он создаст побочную ветвь, ребята догадаются, будут искать временное ответвление. Как? Об этом Андрей думать не хотел. Но если это возможно теоретически, значит и практик найдется. Сколько им потребуется времени? Андрей знал, что для его спасения сделают всё, даже невозможное, Разведчики всех поставят на ноги, но… Если бы не «но»… Впрочем, об этом не его голове болеть. У него своя забота, и будьте спокойны, ребята, эту я исполню без халтуры.

Темнота редела. Обозначились очертания веток, в листве несмело прозвенела невидимая пичуга, ей ответила другая, третья. Внизу, запутавшись в чаще, еще лежала мгла, но где-то в вышине, над вершинами ночь наверняка уже растаяла. Джайва была наполнена шорохом — листья омывались росой и стряхивали ее вниз. Андрей посмотрел вверх, в просвет ветвей — высоко раскинула джайва второй полог, за ним, еще выше, невидимый — третий, четвертый и только потом — небо. Джайва, как море необъятна, а местами глубока, как море. А может, здесь и третьего слоя нет, Андрей не мог оказаться в глубине безбрежной джайвы, он должен быть в обитаемой ее части, а тут она не столь мощная, здесь стихия джайвы вполне приручаема. Андрей поднялся еще выше и убедился, что не ошибся — сквозь второй слой крон изредка просвечивало небо. Здесь даже слегка тянуло утренним ветерком — внизу же стояла духота, воздух там был почти неподвижен. Андрей решил, что пойдет в ту сторону, откуда тянуло свежестью — в его ситуации ни одно из направлений не имело преимущества, кроме того, которое подсказывала интуиция, а ее подсказки Разведчики ценили высоко.

Он спустился с дерева — потревоженное, оно сбросило крупные капли с плотных, кожистых листьев, дождем окатило человека. Андрей взглянул на себя глазами эритянина и поморщился — для того, чтобы продираться сквозь джайву, его куртка и штаны не самый худший вариант, хорошо, не оказался здесь в шортах и майке. Но вот все эти кнопки, липучки… Впрочем, выбирать не из чего, не голым же к ним являться. Андрей развязал шнурок, стягивавший волосы на затылке, тряхнул головой — этим началась подготовка к решающей встрече с аборигенами, на том и закончилась.

Интуиция не подвела. Джайва становилась более милосердной. Хоть по-прежнему сжимала в тисках полубезумного буйства, но дышать стало заметно легче, улучшилась циркуляция воздуха. Наконец, Андрей обнаружил то, чего ждал — еле заметную тропинку. Он остановился, внимательно осмотрел ее. Было похоже, что ею давно не пользовались, но и впечатление совершенно заброшенной она не производила. Для Андрея тропа была не просто — примятая трава, надломленные ветки, след на почве; все тропы — это, прежде всего, энергетические коридоры. Любое существо оставляет свой энергетический след, который со временем истаивает. Здесь энергетика едва ощущалась, люди проходили по тропе дней десять назад. То была охотничья тропа, и не всякий глаз мог приметить ее в хитросплетении джайвы. Идти по ней не стоило, она будет петлять и плутать, в лучшем случае, приведет к настороженным силкам и петлям, а то и под самострел подставит. Но тропа добрый знак, Андрей шел в нужном направлении.

Еще через три часа он вышел на другую тропу. Эта, несомненно, вела в стойбище. И джайва стала пригодной для людей — кроны гигантских деревьев сделались легкими, пропускали воздух. Даже лучи солнца порой прорывались светлыми пиками, пронзали их.

Скоро слабый порыв ветра принес с собой запах дыма. Примешивалось еще какое-то едва уловимое амбре. «Запах дублёной кожи, — понял Андрей. — Люди.» Мысленным посылом он включил ТИСС и выделил их мыслеформы, теперь их сознание стало доступно Андрею. «Лугары!» Открытие принесло облегчение и радость.

Ночью, размышляя об эритянах и их судьбе, он суеверно старался не думать о племени лугар, потому что именно среди них он предпочел бы оказаться. С лугарами непосредственно он и работал. Его внешние данные как нельзя лучше отвечали их внешности. Андрею даже грима не требовалось — отпустил волосы, как носили их мужчины племени, добавил в кожу пигмента, поскольку не имел времени загореть под солнцем планеты, да чуть менял разрез глаз перед сеансом. На встречу с лугарами Андрей всегда шел с удовольствием. Это были первоклассные стрелки, искусные охотники и следопыты, для которых джайва — колыбель и дом. Выносливые, красивые, гордые люди, доброжелательные, но сдержанные в проявлении чувств. Потом Разведчики перешли к периоду Интервенции. Теперь во время сеансов он должен был наблюдать, как убивают этих красивых и гордых людей, травят как на дичь, устраивая дикую охоту. Каждый сеанс стал требовать дополнительной психологической самоподготовки.

