Адоня, посвященный герметик
Любить необходимо,
Чтоб иметь
На ненависть
Нелегкие права.
Морис Поцхишвили
Андрей наслаждался состоянием абсолютной гармонии. Он, наконец, пришел к полному согласию в себе самом и в отношениях со всем миром. Окружающие заметили в нем эту перемену: Граф стал мягче. Вроде бы и требователен так же, и суровым бывал, и жестким даже, но одновременно — неуловимо другой; чувства его стали глубже, терпимее, — мудрее стал, что ли?
Румовский как-то сказал: «До чего же благотворно влияние Женщины. Верно, что всё в сравнении познается, теперь-то я вижу, что был ты неотесанным мужланом по сравнению с тобой теперешним. Везунчик ты».
— Извините за несоблюдение субординации, Румовский, но я вынужден послать вас к черту, чтоб не сглазили.
— С твоей маленькой феей? Да кто тебя сглазит? Ты за ней, как за каменной стеной.
Безмятежность Графа, видно, распространилась и на Отряд — на них снизошло редкостное затишье. Поэтому душа Андрея была подобна хрустальному озеру с зеркальной гладью поверхности, искрящейся от солнца.
После ночи, когда Лиента замыслил уйти из жизни, вождь ни разу не попытался заговорить с Андреем о том, что открылось ему в ту ночь во время тяжелого и долгого разговора. Но глаза выдавали лугарина. На бесстрастном лице сфинкса жили глаза больной собаки, которые с лихорадочным ожиданием ловили взгляд Андрея, чтобы увидеть в них ответ на свой невысказанный вопрос, получить хоть каплю живительной надежды.
Лишь какое-то потрясение могло вывести лугарина из тяжелейшей депрессии. Посоветовавшись с Линдой, Андрей решился на рискованный шаг: вместе с Лиентой он опять пошел в Эрит, но то был Эрит добрых времен. Лиента увидел Ратану и Нэя. Увидел себя с ними. После этого Лиента переменился. Он сознавал, что скоро пришли другие времена и тот, ясный мир был разрушен, но психологически увиденное стало последним впечатлением, перекрыло предыдущее. Теперь в нем жило неосознанное ощущение, что там, где Ратана и Нэй — спокойно, им ничто не грозит и они под его защитой, значит — время терпит. Этого было достаточно, чтобы вернуть ему интерес к жизни и дать надежду.
Еще через некоторое время состоялся разговор в Отряде. Лугарин участвовал в нем на равных. После этого Отряд начал не санкционированную разработку программы «Реконструкция популяции эритян с использованием хронально-полевых пробоев». На обсуждение в высокие инстанции они собирались вынести не авантюрный прожект, а теоретически обоснованную, всесторонне взвешенную программу.
Андрей не переставал благодарить судьбу за то, что подарила ему неиссякаемый живительный источник — Адоню. Чем больше открывалась она ему, тем беспредельнее было его восхищение ею. Доверчивая, бесхитростная, она непостижимым образом оставалась неразгаданной тайной.
Прошло не так уж много времени, и посторонний человек, не посвященный в историю этой юной женщины, не распознал бы в Адоне представительницы полу примитивной цивилизации. Она попала в совершенно иное окружение, обстоятельства, в другое время и как-то очень быстро и безболезненно адаптировалась в этом мире. Ей помогла завидная черта, характерная для эритян и не перестававшая удивлять — жадность до новых знаний при абсолютном отсутствие консерватизма мышления. Адоне в полной мере присуща была способность впитывать новое, усваивать его на лету.
Положительным образом сказалось и то, что Адоня бесконечно доверяла своим новым друзьям, поэтому ничто в их мире не внушало ей опасений — ее не пугало непонятное, она заведомо была расположена к миру Андрея, потому отсутствовало подсознательное неприятие новшеств. Она так органично вошла в условия жизни землян, что им оставалось только изумляться — ни в поведении Адони, ни в речи невозможно было углядеть огромной пропасти тысячелетий, разделявшей два народа. И в этом тоже было чудо — каким невероятным образом смогла Адоня преодолеть ее? Она менялась так, будто сквозь нее прорастала другая Адоня. И менялась не только внешне — беспристрастный компьютерный анализ менто— и сенсограмм всякий раз констатировал стремительное нарастание интеллектуального уровня и уровня сознания Адони — менялся сам стиль ее мышления.
Андрея умиляла и восхищала способность Адони уже совершенно свободно оперировать понятиями его мира, причем, в полной мере осознанно; безо всякой робости она управлялась с бытовой техникой, нашпигованной электроникой. Она стала совсем другой… и осталась сама собой. Адоня сохранила прежнее великодушие и доброту, какую-то распахнутость к людям. Она осталась такой, о которой Андрей терзался когда-то: «Обидеть ее ничего не стоит, но обидеть немыслимо!» Казалось, она обладает магией обаяния. Невозможно было не подпасть под очарование доброжелательной улыбки, теплого света «крылатых» глаз, их особого сияния, которое могло идти только из успокоенной, чистой души.
В ее присутствии лица светлели, рядом с Адоней ложь не шла с языка: по чистоте своей она интуитивно чувствовала малейшую фальшь. Адоня стала не просто любимицей Отряда. Дом Андрея превратился в тот источник семейного тепла, уюта, тихих радостей, которого так не хватало им. Разведчики скучали по Адоне, если не видели два-три дня. Она была сосредоточием, душой — от нее будто исходили невидимые лучики доброты и чистоты, пронизывающие всё вокруг. К Адоне тянуло человека, который встретился с ней, может быть, один-единственный раз, как тянет к хрустальному родничку, из которого испил однажды: может, и не вернешься к нему опять, но и не забудешь.
Всё началось с разговора. Андрей потом пытался понять, по какому наитию задалась Адоня своим вопросом? Он проклинал и благословлял тот день, когда она спросила:
— Андрей, а я всё же другая, чем вы?
— Не понимаю. О чем ты? Мы-то разве все одинаковые?
— Я про ваши способности…
— О-о, Адонюшка, мы ведь Разведчики, а эта профессия требует сверхспособностей.
— Но откуда они у вас? Вы родились с ними?
— Нет, учились. Впрочем, когда испытывают на профпригодность, все же проверяют природные задатки. Они в каждом человеке есть и каждый человек неповторимый, особенный. Кто знает, какие способности дремлют в рядовом садовнике?
— А во мне они тоже дремлют?
— Разумеется. Может быть, в чем-то ты гораздо способнее меня.
— Ой, это ты в шутку сказал?! Стать лучше тебя невозможно!
Она обняла его за шею, прижалась. Андрей подхватил ее на руки, смеясь, предупредил:
— Не говори мне этого слишком часто, а то убедишь, что я самый-самый!
— Дар! — воскликнула Адоня, смеясь сияющими глазами. — Мой Дар! — И зашептала, щекоча ухо теплым дыханием: — Ты самый-самый! Самый нежный, любимый мой! Самый умный, терпеливый и умелый! Ты самый красивый! Разве есть кто-то, кто может с тобой сравниться?!
— Запиши слова, я придумаю к ним музыку.
— И я с самого утра буду петь тебе этот гимн!
— И вскоре у меня разовьется мания величия!
— Что такое — мания величия?
— Это когда я сочту, что «граф» для меня слишком мало и потребую, чтобы меня величали по меньшей мере королем.
— Ты мой король! Мой Бог! И я самая верноподданная в твоем королевстве!
Из разговора этого, скорее шутливого, Андрей понял вовсе не шуточные вещи. Он научился понимать Адоню — она никогда не была назойливой. То, что ее глубоко волновало, могло неприметно скользнуть в разговоре, и Адоне достаточно было одной его фразы, интонации, она уже больше не возвращалась к этому. И он тоже научился за ее немногословием слышать многое.
— Граф, о чем ты задумался? Тебя что-то заботит?
— Мне нужен твой совет, Линда. Как, по-твоему, можно Адоне работать с развивающими программами? Она сама об этом заговорила. Через раскрытие скрытых возможностей она хочет стать еще ближе к нам.
— А ты говорил ей, что далеко не все люди нашего мира владеют способностями Разведчиков?
— Да, она знает. Но живет-то она среди нас.