Андрей знал прошлое и будущее этого маленького народа, знал последнего вождя — славного Лиенту, умного и осторожного. Только благодаря Лиенте племя сможет долго уходить от розыскных отрядов, забираясь все глубже в джайву. Лугары продержатся дольше других, но горькая чаша их не минует. Так было. Но, может быть, вместе им удастся обвести судьбу вокруг пальца. Вот только будет совсем не просто завоевать доверие Лиенты, чьим главным оружием стала осторожность.

Запах усиливается, но интенсивность остается ровной — дозорные неподвижны в своих схронах. Значит, он к ним приближается, а не наоборот. Андрей пошел напролом и удовлетворенно отметил, что услышан. Понятно, до стойбища сопровождать его не собираются, умело и бесшумно сокращают расстояние. Они уже настолько близко, что заросли не мешают воспользоваться веревочной петлей.

Андрей услышал тихий, почти за пределом слышимости шелест, и отпрыгнул в сторону, обернувшись в прыжке — ему никогда не нравилось встречать атаку спиной. В тот момент, когда он обернулся, лугары кинулись на него. Андрей позволил бросить себя лицом вниз, в прелые листья. С ним не церемонились — тяжело навалились на обмякшие плечи, прижали к земле, заломили руки за спину, скрутили сыромятной бичевой, рывком подняли. Андрей встал, отплевываясь от земли. В спину толкнули: «Иди!»

Селение на расчищенной от джайвы поляне поставили недавно и впопыхах. Временные легкие жилища из шестов, веток и шкур можно было легко и быстро разобрать — в этом тоже предусмотрительность вождя. На кусках дерна, снятого с костровых площадок еще не увяла трава. У очагов хлопотали женщины, играли дети. Пленника сопровождали угрюмые взгляды. Его поставили спиной к дереву, завели руки за ствол, опять связали кисти и оставили одного.

Солнце медленно катилось по безоблачному небу, тень уползала, и после полудня Андрей оказался на самом солнцепеке. Капли пота скатывались по вискам, щекотали шею. Губы пересохли, язык сделался шершавым. Слепящее солнце било в глаза и даже прикрыв их, Андрей чувствовал, какое оно немилосердное. Лугары скрылись в прохладных хижинах, дети тихо играли в тени деревьев.

Что-то толкнуло в грудь. Андрей открыл глаза — перед ним стояла женщина, и он не сразу понял, чего она хочет от него. Женщина молча подняла к его губам кружку с водой и, с трудом их разлепив, Андрей припал к ней, наслаждаясь каждым глотком необычайно вкусной влаги. Женщина скользнула по нему презрительным взглядом — характер у Неле был под стать положению сестры вождя — и, не проронив ни слова, ушла.

Солнце уже село, когда из густого лесного сумрака на поляну вышли мужчины. Охотники устало сбрасывали с плеч добычу, женщины принимали оружие, снаряжение.

Андрей увидел Лиенту. К вождю подошел один из воинов, что привели Андрея в стойбище, заговорил, указав в сторону пленника. Лиента кивнул в ответ, не глянув на Андрея, и только когда проходил мимо, в хижину, скользнул цепким, оценивающим взглядом.

Возраста Лиента был примерно равного с Андреем — лет тридцати. Высокий, гибкий. Движения его казались расслаблено-ленивыми, но это была медлительность хищной кошки, из любого положения готовой к точному молниеносному броску. Кожаная куртка, слегка стянутая впереди шнуровкой, не скрывала внушительной мускулатуры. Осанка его была полна благородства, достоинства и уверенности в себе.

Через несколько минут Андрея ввели к вождю. Они остались одни. Лиента коротким жестом указал на шкуры, разостланные на полу, сам остался стоять. Лицо Андрея освещалось пламенем маленького светильника, Лиента оставался в полумраке. Он стоял, прислонясь спиной к опорному столбу, скрестив руки на груди. Помолчав, лугарин сказал:

— Я — Лиента, вождь племени лугаров, хочу говорить с тобой. Помни о цене своих слов — они приблизят или отдалят твою смерть.

— Спрашивай, вождь.

— Зачем ты здесь?

— Я искал людей.

— Кто ты?

— Путешественник. Я потерял своих товарищей.

— Откуда пришел?

— Из очень далекой страны.

— У нее есть название?

— Едва ли ты слышал о стране, имя которой — Земля. Она слишком далеко.

— Сколько солнц встретил ты в джайве?

— Я не могу ответить.

Андрей чувствовал на себе угрюмый взгляд из сумрака.

— У лжи короткие ноги.

— Я не сказал неправды.

— У тебя было достаточно времени, чтобы придумать историю хоть сколько-нибудь подобную правде.