— Что тебе сказать? Если бы на ее месте был заурядный человек, я бы посоветовала не устанавливать планку так высоко — чревато появлением комплексов, — если не «допрыгнет». Но Адоня… она слишком незаурядна и совершенно непредсказуема. Может быть, и стоит запустить развивающие программы, но очень осторожно и при тщательном контроле.
— А насчет завышенной планки… Если она окажется недостижимой, разочарование не будет слишком болезненным?
— Если я покажу результаты Адониных тестов, ты не поверишь своим глазам.
— Ты что, уже тестировала ее?
— Мне по штатному расписанию положено чуточку вперед заглядывать, — усмехнулась Линда. — Об Адониной незаурядности тебе рассказывать не надо. Развитие по вертикали у Адони — дай Бог каждому из нас. Да ты сам знаешь, что она гораздо чище, духовнее, не отяжелена черными эмоциями. Особенно благоприятный период сейчас: она на самом деле чуть не летает, не говоря уж о ее внутреннем состоянии, о духе. Любовь — это крылья и сейчас лучшее время для штурма вершин. Только показать направление и наработка пойдет без всяких проблем.
— Но отправлять Адоню в Центры Развития я не хочу, да и не на пользу ей будет. Ты найдешь время консультировать меня?
— А вот это едва ли. О самодеятельности и речи быть не может. Не заменить ли ее на мой профессионализм?
— Но Линда, это потребует столько времени!
— И прекрасно. Во-первых, довольно тебе быть таким собственником — ты совсем узурпировал право на Адоню. Во-вторых, работа с ней обещает быть очень интересной.
— Так я могу сказать об этом Адоне? Обожаю видеть, как она радуется!
— Поэтому перманентно поддерживаешь ее в этом состоянии? — рассмеялась Линда.
— Ну, неизвестно еще, кто от этого больше удовольствия получает!
Линда, действительно, водила Адоню в новый мир, в новые знания очень осторожно и медленно, но каждый сеанс становился для Адони событием. Она ждала их, жаждала, хотела большего. Возвращалась после обучающих сеансов то в состоянии эйфории, то задумчивая, то до изнеможения усталая. Время шло и, с пристрастием наблюдая за ней, Андрей замечал, что работа Адони и Линды дает результаты.
— Тебе интересно, Адонюшка?
— Интересно… Да, конечно… Но мне трудно понять, что я чувствую. Я узнаю такое… оно ошеломляет и. меняет меня. Я становлюсь другой.
— Какой? Ты довольна тем, что происходит?
— Я не знаю, какой я становлюсь… вернее, какой стану.
— Может быть, тебе это не нужно, Адоня? Твой мир был чистым и светлым. Понятным.
— О, нет, Андрей! Неужели слепой скажет, что ему не нужно зрение?! Я многое теперь вижу по-другому и удивляюсь — отчего раньше не видела? Андрей, почему эти знания не дают всем, как грамоту? Ах, нет, зачем я спрашиваю, сама ведь понимаю — человек должен прийти к ним, иначе он их просто не примет, да? Я теперь к людям иначе отношусь. Раньше я могла сердиться на человека, а теперь мне часто делается жаль их всех… Кто-то делает плохо, а мне больно — как же он не видит и не понимает очевидного, почему не понимает, что всё — причина чему-то, что неизбежно случится потом. Люди так бездумно строят свое будущее… И мне плохо оттого, что я ведь не могу подойти и сказать — он и меня не услышит.
— На вершинах познания холодно и одиноко.
— Дар, ты тоже это чувствуешь?! Ты живешь с этим?! Но это так больно, ведь люди-то не чужие — свои, близкие, дорогие. Да, холодно и одиноко… ты очень правильно сказал.
— Не я, другой человек, художник и поэт. Он давно очень жил. Да, всё это с тобой теперь останется, но острота пройдет, ты научишься с этим жить. Кроме того, научишься всё же помогать людям, не такие уж мы беспомощные.
— Помогать, как вы? Как Разведчики?! Ох, Дар, неужели я когда-нибудь смогу стать…
— Нет. Никогда. Разведчиком ты не станешь. Уж слишком хорошо я знаю свою профессию, чтобы позволить тебе этим заниматься. Поэтому я прошу тебя, никогда, даже в мыслях не допускай такой возможности, договорились?
— Да.
Андрей виновато улыбнулся, мягко сказал:
— Адонюшка, есть ведь масса других способов помогать людям, например, учить их, вести к пониманию. Или что-то еще. Ты выберешь.
— Хорошо, я надеюсь, что так и будет. Но сейчас мне больно за несовершенство свое и других.
— Свое, если захочешь, исправлять будешь. Только трудно это, самая трудная работа — над собой. А другим будешь помогать увидеть это несовершенство. Но не будь слишком требовательной к людям. Это несправедливо, судить нельзя.
— Я еще так мало знаю. Я хочу поскорее всему научиться.
— Ты только в начале пути, а длина его — вся жизнь. Бегом его не проскочишь. Не спеши.
А еще через месяц или что-то около того Линда пригласила Андрея к себе, чтобы поговорить наедине.
— Ты чем-то обеспокоена? — спросил Андрей. — Или я ошибаюсь?
— Да нет, не ошибаешься. Но вот что именно меня беспокоит, этого я, пожалуй, не скажу — так, смутное ощущение.
— Это касается Адони?
— Она слишком торопится.
— Разве это не естественно для обучающегося? А у эритян, сама знаешь, какая тяга к знаниям. Но ведешь-то ее ты, ты задаешь темп.
— А если я скажу, что в последнее время мне всё чаще кажется, что ведет она?
— Как это выражается? Адоня требует? Диктует условия?
— Ну что ты! Ты сам подумай — ты об Адоне это говоришь? Она прежняя — мягкая, уступчивая. Причем теперь — больше, чем когда-либо. Ты сам этого не ощущаешь? Только качество этой мягкости изменилось… так взрослый уступает ребенку. Но иногда я думаю, что мне мерещится то, чего нет.
— Постой. Примем миражи за реальность. Ты чувствуешь в Адоне превосходство?
— Да разумеется, нет!
— Линда, прости, но я действительно, не понимаю.
Она опустила лицо в ладони, потерла лоб, будто собираясь с мыслями.
— Ее результаты по контрольным тестам поразительны. Нет, я опять сказала осторожно и неправду. Дело обстоит так — она показывает результаты, которых не должно быть, рано. Для них еще предпосылки не было. Понимаешь? Следствие без причины. Адоня заставляет меня догонять ее. Представь, я даю ей программу и она добросовестно, тщательно с ней работает. В это время я смотрю на нее и где-то внутри чувствую — она это для меня делает, потому что я считаю, так надо. А на самом деле она уже дальше, на ступеньку выше, а может и не на одну.
— Как это может быть?
— Не понимаю.
— Сама занимается, одна?
— Исключено.
— И в чем опасность?
— У нее практически нет времени адаптироваться в новом состоянии, а новое знание из сознания должно перейти в подсознание, из ума — в разум, можно так сказать. Но глубинные слои, они ведь не так подвижны, ты знаешь. Это сознание — легкое, подвижное колесико, им можно с легкостью манипулировать, а подсознание — огромный маховик, изменить его движение не так-то просто, надо действовать маленькими и постоянными усилиями, помнишь, как нас преподаватели сдерживали, просили быть осторожными, потому что излишнее усердие навредит, а то и совсем разрушит человека. Сам можешь вспомнить случаи, когда человек со слабой нервной организацией вынужден был отказаться от своей мечты стать кем-то — из-за перегрузок начинались изменения в психике, а точнее, начинались разрушения на уровне подсознания. Теперь представь, какое воздействие на подсознание идет у Адони.
— Ты с ней об этом говорила?
— Да, но, видишь ли… По-моему, это и от нее не зависит. Вообще-то я знаю, что меня тревожит, но делаю вид, что не знаю.
— Тогда, давай говорить открытым текстом.
— Мы настолько приняли Адоню, что забыли о ее инопланетной сущности. Ее способности — нечеловеческие. Мы самовольно вторглись в неизвестное, разбудили там нечто, оно пошло в рост. Плоды непредсказуемы. Я теряю контроль над ситуацией.
— Мы можем хотя бы притормозить процесс? — Голос Андрея испугал Линду.
— Я надеюсь. Но это — единственное. По крайней мере, я больше ничего не вижу. В первоначальное состояние уже ничего не вернешь.
— Ты говоришь об инверсии памяти?
— Это уже не поможет. Теперь процесс идет не извне, а изнутри, из подсознания. Инверсия — это ведь еще на уровне сознания.
— Чего конкретно надо опасаться?
— Психического расстройства. По человеческим параметрам объем информации, который она воспринимает и так уже слишком велик и еще продолжает нарастать, причем, стремительно. Откуда он идет? Не спрашивай. Мы, два идиота, хотели вскрыть скрытое — боюсь, нам это удалось. Сейчас надо снять хотя бы ту часть информационного потока, который от нас идет. Занятия необходимо прервать, и не просто прервать, а сделать так, чтобы она отошла от них — загрузить чисто внешней информацией, не для ума, а для души, что ли? Работать на эмоции. Я не знаю, может с искусством что-то…
— Я увезу Адоню на Землю.
— Думаю, это как раз то, что нужно. Только… может быть ей и от людей надо отдохнуть. Она так явно видит несовершенства и реагирует очень болезненно. Причем, внутри, не внешне, а это еще хуже.
— А если Адоня однажды и во мне разочаруется?
Линда усмехнулась.
— Сомнение в своем совершенстве — часть твоего совершенства.
Андрей вздохнул:
— Прекрасное успокоительное. Теперь скажи на чистоту: ты запаниковала?
— Было немного.
Андрей поморщился.
— Почему было?.. Мы же еще ничего… Впрочем, зачем это я?..
— Адонюшка, солнышко мое, где ты?
— Ау! — выглянула она из кухни, держа перед собой выбеленные мукой руки.
— Ты опять собираешься чем-то побаловать меня? О-о, какие запахи! Почему твои блюда так потрясающе пахнут?
— А я в них приворотное зелье добавляю! — рассмеялась Адоня.
— Ах, вот чем ты здесь развлекаешься без меня!
Он поцеловал ее в сгиб локтя, потом подхватил на руки, спросил:
— Отгадай, что я хочу тебе сказать?
— Приятное?
— Да.
— Тогда не буду отгадывать, — замотала Адоня головой. — Когда ты сам говоришь, получается гораздо радостнее.
— Румовский отпустил меня на целый месяц, и мы проведем его на Земле.
Между бровями Адони легла тоненькая морщинка:
— Почему он так неожиданно разрешил тебе на целый месяц уехать?
— Я хотел сделать тебе сюрприз. Веришь?
— Нет.
Андрей прижал ее к себе, долго поцеловал в губы. Потом, глядя в близкие глаза, прошептал:
— Адонюшка, любовь моя, жена моя, ты будешь со мной всегда?
— Как же иначе? — Брови ее надломились. — Зачем ты спрашиваешь?
— Потому что безумно люблю тебя.
— Почему тебе дали отпуск?
— Я попросил. Линда считает, что вам надо приостановиться, перерыв сделать. И путешествие на мою планету будет очень кстати, правда? Ты должна помочь Линде, мне и себе — постарайся ни о чем таком не думать. Пусть работа идет там, внутри, — Андрей взял в ладони голову Адони, прикоснулся губами ко лбу. — Но сознание в этом не должно участвовать, понимаешь?
— Да. Я должна прогонять все мысли, если вспомню о том, что узнавала с Линдой. Потому что для этого ты увозишь меня на Землю.
— Ты умница.
— Кажется, там что-то пошло не так. Ты не говори, если не хочешь. Я сама видела, что в последнее время Линда была не как всегда, она иначе на меня смотрела, хотя я старалась всё делать так, как надо. Теперь ты тоже встревожен. Не тревожься, любый мой, не о чем — поверь мне. И мне жаль терять время. Но я обещаю, что буду добросовестно отдыхать. — Она внимательно посмотрела ему в глаза. — Я очень постараюсь, не тревожься ни о чем.
У Андрея осталось ощущение, что оба сказали меньше, чем знали и чувствовали.
Андрей выбрал для них с Адоней маленький уединенный коралловый островок в Атлантике. Островок был необитаемым, но Робинзонами они не стали: как когда-то в Эрите глейсер делал доступным любой уголок планеты, таким же способом они путешествовали теперь по Земле. Андрей не оставлял Адоню праздной, наедине с самой собой. Он показывал ей самые прекрасные места своей планеты, где и сам не бывал до сих пор. Они целыми днями, а то и сутками бродили по гигантским зоопаркам, купались в радугах водопадов, осваивали всевозможный транспорт, включая слонов и верблюдов. Наполненные весельем, смехом и восторгом дни, сменялись тишиной знаменитых картинных галерей и концертных залов. Здесь Адоня забывала о времени. Что видела она в земных, чуждых ей пейзажах, когда надолго замирала перед ними? Что открывалось ей в портретах давно ушедших людей? О чем рассказывала музыка, когда Адоня, закрыв глаза, очарованно растворялась в ее звучании? Наблюдая за ней в эти часы, Андрей видел, что проникновение Адони в искусство происходит на каком-то ином, недоступном ему уровне. И что происходило в это время в душе и сознании Адони, тоже укрывалось от Андрея и потому тревожило. Не ошиблась ли Линда, когда видела в искусстве способ отвлечь Адоню?
Однажды он спросил:
— Тебе нравится наша музыка?
Адоня посмотрела задумчиво:
— Когда я собираюсь слушать вашу музыку, я уже знаю, что должна приготовиться, собраться с силами… Но всякий раз — как впервые, озноб по коже. До первого звука я смотрю на лица вокруг и пытаюсь угадать, чего они ждут, пытаюсь увидеть волнение. Но люди Земли очень сильные, я ими восхищаюсь. А у меня сердце обмирает от страха. Но это только до первого мгновения, потом сразу всё исчезает.
— От страха? Ты боишься музыки?
— Я боюсь, что окажусь слабее, чем надо, я ведь не знаю, какой она будет.
Помедлив, Андрей осторожно спросил:
— А дома ты музыку так же чувствовала?
— Нет, ну она же у нас совсем не такая. Там она… нейтральная. Это я здесь уже подумала, что, наверняка, у нас тоже есть магическая музыка, но она не для всех.
— Выходит, у нас есть музыка, которой ты боишься?
— Да, есть. Она очень темная, иногда даже черная, она то же самое, как злое заклинание. Я не умею закрыться, как вы, она вторгается в меня и тогда мне надо с ней бороться. Я когда первый раз темную музыку услышала, ужаснулась — зачем вы слушаете такое, оно же разрушает! Но потом поняла.
— И что ты поняла?
— Ей очень трудно сопротивляться и когда всё кончается, как будто тяжелую-тяжелую работу делал. Но одновременно сильнее становишься. Это как испытание, да? Зато белая музыка! Как будто каждый раз рождаешься. Ой, а когда они сталкиваются, это самое-самое! Знать, что тебе ничто не грозит, тебя музыка защищает, и одновременно — быть в самой середине, между ними: жутко и удивительно хорошо.
Андрей был в замешательстве.
— Знаешь, мы всё же немного по-другому к ней относимся.
— Да, конечно, я знаю, что конца я всё же не понимаю.
— А картины, живопись как ты чувствуешь?
— Это другое чудо. Они такие разноцветные!
— Что значит — разноцветные?
— Ну, картины, они же… Раньше я и цветов таких не знала, их не глазами видишь, а как будто лучи сквозь тебя и там внутри — ощущение. Интересно, когда нарисовал художник одно, а свет от нее совсем про другое. Или когда перетекает один цвет в другой, переливается и получается, как рассказ. Или мерцает. Только темные картины я еще не научилась смотреть, не могу перед ними долго стоять, они как черные провалы: или втягивают меня, отнимают что-то, или, наоборот, из этой темноты что-то идет, входит в меня и внутри разрушает.
— Что-то я не заметил картин, мимо которых ты торопишься пройти.
— Я пытаюсь слушать, понять, сопротивляться, а потом сил не хватает. Да их и не много. Картины Безвременья. У старых Мастеров таких нет. И новые тоже светлые. Но я старые больше люблю, их мир такой особый, мне нравится долго смотреть — становишься с этим миром одно, и он совсем оживает, тогда кажется, что идешь по полю, которое там, на картине, можно к горизонту уйти и посмотреть, что там или познакомиться с людьми из того времени. Здесь каждая картина — чудо, какой же богатый вы народ, земляне!