— Я не хочу лгать тебе, мне не нужно время для выдумок. Но подумай, если ложь может походить на правду, значит бывает правда, в которую трудно поверить.

— Ты искусный игрок в слова. Но теперь не время забавляться загадками, я не стану их разгадывать.

— Я не вижу твоего лица, трудно говорить как будто в пустоту.

Лиента сел напротив.

— Ты знаешь, чужеземец, что на нашей земле идет война?

— Знаю.

— Тогда зачем ты назвался путешественником? Разве Гуцу теперь так называет своих шпионов?

— Я не служу ему.

— Я не верю тебе, — устало сказал Лиента, — твои слова лживы. Ты не выжил бы в джайве двух дней — джайва не любит чужих, она не щадит одиноких и безоружных. Твоя чудная одежда цела — разве в джайве прорублены тропы? Ты знаешь наш язык. Тебе знакомо имя кровавого Гуцу.

— Всё так.

— И больше тебе нечего сказать?

— Я не враг тебе.

— Пока уши мои открыты для твоих слов — говори. Говори так, чтобы я поверил тебе.

— Зачем говорить слова, в лживости которых ты уверен раньше, чем слышишь их?

— Иначе ты умрешь. Думай. На рассвете я спрошу, как ты захотел распорядиться своей жизнью.

— А если ты ошибёшься в твоём решении?

— Я вижу, ты хорошо осведомлен, путешественник, знаешь, что народ мой топят в крови и слезах. Нас научили распознавать врагов и убивать их, не сожалея о том. Ты — враг. Ты несешь смерть. Я чувствую ее запах.

— Это только запах опасности. Все незнакомое может ее таить, ты прав. Но ты не прав, видя во мне врага.

— Ты ничем не переубедил меня. Моя рука не дрогнет.

— И ты никогда не сомневаешься?

Лиента горько усмехнулся.

— Время сомнений было коротким, но дань оно успело взять дорогую. До рассвета далеко. Думай, чужеземец.

Лиента негромко щелкнул пальцами.

— Не спеши, — проговорил Андрей. — Я хочу еще сказать. На рассвете меня здесь не будет, я уйду. Не потому, что ты смертью мне грозишь. Я пойду в город, а потом опять вернусь к тебе. Один приду, как сегодня, юкки за собой не приведу. Юкки мои враги. У тебя и меня один враг. Потому мы должны быть вместе. Я помогу тебе сохранить племя. Ты должен поверить мне, Лиента. Ради людей, за которых отвечаешь перед Богом и совестью. Ради их спасения ты обязан использовать любую возможность, я — такая возможность. Сейчас ты еще не услышал меня так, как должен услышать. Но когда на рассвете ты не найдешь меня в твоей хижине, мои слова обретут иной вес.

В хижину вошли двое, остановились у входа. Лиента чуть кивнул, и Андрея связали. Воины вышли.

— Ты не передумал уйти до рассвета, чужеземец?

— Я сказал, вождь.

Лиента вышел из хижины.

Когда он вернулся, пленник крепко спал. Кажется, неловкая поза, в которой он находился, ничуть не мешала ему. Сон его был так безмятежен и глубок, что его не нарушил даже долгий пристальный взгляд Лиенты. Перед тем, как заснуть, вождь долго сидел в задумчивости, пытаясь окончательно решить для себя — кто все-таки этот человек, что так невозмутим в последние часы жизни? Чего стоят его слова о побеге? На чью помощь он рассчитывает? Сегодня вокруг поселка встали усиленные дозоры.

Андрей открыл глаза, прислушался — рядом слышалось глубокое, ровное дыхание. Над селением висела тишина. «Пора!»

Напрасно Лиента думал, что сыромятные ремни станут непреодолимым препятствием для пленника. Для Разведчика это даже досадной задержкой не было — не так уж много времени требовалось для освобождения.

Существовало несколько способов повышения мышечного порога: медикаментозный, когда введенный в кровь химический препарат в секунды попадал в ткани и многократно увеличивал их физические возможности; тот же результат давал кодированный эмоциональный настрой; сам Андрей всегда предпочитал психоволевое усилие.

С минуту он лежал расслабясь, создавал гипер-силовой потенциал, потом резко напряг нужные мышцы — ремни лопнули. В то же мгновение вскинулся Лиента, метнулся к Андрею… ТИСС сделал свое дело — напружиненное тело обмякло, руки подломились, он ткнулся головой в раскинутую на полу шкуру. «Ну и реакция!» — одобрительно подумал Андрей.

Он без труда миновал усиленные боевые секреты. Шел быстро, как умели ходить только Разведчики — бесшумно, стремительно, не оставляя следов. Глаза не подводили — в темноте он хорошо видел проходы, проскальзывал в зарослях. Хищников сегодня Андрей не опасался — нож славного Лиенты был крепким и надежным. Да и к этому часу большинство из них уже насытились, риск был не так уж велик.