После этого Андрей старался если не ограничить, то хоть как-то контролировать встречи Адони с большим, настоящим, всевременным искусством. Тщательно просматривал каталоги выставок, анализировал, насколько ему казалось возможным, музыкальные произведения. К Линде ушла информация о неожиданном открытии, так случайно сделанном Андреем, еще одна тревожная загадка. И Линда тоже согласилась, что лучше ограничить эту странную взаимосвязь Адони и земной культуры. Но Адоня так восторженно, с таким нетерпением ждала этих встреч, что было немыслимо лишать ее этой радости. И всё же потом Андрей непременно старался устроить что-то с большой эмоциональной встряской совершенно иного характера. Так, однажды он предложил Адоне познакомиться с аэросерфингом.
— Не боишься? — спросил он, поставив ее на крыло парного серфера и пристегнув к себе ремнями.
— С тобой — ничего не боюсь!
— Прекрасно. Постарайся не делать лишних движений, а лучше — совсем никаких. Доверься мне.
— Полностью доверяться тебе — я люблю это больше всего на свете!
— Ну, смотри! — предупредил Андрей и прыгнул с глейсера в воздушную пропасть.
И еще раз отдал должное своей потрясающей супруге, когда она ни единым звуком не выдала своего состояния, камнем рухнув в бездну над бескрайним океаном.
Крепко прижимая ее к себе, Андрей быстро поймал крылом мощный воздушный поток, выровнялся и падение перешло в восхитительное скользящее парение.
— Ииий-еее-хаааа! — восторженный крик Андрея раскатился под облаками и над выпуклой синей поверхностью океана.
Адоня, затаила дыхание от дивного ощущения полета, и он казался ей бесконечно долгим, но одновременно она хотела, чтобы он продолжался и продолжался. Когда Андрей почувствовал, что воздушная струя ослабевает, он подал команду, и глейсер плавно поднырнул под них, синхронизируя направление и скорость полета, и принял их на диск, как заботливая ладонь.
Ничего в поведении Адони не настораживало Андрея. Разумеется, он ни на минуту не забывал того, что сказала Линда. Еще яснее он помнил выражение ее лица, глаз, беспокойство Линды, которое убеждало больше, чем слова. Но теперь, пристально наблюдая за Адоней, он готов был прийти к успокоительному выводу, что ситуация всё же не вышла из-под контроля, они своевременно приняли необходимые меры.
Гром грянул среди ясного неба.
…Утро не обещало никаких потрясений. С неба обрушивался солнечный золотой светопад, уже ощутимо горячий. Перед завтраком они, по обыкновению, искупались в лагуне. Теперь Адоня хлопотала у стола. К золотистым от загара ногам прилип белый песок. Андрей любовался этим песком, ногами, ее неторопливыми, но удивительно сноровистыми и уютными движениями. Вдруг она обеспокоено подняла голову, будто прислушиваясь.
— Адоня?
— Что это? — Она испуганно шагнула к нему. — Андрей, что это?
— Что? Я ничего не слышу, — он взял ее за плечи, заглянул в испуганные глаза.
Вместо ответа она вскрикнула и прильнула к нему. Андрей включил ТИСС, и в тоже мгновение у него едва не вырвалось такое же ошеломленно-недоуменное: «Что это!?»
Теперь он ощущал странную раздвоенность Адони: она сознавала, что находится в безопасном благоустроенном бунгало на изумительно красивом рифе посреди теплого океана, руки Андрея заслоняют ее от всего страшного и потому ей ничего не грозит в этом его мире… но одновременно она была жутко одинока и беспомощна. В том, ее мире не было Андрея, и бунгало не было, ни моря, ни рифа и вообще, была ли Земля? Хаос из тьмы и света, безмолвие, которое было то же самое, что жуткая какофония… И ее неодолимо тянуло туда, вот-вот, еще мгновение и она сорвется в этот чудовищный хаос; он звал, она чувствовала, что должна идти туда, и всё труднее было бороться с этим пониманием… Ей надо туда!.. Еще одно мгновение… и что-то случилось бы… Но в этот ужас, в хаос, в одиночество вошел спокойный, уверенный голос:
— Адоня, останься со мной, не уходи.
И тотчас жуткое наваждение выпустило ее. Всё пропало. Теперь Адоня почувствовала, что дрожит всем телом, сердце колотится, как безумное.
— Андрей… — хватило ей сил выговорить, и колени подогнулись.
Он перенес ее на постель, ласково гладил волосы, лицо.
— Успокойся, любовь моя, всё прошло.
— Мне страшно… — чувство пронзительного одиночества было еще слишком ярко.
Андрей прижал ее ладонь к своему лицу.
— Успокойся, и мы поговорим об этом.
— Тебе знакомо? Ты тоже так чувствовал? Это можно объяснить? — с надеждой торопливо проговорила она.
— Нет, ощущение незнакомое. Но, кажется, Линда что-то такое предвидела.
— Что она тогда тебе сказала?
— Линда сказала, что ты начала работать в форсированном режиме и пошли большие перегрузки на психику.
— Но так получалось… Я не сама…
— Да, я знаю, это Линда тоже сказала. И чтобы приостановить вал, который на тебя катился, она решила на время свернуть программу.
— Так ты думаешь, то, что сейчас было, это нервы?
— Да, Линда предостерегала именно от этого. Поэтому для паники я повода не вижу, обратимся к специалистам — невропатологи и парапсихологи помогут тебе поскорее вернуться в норму. Это не страшно.
— Ты говоришь то, что думаешь? Ничего не скрываешь?
— Да, Адоня. Линда опасалась именно за твою психику.
У Адони вырвался вздох, она улыбнулась:
— Я ужасно испугалась.
— Если честно, — я тоже. Но мы с этим справимся. Сейчас позавтракаем и полетим в Медицинский Центр, побеседуем со специалистами. — Обняв за плечи, он прижал ее к себе. — Я жутко испугался, что ты уйдешь от меня.
И в это мгновение лицо Адони болезненно исказилось, она вспомнила, как Андрей спросил: «Ты будешь со мной всегда?» Почему он так сказал? Почему именно так? И одновременно почувствовала — его нельзя спрашивать об этом, не теперь. Поэтому, когда она оторвалась от его груди, подняла голову, улыбнулась ясно — Андрей ничего не увидел. Впервые Андрею Графу изменил его профессионализм — умение читать в глазах, в лицах, в неприметном дрожании мышц, в неспокойности рук и губ. Впрочем, профессионализм его при нем и остался. Просто не рассчитан он был на то, с чем теперь встретился Андрей.
Несколько абсолютно спокойных дней помогли Адоне обрести уверенность. Она начала надеяться, что странное происшествие, действительно, было симптомом нервных перегрузок, и курс лечебных сеансов восстановил норму. Но Андрей от беззаботности был далек. Они сообщили о случившемся Линде, та запросила их ментограммы и предложила Адоне пройти контрольные тесты. Вскоре результаты анализа стали известны Андрею.
— Я перепроверила дважды — она сделала гигантский скачок. Ее интеллект… Я ничего не понимаю, Андрей. Либо к нему нельзя подходить с нашими мерками…
— Либо?
— Я не знаю.
— Но, черт побери! Это же не должно сидеть внутри. Это должно как-то проявляться!
— А ее уникальное восприятие искусства? И вообще, мы понятия не имеем, как это произойдет с Адоней. Мы ждем проявления в человеческом представлении: суперспособности или нечто подобное… Этот ваш странный случай. Что это? Изменение качества сознания? Прорыв в смежное пространство? Результат ее контакта с «магической» картиной или музыкальной пьесой? Что-то третье, пятое, десятое?.. Ситуация не поддается прогнозированию. Разумеется, если отнести всё на счет психики, то психиатры однозначно заявят, что Адоня — их клиент. Но я психолог и утверждаю со всей ответственностью — психической патологии здесь нет, можешь мне верить.
— Что нам остается?
— Ждать.
— Может быть, надо всё рассказать Адоне?
— Пока нет. Хотя она будет нам хорошим помощником, к тому же, возможно, единственным, кто вообще сможет помочь чем-то существенным. Но давай не будем спешить, не будем ее пугать.
— Но ты говорила о ее интеллекте… Разве его недостаточно, чтобы понять всё так, как надо?
Линда поморщилась.
— Граф, я не смогу ответить на все вопросы, которые ты готов задать. Ответов нет. А гадания… Адонин интеллект… Мне кажется, он несколько специфический… потенциальный, что ли?
— Не понимаю.
— Ох, Андрей, да я сама мало что понимаю, мне больше нечего сказать тебе. А любые предположения — едва ли они будут истинными.
Бездействовать и ждать. Вот что страшнее всего. Быть беспомощным и самим фактом ожидания предполагать — что-то должно случиться. А объект риска, тот, с которым что-то случится — душа твоя, твоя половинка, лучшая, светлая, любимая, без которой существовать невозможно. Быть беззаботным, легким и ни на минуту не забывать, что нависло над нею неотвратимое… нечеловеческое… И когда обрушится? Ни в следующее ли мгновение?
Вечерняя идиллия в бунгало была полна покоя и тихого счастья. По крайней мере — внешне. Адоня полулежала в кресле с крохотными ракушками стереоприемников в ушах. Она продолжала открывать для себя дивную страну с названием Музыка.
Андрей сидел перед экраном компьютера, включенного в Большую Сеть. На крохотном кусочке суши посреди безбрежного океана они не чувствовали себя оторванными от мира. Большая Компьютерная Сеть даже через космические просторы связывала Андрея с Отрядом и давала возможность продолжать работать. Его неурочные каникулы пришлись очень некстати. База остро нуждалась в Графе. Но Разведчики встали стеной между этими проблемами и Командором, полные решимости усилиями всего Отряда компенсировать отсутствие Графа. И всё же — его знания, опыт, стиль мышление никем и ничем нельзя было заменить. Поэтому, когда он предложил воспользоваться сетью компьютерных коммуникаций для связи и совместной работы, предложение было принято с радостью. Теперь день принадлежал Адоне, а поздним вечером он садился к компьютеру и тот выплескивал на неголавину информации и запросов.
С привычной автоматической легкостью пальцы сновали по клавишам, контактный шлем позволял прямую телепатическую связь пользователей. Бикуляры разрешали визуальный контакт, но ими Андрей пользовался только при необходимости — ему хотелось не просто чувствовать Адонино присутствие, но и видеть ее постоянно.
Вот Разведчики во время связи блоком пользовались, но ни один не признался бы, что больше всего им нравятся мгновения, когда взгляд Андрея уходит за пределы экрана, и лицо Графа теплеет, делается непривычно мягким.
Вдруг Андрей увидел, как Адоня резко открыла глаза, выпрямилась и настороженно замерла. Глаза испуганно и беспомощно метнулись к нему и он, срывая шлем, рванулся к ней. Адоня подалась к нему и вдруг обмякла, поникла в кресле.
— Адоня!!! — он упал перед ней на колени, схватил за руки, за плечи, затормошил и сердце обмерло от безжизненной податливости ее тела.
Андрей включил ТИСС — безмолвие было ответом его отчаянному зову. Адони в этом мире не было.
Он вскочил, схватил ее на руки — голова запрокинулась, руки упали безжизненными плетями. Совершенно растерянный он стоял посреди комнаты. Никогда в жизни он не испытывал такой беспомощности — то, что происходило, не подчинялось его разуму, в жизнь вторглось нечто вне его опыта, умения и логики.
Сквозь растерянность и хаос, наконец, прорвалась здравая мысль: Адоня умрет, если он по-прежнему будет стоять столбом.
Андрей выскочил из бунгало, прыгнул в глейсер. Когда тот стремительно понесся в темноте над слабо светящимся океаном, Андрей подумал, что надо хотя бы искусственное дыхание делать. Уже потом, позже, ему было страшно стыдно перед самим собой за эти минуты растерянности — он оказался совершенно беспомощным, никогда раньше не испытывал ничего подобного. Но в те мгновения из всего арсенала оказания неотложной помощи, он вспомнил лишь об искусственном дыхании.
Он посмотрел в белое, как мрамор, запрокинутое лицо и отчаяние нахлынуло новым шквалом, стиснуло ледяной лапой сердце, удушьем подступило к горлу. Он прижал ее к себе:
— Адоня! — что есть силы крикнул он в обступивший его мрак безнадежности. — Адоня, не уходи! Не оставляй меня! Ради Бога… Вернись…
Жизнь ворвалась в нее резко, без перехода. Она вскрикнула, рванулась в его руках, откинула голову, уперлась в него безумным взглядом. И в следующее мгновение обвила руками, прильнула дрожащая, испуганная. Прижалась так, будто хотела вжаться в него, укрываясь от чего-то чудовищного.
— Адоня… Адонюшка… Девочка моя… — шептал Андрей, прижимая к плечу ее голову, проталкивая слова сквозь удушливый комок, качал ее на руках, как ребенка. — Всё… Вот и всё… Мы вместе… вместе…
Взяв в ладони ее лицо, отстранил.
— Всё, родная моя… — отер слезы, тихо прикоснулся губами к щекам, к глазам, что-то шептал, мешая ее прерывистое дыхание со своим.
— Мне страшно… — прерывисто проговорила она.
— Надо успокоиться. Что-то происходит с нами. Мы во всем разберемся и найдем решение. Но сначала надо успокоиться.
— Куда мы летим?
— Я хочу, чтобы тебя посмотрели доктора.
— Нет, Андрей, не надо! Они заберут меня, я не хочу. Да мне и не надо, сейчас уже всё в порядке.
— Я боюсь за тебя.
— Пожалуйста, поверни домой. Мне нужен только ты и никто другой. Я хочу домой.
Он бережно прижал к плечу ее голову, тихо гладил волосы, плечи, спину, покачивая на руках, успокаивая. Глейсер нес их назад, к острову.
— Страшно, что без тебя, — прошептала Адоня. — Пусть что угодно, но только чтобы ты был… Андрей, скажи, ты что-нибудь знаешь об этом?
— Нет. Еще нет.
— Но ты сказал те слова…
— Какие?
— Еще там, на планете… Когда сказал, что мы летим на Землю. А потом те слова…
— Я не помню, Адоня.
— Ты спросил: «Ты будешь со мной всегда?»
— О, Боже…
— Ты уже тогда знал, что нас может что-то разлучить? — Она чуть отстранилась, глядя на него.
Андрей закрыл глаза, отрицательно покачал головой. Заговорил:
— Родная моя… я не знаю, почему именно эти слова. Вернее, знаю, но это совсем другое. Пока в моей жизни не было тебя, я ни за кого так не боялся. За ребят — да, разумеется, но никогда не терял головы. Я мог анализировать, принимать решения. Ты — совсем другое. Я часто просыпаюсь по ночам. Знаешь для чего? Чтобы услышать твое дыхание. И я постоянно боюсь за тебя, но это не конкретный страх. Может быть, он из Эрита — я задним числом умираю от страха за тебя. Вот, — он растерянно пожал плечами. — Я не обманываю тебя.
— Я знаю, — прерывисто вздохнула она, попыталась пошутить: — А жаль, что у тебя другого ответа нет, который бы всё-всё объяснил.
Андрей провел ладонью по ее волосам:
— Он будет. Мы обязательно его найдем. А теперь скажи… Вот в эти минуты, что с тобой было? Это что, как-нибудь связано с музыкой, которую ты слушала?
Адоня покачала головой:
— Я не знаю… Ничего не было. Но это не музыка, я уверена.
— Уверена?
— Да-да… объяснить я не смогу, но я знаю, не связано это с музыкой. Что-то совсем другое, так никогда не было… кроме того, первого раза…
— Ты сказала — ничего не было, то есть, беспамятство, провал?
— Нет, памяти я не теряла.
— Это хорошо. Значит, можно попытаться получить какую-то информацию.
Глейсер приземлился у дверей бунгало
— Ох, там же Арнэ! — вспомнил Андрей, заспешил к компьютеру, надел шлем.
— Извини, Арнэ. На сегодня всё, переключи меня на Линду.
— Граф, у вас что-то случилось?
— Сейчас уже всё в порядке. Линда введет вас в курс дела.