Всё чаще попадались прогалины, даже полянки, лес заметно поредел, положе стали склоны и подъёмы — джайва стекала в долину реки. Теперь можно было увидеть небо, и Андрей посматривал на звёзды, густо усеявшие его — они светили, как сквозь дымку, надо было ждать перемены погоды.

Слева поднялась из зарослей почти отвесная скала, увитая лианами и ползучими хвощами. Андрей вспомнил: с другой стороны, над каменной осыпью прилепилась к скале маленькая избушка, жилище ведовки, одинокой и угрюмой женщины. Угрюмой она была вероятно оттого, что люди сторонились ее, чурались, поэтому в городе она появлялась крайне редко. К ней ходили чаще, хоть и без особой охоты, по нужде. Она в помощи никогда не отказывала, снабжала травами, настоями наговоренными. Девицы, замирая сердцем от страха, входили в пахучий от трав полумрак — просили погадать. Может быть, люди по-другому бы к ней относились, да горда ведовка была…

Обходя скалу, Андрей услышал скрип и, подняв голову, рассмотрел, как раскачивается на ветру дверь избушки. Опустело жильё. Возможно, женщина укрылась в джайве, которую она хорошо знала, или в одном из племен. А возможно, ее уже и в живых нет.

Скоро запахло водой, потянуло свежестью, Андрей вышел на берег реки. Крепость смутно чернела на фоне звездного неба, а город, что привольно раскинулся вокруг нее, тонул в молоке предутреннего тумана. Сквозь мутную пелену желтыми колеблющимися пятнами проступали сторожевые костры на другом берегу и вокруг крепостного холма. Цепь костров вдоль реки казалась почти непрерывной — так тесно они располагались. Гуцу опасался вольных племен из джайвы. По ночам сюда назначалось еще и конное патрулирование.

Андрей разделся, спрятал одежду в расселине приметного дерева и вошел в воду.

Бесшумно, по-змеиному, проскользнул он между кострами. У огня лениво переговаривались ратники, голоса звучали чуть ли ни над головой Андрея.

— Экая мокредь наползла!

— Должно, уж скоро подмена придет.

— Спать охота, мочи никакой нет, — длинный зевок прервал фразу. — Намедни всюё ночь у Нуги шары катали, всё спустил подчистую, что за напасть такая? Там в баклаге осталось?

Через некоторое время тот же голос, крякнув, проговорил:

— Ну и пойло у этого мерзавца Арка! Надо бы сговориться, да тряхнуть его как следует.

— Вот-вот, спробуй, — буркнул кто-то сварливо.

— А чего, лялькать его за такое пойло? За это жидкое дерьмо я денежки-то всамделишние плачу, ты как думаешь?

— Ишь, храбрец! В подвалах таким ли будешь?

— Уж ни за эту ли жирную свинью ты мне подвалы сулишь?

— Проныра хорошая, этот шалманщик, вот что я вам скажу. Похаживает он в один хитрый домик и сдается мне — он Мастеру Эри…

— Обпился ты, я погляжу! Мелешь-то чего! — резко оборвал его кто-то.

Это отрезвило говоруна, он осекся, потом торопливо пробормотал:

— Нечистый на грех наводит… Спьяну чего не померещится, — и сердито умолк.

— Не чесали бы вы языками, — донеслось вслед Андрею. — Не ровён час…

Голоса вязли в тумане, пламя костра расплылось пятном. Андрей привстал из мокрой травы, бесшумно пошел к городской окраине. Он уже думал, что миновал все дозоры, когда впереди, всего в нескольких шагах от него фыркнула лошадь и зашуршала трава. Андрей отпрыгнул в сторону и, спружинив руками, ничком упал в траву. Почти тотчас из тумана проступили силуэты двух всадников. Они проехали там, где только что был Андрей. Лошадь одного, очевидно, почуяла его, прянула в сторону.

— А, волчья несыть! — сейчас же раздался раздраженный голос, и свистнула плеть.

Лошадь рванулась вперед, через минуту всё смолкло.

Небо едва начало светлеть, когда Андрей вышел на окраину.

Дома привольно раскинулись вокруг крепости. Сама она стояла на возвышенности, а мастеровой люд, ремесленники, торговцы, застроили всю долину у подножия холма. Теперь часть жителей — те, кто сумел убежать от стремительной лавины наемников, укрылись в крепости. После того, как город пал, три ночи и три дня победители бесчинствовали, измывались над горожанами, попавшими им в руки. Город был залит кровью, подвалы ратуши забиты арестованными, остальных повыгнали из домов и согнали всех в самый бедный район города, оцепили его. Люди здесь не знали покоя ни днем, ни ночью — пьяные ратники вламывались в любое время, творили всё, что взбредет в голову. Расплаты не боялись — от каждой семьи был взят заложник.