После того, как Адоня уснула (Андрей заставил ее уснуть, как когда-то давно — или недавно? — в осажденной крепости), он сел снова к компьютеру. Раз за разом погружался в то, что машина извлекла из сознания Адони — хаос, неразбериха, темнота, неясные тени, ужас, подавляющий разум… Где она была? Что означает безмолвие ТИССа, где он не мог достать ее? В другом времени? В другом пространстве? Почему отсутствует визуальная информация, хотя по всему выходит, Адоня должна была что-то видеть. Но сенсограммы показывают: Адоня видела только темноту и разнилась она лишь степенью тона. Из этих пятен не удается извлечь никакой стоящей информации.
На плечи легли теплые ладошки — Андрей снял шлем и бикуляры, обернулся.
— Можно мне с тобой? — спросила Адоня.
Он обнял ее, посадил на колени.
— Почему ты проснулась?
— Я почувствовала, что тебя нет, мне стало плохо. Я не хотела тебе мешать и долго лежала. Но если ты позволишь, я побуду с тобой.
Андрей прикоснулся губами к ее виску.
— Разумеется. Просто я подумал, что тебе, может быть, лучше отдохнуть.
— Я не хочу спать. Но я не помешаю тебе? Знаешь, — виновато сказала она, — я совсем не могу без тебя.
— Сокровище мое маленькое, слово «мешать» никакого отношения к тебе не имеет. А вот теперь — даже совсем наоборот, может быть, ты поможешь мне понять. Я пытаюсь разобраться с твоим приключением, — проговорил Андрей, включая в рабочий режим сканер-блок для Адони.
— Что понять?
— Меня темнота ставит в тупик. Ее вроде бы не должно быть.
— Включи, я хочу войти в то состояние.
— Ты уверена? Справишься?
— Да-да, не беспокойся. Я же не мешать пришла, а помочь.
Андрей ввел команду. Он видел, как лицо Адони сделалось напряженно-отрешенным, она чуть побледнела, сжала губы. С минуту стояла натянутая тишина… И вдруг, как струна лопнула — Адоня рассмеялась.
— Я поняла, — проговорила она, сдернув с глаз массивные очки. — Я поняла, почему темнота — это закрытые глаза. Вероятно, от страха я зажмурилась, я сама себя не помнила.
— Ну ёлы-палы, как же мне самому в голову не пришло? А ты наверняка знаешь или предполагаешь?
— Я почти вошла в то состояние, но что-то было не так, пока я не зажмурилась изо всех сил. Тебе досадно? Я плохой разведчик?
— Не говори глупостей. Ты вовсе не разведчик и не обязана им быть. Кроме того… Я тебе что-то покажу сейчас. Слава Богу, кроме зрения у нас еще кое-что есть и посмотри, что получилось, когда я сделал анализ по этим параметрам.
— Но я ведь ничего не слышала, не чувствовала.
— Ощущения были столь мимолетны, что сознание не успевало отреагировать, да еще твое состояние — ты бы и не могла заметить. Но подсознание всё фиксировало, и углубленная сенсограмма это показала. Ну, как в том христоматийном примере с каменщиком, помнишь? Стоит раскрыть его подсознание, и он подробно опишет каждый кирпич, который брал в руки в течение дня. — Вводя команды, Андрей объяснял. — Сенсограмма показала все твои ощущения, в том числе и не осознанные. Результаты анализа очень любопытные. За две минуты тридцать восемь секунд вокруг тебя многократно менялась температура среды. Разброс достаточно велик — от — 20 до +29… Еще интереснее комплексный анализ. Вот один блок: жарко, запах йода, влажный ветер, плеск воды. Другой: температура довольно низкая и многократные хаотичные точечные прикосновения к коже.
— Снег? Постой, Андрей… Остановись… — Адоня медленно стянула сканер-блок. — Где я была? Почему?
Андрей потер пальцами переносицу.
— Вот этого ответа нет. Почему? Какой во всем этом смысл?
— Смысл?! Ты думаешь, есть смысл?!
— Мир рационален. Человек может уйти в сбой, но не мир вокруг. Разум Вселенной слишком совершенен, в нем нет места бессмыслице.
— Милосердный Тау! Какое дело Вселенной до меня?!
— Не знаю. Не понимаю… А вот не понимать я очень не люблю. Очень не люблю бесконтрольные события, не по душе мне такие экспромты.
— На этот раз ты ничего не говоришь о моей психике.
— Не в ней дело, теперь мы убедились.
— Значит… Программа работает?
— Другого объяснения нет.
— Но, Дар, я не хочу! Не надо мне таких способностей! Нет, что-то не так. Программа ничего такого не раскрывает… Линда говорила…
— Адоня… послушай меня спокойно. Мы трое очень ошиблись. Мы так привыкли, что ты наша… А Программы рассчитаны на человека Земли.
Некоторое время Адоня молчала, потом глухо проговорила:
— Выходит там, в подсознание я не человек вовсе? И теперь никто не может сказать, какой монстр из этого подсознания вылезет?
Адоня закрыла глаза, прошептала:
— Я не хочу… Не надо мне этого ничего…
— Ну что ты сочиняешь? — Андрей укоризненно покачал головой. — Дурочка маленькая моя. Какой монстр? Сущность твоя — светлость, чистота, она ведь не сознанием определяется, она не на поверхности, а глубинная. Ты в самой глубине души такая, — какой же там монстр может прятаться? Я не успокаиваю и не обманываю тебя. Я говорю с тобой искренне, веришь мне?
Андрей отстранил ее, посмотрел в глаза.
— Я верю… Я очень хочу верить…
Андрей обнял ее, скрестив руки за спиной, прошептал:
— Проклинаю день, когда позволил тебе этим заняться… Я ведь поклялся, что не возьму тебя в Отряд, хотя там я бы мог постоянно быть рядом, беречь. И всё же мне казалось — немыслимо подвергать тебя хоть малейшей опасности. Я понятия не имел, что одновременно втягиваю тебя в куда более опасное… Ты уходишь, а я бессилен вмешаться…
Адоня подняла голову, задумчиво посмотрела на Андрея. Лицо ее менялось. Он увидел, как исчезли следы тревоги и страха, оно стало спокойным.
«Что же я?! — с горьким упреком думала в эту минуту Адоня. — Как я смею плакать, жаловаться, ведь это значит — упрекать его. Ведь это он разрешил мне. Бог мой, какая же я глупая! Ему-то в сто раз хуже, он еще и винит себя во всем, а виновата я. Это я всё затеяла, захотела чего-то большего. А он не смог мне отказать в безумной затее и теперь винит себя…»
— Да, — проговорила Адоня, — мы против воли в этой ситуации оказались, но теперь что — плакать от страха? Надо вести себя достойно. Я поняла, что веду себя очень глупо.
Андрей смотрел на нее испытующе. Адоня улыбнулась.
— Ты подозреваешь, что я притворщица? Нет, я и вправду поняла, что жалобы и слезы ничего не изменят, и мне вдруг стало как-то спокойнее. Надо работать, думать. Не случилось никакой беды. Это эксперимент. В эксперименте всегда есть неизвестное, правда? Если я помогу вам понять что-то неизвестное, так ведь о таком я и мечтать не смела. Я тебе обещаю, что больше не буду бояться. Ну, может быть чуть-чуть… Но уж не умирать от ужаса и не зажмуривать глаза. И я непременно вернусь, я тебе обещаю. — Она улыбнулась, провела ладонью по щеке Андрея. — Я не буду вести себя недостойно… Я буду достойна тебя, командор Граф.
Закрыв глаза, Андрей опустил лицо в ее ладонь.
— Эксперимент? Эксперимент на тебе?
Адоня взяла лицо его в ладони, подняла.
— Не надо. Пожалуйста.
Вскоре на связь вышла Линда.
— Андрей, сверим результаты
Но ничего нового друг другу они не сообщили.
— Да, про закрытые глаза я догадалась. Я поставила себя на место Адони и всё поняла. Мне тоже захотелось зажмуриться от страха.
— Страха больше не будет.
— Ты умница. Я говорила Андрею, что ты будешь нам самым толковым помощником. Я знала, что не ошибусь. Ребятам я всё рассказала. Стефан предположил, что может быть, вам лучше вернуться. Но подумали и решили пока ничего не менять. Возможно здесь, на планете, условия для Адони в самом деле благоприятнее, планета — ее колыбель. Но проблема в возвращении. Как миновать все эти штуки с временем и пространством? Ведь сути происходящего с Адоней мы не понимаем, но, похоже, задействованы те же категории: время, просторанства. А пойдет наложение, взаимодействие, взаимовлияние? Рисковать Адоней совсем ни к чему. Но вот там, на Земле, не расстаться ли вам с вашим островком? Вы там только вдвоем и мы за вас беспокоимся.
— Нет, — Адоня умоляюще взглянула на Андрея (пользуясь видеоблоком, они видели себя и друг друга сидящими втроем в комнате, хотя не было ни комнаты, ни прямого разговора). — Пусть всё останется, как сейчас. Чего вы опасаетесь, Линда?
— Андрей ведь почувствовал, что нужна помощь со стороны, бросился в глейсер?
— Я не думаю, что они помогли бы вернуться. Поймите, я не хочу часами сидеть опутанная датчиками и ждать одного-единственного момента, чтобы приборы успели что-то там зарегистрировать… Я хочу просто жить, радоваться, что мы вместе… А тот момент… Он неприятный… Я не хочу существовать в ожидании его, не хочу уделять ему внимания больше, чем он того заслуживает.
— Вы сделаете так, как посчитаете нужным. Но один совет примите всё же. Андрей, пусть вам доставят БИС, пусть он постоянно будет готовым к работе.
— Об этом я уже подумал.
Адоня проснулась от испуга и резко открыла глаза. Было непроглядно темно и у нее снова испуганно сжалось сердце, хотя она не осознала еще, отчего именно. Обмерев, она лежала и смотрела в темноту. И приходило понимание. Снова… Это началось снова. И то, пронзившее ее чувство одиночества, от которого она проснулась — не кошмар из сна. Подумала об Андрее — и опять болью стиснуло сердце — плохо ему сейчас… Но это был последний страх — она поклялась, что будет достойна его и потому постарается держать себя в руках, как вел бы себя Андрей.
Немая тишина и темнота. Какой разной может быть темнота… Неожиданно пронзительной надеждой вспыхнула мысль: а вдруг! вдруг всё же сон! Ах, если бы сделать усилие и еще раз открыть глаза, теперь уже на самом деле и с облегчением услышать, как вздыхает океан, шелестят, накатываясь на песок волны, звенят цикады и рядом, совсем рядом — спокойное дыхание…
Адоня прикусила губку — не сон это. Но как кончается сон, так кончится и этот кошмар, и будет возвращение. Она должна успокоиться и подумать о том, с чем вернется. Информация. Вот единственное, о чем ей сейчас надлежит думать.
Она прислушалась. Что такое, эта тишина и темнота? Адоня почувствовала какое-то сонное оцепенение в окружающем пространстве. «Ночь? — подумала она осторожно и через мгновение уже откуда-то знала: — Да, ночь». А темно так оттого, что под землю ведь не проникает ни свет Луны, ни звезд… «Под землю? — удивилась Адоня пришедшей мысли. — Почему под землю?»
Однако скоро ей пришлось свыкнуться с этим удивлением — знания всплывали в сознании подобно тому, как выносятся на поверхность воды пузыри воздуха из темной глубины: несутся, цепляя, выталкивая на своем пути еще другие. Это не были догадки или озарения — приходило знание. Она откуда-то знала о месте, где оказалась, и еще многое.
Да, это обычная ночь. Она давно привыкла просыпаться в этой кромешной темноте. А если нужен свет… Адоня подняла руку, и почти сразу кончики ее пальцев обозначились едва различимым серым туманом. Он быстро светлел, разгорался и через минуту уже хорошо освещал Адонино («Мое!?») жилье. Она провела большим пальцем по остальным четырем, как бы собирая этот живой, теплый свет, и он, в самом деле, скатался в шарик. Она чуть тряхнула пальцами, и он отделился — так невесомо и легко отделяется от соломинки мыльный пузырь, — и повис.
Сознание Адони будто раздвоилось. Безгласо рвался крик из души: «Милосердный! Всеведающий! Кто я?! Почему я это делаю?! Как!?» Но одновременно она уже знала ответы на все свои вопросы. Кажется, ответы приходили даже раньше, чем сознание сформировывало вопрос. Ей не надо было озираться, чтобы рассмотреть жилище, в котором находилась — она знала его, как любой человек знает дом, в котором живет, где каждая вещь положена его собственными руками. Что-то (не подсознание же! там этого просто не было! не могло быть!) выталкивало всё новые и новые ответы на вопросы, которые она не успевала задать. Знание вышло за пределы ее подземной пещеры, оно нарастало лавинообразно… («Приостановить невозможно, — сказал Андрей, — идет резкое нарастание…») И вновь ужас перед стремительно надвигающейся неизбежностью почти парализовал ее, но она справилась, прогнала его в самый дальний, темный уголок сознания — она не имеет права бояться.
Когда рассвело, Адоня поднялась наверх. Не спешила. Зачем спешить? Посмотреть, что там? Так она знала. Она видела этот лес вчера и позавчера и уже много-много дней ходила Адоня по знакомым тропинкам, ни один месяц, и ни один год даже. И обитателей его хорошо знала. Одного понять не могла — чью жизнь помнит, как свою. Раздвоенность сознания не исчезала. Адоня твердо знала, что ночью впервые оказалась здесь, но одновременно помнила, как они — несколько семей гонимого рода, пришли в этот лес и поселились в пещерах…
Адоня поприветствовала солнце, его половинку, глядящую из-за вершин, и прозрачную голубизну неба, и утренний лес с его многочисленным населением. Адоня скрутила волосы в жгут, свернула его узлом на затылке, чтобы, склонившись над хрустально-чистым потоком плеснуть себе в лицо его свежести. Потом присела на камень, подставила лицо ласкающим солнечным лучам. Вокруг было тихо, покойно. Но это состояние не находило отклика в ее душе — там всё было зыбко и неверно. Отчего так долго?.. Почему на сей раз этот мир не отпускает ее? Что было по-другому в первые два раза? Ее неистовое, отчаянное желание вернуться? Так и сейчас она уже близка к срыву — бесконечно долго держит ее пленницей этот мир…
«Спокойно, — сказала себе Адоня, — ты вернешься, непременно вернешься, иначе и быть не может. Но сейчас ты еще здесь, поэтому — работай. Андрей — работал бы…» И почему не взглянуть на сокровищницу, ради которой она здесь? Не она, а та, другая в ней… Пока не сорвалась в черную бездну отчаяния и еще владеешь собой, делай что должно. Андрей сказал — всё имеет смысл. Она вздохнула и встала.
Адоня спустилась вниз, в лабиринт подземелья. Сложная, многоуровневая система подземных ходов и пещер была за столетия проточена грунтовыми годами, прокопана и усовершенствована вынужденными обитателями пещер. Наверно, немало людей навсегда остались здесь, для них подземелья стали огромным склепом, в котором они — вольно или невольно — заживо похоронили себя. Здесь очень легко можно было заплутать, и уж тогда спасти могло только чудо, потому что в кромешной темноте подстерегали неожиданные бездонные провалы и колодцы. Попадая в пещеры, погруженные в непроглядный мрак, человек не догадывался, что с высоких сводов щетинились сталактиты, готовые сорваться вниз от колебания воздуха. Обитала здесь и магия тайных оберегов, скрывала выходы, уводила несчастных вглубь, в путаницу переходов и тупиков — подземелье цепко держало свою жертву и очень неохотно выпускало ее. К Адоне это не относилось. Не незваной гостьей она тут была, а признанной хозяйкой. В ее сознании странным образом будто впечаталась вся система подземных переходов, пещер, колодцев, тупиков. В любое мгновение она ясно представляла себе, где находится и куда надо идти. Она помнила все ловушки и знала способы миновать их. И магия не властна была над нею, потому что многие заклятия она сама и наложила. Бесценной жемчужиной, которую укрывали сейчас подземелья, было хранилище тайных знаний. Сюда, в святыню, недоступную стороннему, Адоня входила ежедневно. Именно этот архив она охраняла, обреченная на тяжкую миссию хранительницы.