Крепость им захватить не удалось — защитники оборонялись отчаянно, и герцог Гуцу выбрал тактику долгой осады, передышка войску была кстати. Гуцу знал, что людей в крепости укрылось много больше количества, на которое были рассчитаны припасы. Крепость взяли в жесточайшую блокаду, и началось терпеливое ожидание. От безделья и безнаказанности войско безбожно пило и предавалось жестоким развлечениям.

Андрей пробирался к центру. На окраинах в этот час было безлюдно. Только дважды он заметил патруль, благополучно с ним разминувшись. Наконец, Андрею повезло — навстречу двигалось то, что он искал.

Посередине улицы, уронив голову, тащился здоровенный громила. Ноги его выписывали невероятные вензеля, и было непостижимо, как при такой походке он умудряется совершать поступательное движение. В ладони он сжимал рукоять меча, острие которого царапало пыль сзади. За ним плелся оседланный конь.

Некоторое время Андрей наблюдал за пьяным, присматривался к нему. Пару раз тот останавливался, оборачивался к коню и, сосредоточившись насколько возможно, пытался вдеть ногу в стремя. В очередной раз убедившись, что это деяние ему не по силам, офицер что-то невнятно выговаривал коню, пьяно махал рукой и продолжал пешее движение.

Андрей вышел из тени, но доблестный завоеватель обнаружил преграду на своем пути лишь ткнувшись в нее носом. Он молодцевато вскинул голову, отчего его мотнуло назад, и упер в Андрея бессмысленный взгляд. Воину потребовалось некоторое время, чтобы сфокусировать глаза на объекте внимания и после этого значительного усилия он задумчиво спросил:

— Ты кто? — икнул и неожиданно густо рявкнул: — Кто таков?! Пощ-щ-щему голый?!

Андрей сделал рукой неуловимое движение, офицер томно прикрыл глаза и начал садиться в пыль. Андрей подхватил его под мышки, оттащил к стене дома. Стараясь не дышать, он раздел сладко посапывающего гуляку. Теперь Андрей мог свободно ходить по городу, слушать, смотреть.

До полудня он этим и занимался — прошел по всему городу, рассмотрел крепость и густую цепь дозоров вокруг холма, видел силуэты осажденных на крепостных стенах.

К полудню небо совсем нахмурилось, похолодало. На одном из домов Андрей увидел вывеску — на доске была намалевана пивная кружка с кокетливой шапкой пены. Из распахнутых дверей тянуло подгорелым луком, слышался неясный гомон. Это было заведение того самого мерзавца Арка, о котором Андрей слышал ночью. Он свернул к гостеприимно распахнутым дверям.

Неторопливо потягивая пиво, Андрей скользил по залу взглядом изнывающего от скуки бездельника. За мокрой, облепленной мухами стойкой, волчком вертелся трактирщик в грязном фартуке неопределенного цвета и в платке, повязанном на пиратский манер, над ухом. Трактирщик был толст, но это не мешало ему делать одновременно добрый десяток дел: он поминутно заглядывал на кухню, проверял готовность заказанных блюд, проворно разливал вино в глиняные кружки, то и дело вытягивал из-под фартука необъятных размеров платок и вытирал красную, бурно потеющую физиономию, при этом постоянно держал в поле зрения весь зал, каждую компанию, чтобы вовремя угадать назревающий пьяный скандал и принять меры. Вместе с тем трактирщик с чуткостью сейсмографа вслушивался в пьяную разноголосицу, выуживая такие разговоры, которые легко превращаются в монеты.

Между столами скользили тихие мальчики. Эти дети с голубыми тенями под глазами были заложниками, а трактир — тюрьмой, где их истязали, изматывали непосильной работой и побоями. И хотя не было запоров и решеток на окнах и дверях, тяжелее и прочнее цепей было сознание того, что их побег, означает смерть для кого-то из родных. Заложники работали везде, где требовалась обслуга.

Взгляд Андрея лениво скользнул по залу. Здесь сейчас в основном мелочь и едва ли он услышит что-либо интересное… Впрочем, он уже и без того достаточно узнал.

Пронзительный крик взвился над пьяным гомоном и тотчас оборвался. Андрей увидел — с его места была видна часть кухни — хозяин бил ребенка. Жирной рукой зажимал ему рот, а другой вцепился в волосы, маленькие глазки тонули в жирных складках.

— Ах, сволочь… — пробормотал Андрей, и ТИСС прекратил истязание.

Хозяин оттолкнул мальчика, прошипел:

— Работать, щенок!

Тот поспешно вытер ладонью глаза, всхлипывая, схватил тарелки и шмыгнул в зал. Андрей щелкнул пальцами, подзывая его.

— Что угодно господину? — дрожащим голосом спросил малыш, не поднимая глаз.

— Как тебя зовут?

Мальчик поднял глаза — они были пронзительно голубыми от стоявших в них слез.

— Мое имя Лан, господин офицер.

— За что он тебя?

Мальчик отвернулся, притушил ресницами вспыхнувшую ненависть.

— Я был виноват, господин офицер.

Он стоял, покорно и терпеливо ожидая распоряжений. Андрей положил руку на светлые волосы. Мальчик зверовато вскинул глаза, но в следующий момент они сделались испуганно-изумленными — тяжелая, теплая ладонь офицера медленно скользила по волосам и бесследно исчезала жгучая боль. Андрей ободряюще кивнул мальчишке:

— Хорошо, что ты осознаешь свою вину. Следует быть старательнее, — назидательно проговорил он, но глаза… что-то другое говорили глаза странного юкки.

— Да, господин офицер…

— Принеси мне холодной воды, Лан, и позови хозяина.

Через минуту перед Андреем стояла кружка с запотевшими стенками. Андрей медленно пил холодную воду, а трактирщик, подобострастно выгнув жирную спину, стоял перед ним. И вид у него был такой, будто нет ему большего удовольствия, чем терпеливо дожидаться, когда господин офицер соблаговолит одарить его своим вниманием. Выдержав паузу, Андрей высокомерно спросил:

— Тебе нравится твое место, Арк?

— О, отличное место, господин офицер! Я рад служить доблестным победителям.

— Доходное место, не правда ли?

— Да какие особые доходы, мой господин, — заюлил глазами трактирщик. — Не для ради наживы…

— Но ты ведь не хочешь его лишиться? — сдувая не существующую пушинку с рукава, любезно поинтересовался Андрей.

— Никак нет! — ел его вытаращенными глазами трактирщик.

— Ты его лишишься, если и дальше будешь наносить убытки казне Его Святейшества Сиятельного Наримы Регистанского, — Андрей рассеянно перевел взгляд на оторопевшего трактирщика. — Я говорю об этих мальчиках. После твоего заведения они хороши разве что для кладбища, на рынке за них уже ничего не дадут. Или я не прав? Или ты выплатишь казне рыночную стоимость каждого?

Андрей впился глазами в бегающие глазки хозяина. Тот стоял бледный, под носом блестела испарина. При последних словах Андрея в горле у него что-то пискнуло, и он припал жирными губами к руке офицера. Андрей брезгливо стряхнул его, это доконало беднягу.

— Не погубите, господин… Не разумен…

— Я загляну как-нибудь еще, — пообещал Андрей, вставая.

— Покорнейше просим… Я за ними, как за родными… Не погубите… — Арк семенил сзади, цепляясь за одежду.

Перед самой дверью трактирщик намертво вцепился в Андрея.

— Мой благородный господин! Снизойдите своей милостью… не откажите в нижайшей просьбе недостойного раба… Если вам приглянулся мальчишка, — примите его в дар от ничтожного слуги Вашей Высокородной Светлости!

Андрей бросил на трактирщика короткий оценивающий взгляд.

— Ты хочешь подарить мне его?

— С превеликой радостью и удовольствием, мой Светозарный господин! Вы сделаете меня счастливым, приняв этот ничтожный знак моего глубокого преклонения перед благородным господином!

— Что ж… разве только в знак преклонения…

Трактирщик бросился в глубину зала, выволок за руку малыша, с трогательной заботой отряхивал-одергивал на нем ветхую рубашку, приглаживал волосы.

— Ваша Сиятельная Светлость не пожалеет — мальчонка старательный, покладистый. А что поучить иной раз приходится, так по отечески же, — малой еще, бестолковый.

— Довольно, ты надоел мне. Помолчи.

Худенькая ладошка спряталась в руке Андрея. Звякнул колокольчик, и дверь трактира захлопнулась за их спинами.

На улице Андрей полной грудью вдохнул холодный воздух, насыщенный водяной пылью. Он не мог привыкнуть к резким переменам погоды на планете и всегда удивлялся их кажущейся беспричинности, неожиданным скачкам температуры. Вчера он заживо жарился на солнцепеке, а сегодня в ту жару и не верилось.

Мальчик шел рядом, не поднимая головы, кажется, ему было все равно — куда его ведут и какие перемены впереди. Должно быть, малыш уже не ждал для себя ничего хорошего. Андрей предпочел ничего не знать о прошлом этого ребенка — такое противоестественное равнодушие к собственной судьбе о многом говорило. Босые ноги шлепали по мягкой пыли. Из-под верхнего, смоченного дождем слоя, вырывались маленькие серые облачка. Серое небо, серый туман дождя, серая пыль — и лицо малыша казалось серо-голубым, безжизненным. Мальчик время от времени передергивал плечами — ему было холодно, кожа покрылась колючими мурашками.

Через ладонь и пальцы Андрея в ладошку мальчика потекло успокаивающее тепло. Это было неприметно, и он ничего не понял, но все же почувствовал что-то, не поднимая глаз, покосился на Андрея.

— Лан, — заговорил Андрей, — где твои родители? Ты о них знаешь?

Мальчик тревожно вскинул глаза.

— Зачем вам?

— Они с горожанами, которых загнали в трущобы? — Мальчик молчал, понурив голову. — Мне тебя девать некуда. Да и не нужен ты мне, я хочу вернуть тебя родителям.

— А потом господин офицер ради шутки заявит, что я сбежал… — угрюмо буркнул Лан.

— Ничего подобного я делать не собираюсь.

— Так я и поверил… Какая вам с того выгода? — все так же угрюмо покосился мальчик.

Он знал, что за любым поступком юкки надо искать корысть, подлость или, по меньшей мере, злую шутку.

— А мне хотелось досадить этой жирной свинье, — довольно хохотнул Андрей. — Пойло он премерзкое подает. А теперь мне надо от тебя избавиться. Домой ты не хочешь… Так пристрелить тебя, что ли?

— Лучше домой, — буркнул мальчуган.

В мутной пелене дождя мокрые, потемневшие лачуги казались еще более убогими и сиротливыми, непригодными для жилья. Худые крыши едва ли давали убежище от дождя, нависали над покривившимися стенами, придавливали их к земле. Зияющие темнотой крохотные оконца, скорее отдушины, кое-где были заткнуты тряпьем. Изломанные узкие улочки будто вымерли. Андрей знал — причиной тому его появление. Здесь боялись страшных пришельцев, здесь убивали просто от безделья — любили посостязаться в меткости, использую живую мишень. В черной глубине окошек Андрей примечал блеск глаз, физически ощущал, как накатывают ледяные волны лютой ненависти.

Андрей услышал негромкий плач, плакала женщина. Он толкнул щелястую дверь и, низко нагнув голову, шагнул в душный полумрак. Раздался глухой стук — из рук пожилой женщины выпал и покатился по земляному полу глиняный кувшин, забулькала вода. Андрей увидел помертвевшие лица, глаза.

— Почему плачете?

Сглотнув, севшим голосом женщина проговорила:

— Сын вот… Помирает…

Андрей рассмотрел у стены ворох тряпья — подобие постели, рядом с которой сидела молодая женщина с мокрым от слёз лицом.

— Что с ним?

— Упал… Разбился…

Андрей шагнул к раненому, и тотчас навстречу ему взвилась женщина, раскинула руки.

— Не смей прикасаться к нему! Уходи! Будь ты проклят!

Старшая в ужасе бросилась к ней.

— Что ты?! Детей пожалей! Простите ее, господин, не в себе она!.. — Обхватила за плечи, увлекла в сторону.

Андрей наклонился, откинул лоскутное одеяло. Да ну, при чём здесь падение? Парня жестоко избили, как жив еще. Андрей резко обернулся — он сделал это не осознанно, как не фиксировал сознанием, почему при ходьбе надо сгибать-разгибать ноги, — легко перехватил взметнувшуюся руку с тяжелым ножом. Женщина застонала, обмякла в его руках, другая повалилась в ноги Андрею. Заплакали дети. Андрей увидел огромные глаза Лана, несоразмерные с тоненькой ломкой фигуркой.

— Тихо! — гаркнул он так, что с потолка посыпалась труха.

Стало совершенно тихо.

— Всем выйти!

— Что вы хотите?.. — прерывающимся голосом проговорила пожилая женщина. — У нас нет ничего ценного… но умоляю… не трогайте его…

— Всем — вон! — повторил Андрей. — Не сметь входить, пока сам не позову.

С медленным нудным скрипом закрылась дверь. Андрей облокотился о притолоку, прислонился лбом. Сколько здесь таких, как этот парень? И где та женщина, ведунья, жива ли?

Андрей расстегнул пряжку плаща, и он тяжело скользнул с плеч на пол. Снял шлем, завернул рукава. «Отделали же они тебя, парень, — с горечью подумал он. — Насмерть били».

Он продиагностировал его биоэнергетические параметры. Поля у парня почти не было, — так, рваные клочья. Он умирал. Андрей нащупал живую ниточку на запястье — сердце подавало торопливые, рассеянные сигналы; чуть углубил пальцы, и легкие дали о себе знать «шероховатым» скрытым пульсом. Потом Андрей положил пальцы на внутреннюю сторону локтевого сгиба, отыскал слабую, прерывистую пульсацию на шее, на виске. Улавливая сигналы пульса на четырех уровнях залегания, он прослушал все двенадцать жизненно важных органов. Затем сконцентрировался и медленно, не касаясь, повел ладони вдоль тела, останавливался, возвращался назад, круговыми движениями уточнял, локализовывал участки повреждения, напряженно всматривался в видимое лишь ему… Черты лица Андрея заострились, зрачки расширились от боли — он снял на себя часть ее. Наконец, уронив руки, откинулся назад.

— Поди сюда, — открыв двери, позвал он молодую женщину.

— Господин офицер!.. — со страхом глядя на него, проговорила другая.

— Быстро! — приказал Андрей и отступил назад.

Женщина вошла, остановилась у порога, настороженно смотрела исподлобья.

— Воду, нож, чистые тряпки. Поживее.

Она не тронулась с места.

— Не хочешь помочь своему мужу? — криво улыбнулся Андрей. — Как тебя зовут?

— Лота, — чуть шевельнулись губы.

— Жена ведь ты ему?

— Да.

— Желаешь ему смерти?

Она смотрела со страхом и недоверием.

— Делай, что велю. Помогай мне.

Андрей обработал открытые раны, снял боль. К концу сеанса сенсотерапии исчезла опухоль на лице, дыхание стало ровнее и легче. Андрей разогнул спину, вытер пот с лица. «Ну, дружище, ты меня не подводи. Ты — первый, ты обязан подняться». Одного сеанса, разумеется, не достаточно и завтра надо бы поработать с ним еще… Знать бы, что будет завтра с ним самим. Остается надеяться на крепкий организм и на то, что сейчас в работу введены все его резервы.

Застегивая плащ, он распахнул двери, позвал продрогших хозяев. Они вошли несмело, дети жались к матери.

— Повязки не снимайте, избу проветрите. Еда в доме есть?

— Только хлеб и немного кукурузы…

«Что бы придумать?.. Да, еще малыш…»

— Посмотрите, вы знаете этого ребенка?

Женщины покорно повернулись за его рукой, еще не совсем понимая, чего от них хотят, всмотрелись в мальчика. Потом что-то мелькнуло в глазах младшей.

— Мама, это Инти сынок! Той, что в конце нашей улицы жила, помнишь?

— Да, он как будто… Худой уж больно… О нём она убивается?

— Постой-ка… Лан, да?

— Где его родители? — напомнил о себе Андрей.

Лота обернулась, глянула недоверчиво — здесь не спешили отвечать на вопросы, которые задавали юкки.

— Я только хочу знать, они здесь? Живы?

— Да.

— Иди домой, Лан. И ни о чем не беспокойся, — он ободряюще кивнул мальчугану.

" А с едой что придумать?" — Андрей машинально провел по карманам, зная, что в трактире бросил на стол единственную и последнюю монету, чудом не пропитую прежним хозяином. Рука споткнулась — что-то оттопыривало карман, и Андрей с недоумением вытянул увесистый кожаный мешочек. Он вспомнил, как цеплялся трактирщик за его одежду, провожая до двери, и хмыкнул: «Ловкач!»

Тертым калачом был трактирщик, твердо знал: за свою безопасность лучше лишку заплатить — живой, найдешь способ вернуть потраченное, а вот коли недоплатишь, это оплошка непоправимая. Впрочем, кошель его пришелся сейчас как нельзя более кстати.

— Вот деньги, — Андрей высыпал на ладонь кучку монет. — Надо сходить в город и купить продукты. Утром перень проснется, надо будет хорошо покормить его.

Женщины переглянулись.

— Разве господин не знает? Нельзя нам в город.

— Это я устрою.

— Чего вы от нас хотите?— хмуро спросила Лота.

— Ничего. А впрочем… ты могла бы помочь мне.

— Нет, ничего я не стану делать для вас.

— Для меня не надо, я только хотел, чтобы ты повела меня к таким, как твой муж. Если я хочу помочь им так, как ему — ты откажешь мне?

Лота быстро глянула на него, шагнула к постели больного.

— Мама! Скорее посмотри на Гойко!.. — Она опустилась на колени, всматриваясь в лицо мужа. Обернулась к Андрею. — Ты лекарь?

— Так ты поможешь мне?

— Д-да, я поведу тебя.

— Много таких, как твой Гойко?

— Много, — с горечью проговорила пожилая. — Вон дочку Табора, Анику третьего дня плетью исхлестали. Пластом лежит, не поднимается, да уж вряд ли встанет. А сегодня утром старого Юниса подстрелили — воды набрать вышел. — Она махнула рукой. — Разве господин не знает, зачем приходят сюда ваши люди?

— Знаю. Но я не юкки, на мне чужая одежда.

Женщины недоверчиво молчали.

— Сейчас я отправлю тебя за продуктами, — Андрей посмотрел на мать Гойко. — А ты, Лота, подожди меня поблизости.