Это был один из их последних схронов. Посвященные многих тысячелетий незримо присутствовали здесь. Каждый из них вложил частицу своей мудрости и души в древние, хрупкие от времени свитки, руны, в огромные фолианты, раскрыть которые было все равно, что поднять тяжелую крышку сундука с сокровищами. Они жили в старинных рукописных манускриптах и в более поздних, уже печатанных на станках тайных типографий. Были здесь столь древние вещи, что тайна их уже никому не была доступна. Теперь даже не понятно было — письмена ли это древнего, ушедшего в небытие народа? Магический символ? Принадлежность обряда?
Стоя посреди небольшой, но достаточно просторной пещеры, Адоня окинула взглядом знакомые стеллажи вдоль стен, каменные ниши, полки. Всюду здесь лежали вещи, в которых посвященные каким-либо способом пытались передать свои знания потомкам. На столе лежала большая книга, которую она читала вчера. Адоня приблизилась к ней и нашла строчку, на которой прервала чтение. «Боже! — сжала она виски. — Как это может быть?!» Вдруг какая-то мысль заставила ее поспешить к одному из стеллажей. Адоня выхватила из глубины металлическую отполированную пластинку и, как в зеркало, посмотрелась в нее. Но, всмотревшись, со стоном опустила руку — мгновение назад ей пришло в голову, что лишь сознанием своим живет в другом теле, в женщине, принадлежащей этому миру, оттого и чудовищная раздвоенность, сводящая ее с ума… Эта догадка могла хоть что-то объяснить… Зеркало сказало, что она ошибается. Это она, Адоня живет здесь, в своем теле, со своим именем. Но не могла ведь она жить одновременно в двух мирах, двумя жизнями… Не могла?.. Адоня опустилась на табурет у стола, закрыла лицо ладонями. Сегодня книга не дождется ее, она не будет читать, не может. Единственное желание, которое бьется в ней, рвется безумным неистовством наружу — назад, туда, где Андрей, в понятное, в доброе, в свое…
— Я хочу к тебе… Я хочу к тебе… — отчаянно прошептала она. — Забери меня отсюда… Мне страшно… Я слабая… Я не могу…
Она замотала головой, сжала губы и с ненавистью вновь окинула взглядом все эти книги, монографии исследований… Она ненавидела знания, которые они содержали. Эти знания непрошеными вошли в ее сознание, и теперь Адоня с радостью избавилась бы от них. Знания предъявляли ей требования — она должна быть мужественной, готовой пожертвовать собой ради них. Адоня не чувствовала себя такой.
Она вскочила и опрометью бросилась вон: ей показалось, что она задыхается, каменные стены сдавливали ее, грозили раздавить, задушить в каменных объятиях…
Ей показалось, что она ударилась о выступ, потому что в глазах потемнело, и Адоня стала падать. Инстинктивно выбросив руки вперед, она уперлась ими в живое и теплое и еще ничего не видя, прильнула к единственно желанному ей.
Слезы закипели под веками, когда она почувствовала, как большие руки охватывают ее плечи, горячая ладонь легла на затылок, прижала голову… И обожгло его неровное прерывистое дыхание… И горячечный шепот его… «Адоня… Адонюшка…»
Они долго стояли так, прижавшись друг к другу, боясь разомкнуть объятия, будто в любое следующее мгновение могли снова потеряться, разлучиться…
— Выходит, ты — посвященная? — медленно проговорил Андрей после долгого молчания, которое понадобилось Андрею, чтобы осмыслить рассказанное Адоней.
Она не ответила.
— Можно допустить, что знаниями этими владел кто-то из твоих предков. Не важно, как давно он жил, ДНК хранит и несет информацию сквозь поколения, вернее сказать, не ДНК, а энерго-информационное поле, как самая надежная, неуничтожимая ни огнем, ни водой, ни самой смертью запись. Поколение за поколением эта информация могла оставаться невостребованной, не реализованной. Но сейчас скрытая программа начала разворачиваться. Видимо, толчок дали мы, активизировали потенциальное, заставили его проявляться, работать. Это всего лишь предположение. Но в его пользу кое-что говорит. Помнишь, как предсказала мне ловушку в ратуше? Значит, ты и раньше владела некоторыми способностями.
— Многие эритянки умеет предвидеть события., — пожала Адоня плечами. — Это случается само собой, я не помню чтобы кто-то мог в любое время предсказать, что случится через неделю или две или через год. Ну, кроме Майги, наверное. Так ты думаешь — нет никакого другого мира, и я никуда не ухожу? Всё происходит у меня в голове?
— Не знаю. Близкое решение не значит самое правильное. А эти, новые способности, они и сейчас с тобой?
Взгляд ее ушел в себя, она медленно подняла руку, и на пальцах разгорелось бледное сияние. Скоро над пультом повис легкий, мягко светящийся шарик.
— Его можно потрогать? Он опасен?
— Настолько же, насколько опасна я сама, это частичка меня, — сказала Адоня, и шарик качнулся, поплыл к руке Андрея, опустился на его палец, потом мягко скользнул в ладонь.
— Странное ощущение. Как будто твоя ладонь в моей, — проговорил Андрей.
Адоня задумчиво смотрела на шарик. Сгусток теплого света снялся пушинкой и поплыл к ней, повис перед лицом, вдруг начал вращаться, всё быстрее, стремительнее, налился белизной, будто раскалился. Послышалось странное жужжание. Теперь в нем ничего не было от мягкого источника теплого света — казалось, он стал концентрацией грозной и разрушительной энергии.
Адоня накрыла шарик рукой, и когда убрала руку — его больше не было.
— Что это было? — осторожно спросил Андрей.
— Ты спросил — опасен ли он? Мне это раньше в голову не приходило. И я попробовала сделать его опасным. Я поняла, что могла бы сделать из него молнию.
— Адоня, а ведь сейчас, когда я бродил в твоей памяти, я не нашел и намека на твои экстра-способности.
Она посмотрела удивленно.
— Разве ТИСС… — и умолкла. Покачала головой, усмехнулась. — Выходит, этого я тебе не отдала? Кто заблокировал информацию? Я?
Андрей провел по ее щеке пальцем, его глаза что-то искали в ее глазах.
— Ты другая, — проговорил он.
Брови ее болезненно надломились, она торопливо проговорила:
— Нет. Нет! Я та же!
— Ты сильнее меня.
Она замотала головой.
— Не говори так! — Она закрыла глаза и некоторое время молчала, как будто преодолевала что-то в себе. Ей удалось это, и она проговорила почти спокойно: — Я не знаю, что со мной происходит. Знаю только одно — ты нужен мне. Может быть, я сильнее тебя — я про себя теперь ничего не знаю. Но ты — это то, чем я живу. Дерево может быть сильным… Но выдерни его, оторви от земли, что его сила? Ты понимаешь?
Он смотрел молча. Адоня вдруг стиснула виски ладонями.
— Андрей, я не сильнее! Зачем ты заставил меня это сказать! Да что я перед тобой?! И не надо мне ничего этого, не мое оно! Мне навязали умение делать эти фокусы. Зачем? Кто? Что мне с этим делать?
Андрей обнял ее, вздохнул.
— Наверное, узнаем. Прошлое тебе дали, а в будущее надо прийти.
— Не надо мне того будущего! — Руки, лежащие на его груди напряглись, и Андрей положил теплую ладонь на ее голову, мягко преодолевая сопротивление, прижал к себе.
— Ты умница. Там ты сделала всё очень хорошо. Я горжусь тобой.
Адоня прижалась к нему, притихла. Ей стало стыдно за то, что она снова утратила контроль над эмоциями. Андрей ласково провел ладонью по ее волосам, как будто говорил: «Всё хорошо. Всё хорошо. Ты всё делаешь так, как надо. А слова твои горькие… Так ведь они только слова».
— О чем ты думаешь? — спросила она через некоторое время.
Помедлив, Андрей ответил:
— Есть во всем этом одна странность.
— Только одна?
— Она нелогична. Не укладывается в нашу версию. Мы предположили, что твое подсознание выключает сознание, чтобы высвободиться и ты начинаешь жить в мире его образов. То есть тобой полностью владеет наследственная информация. Так?
— Ну… ничего другого мы пока не придумали.
— И придумали, похоже, плохо. Если оживает память твоих предков, то всё равно, происходить это должно на планете. Иначе надо допустить, что твои предки были космопроходцами.
— А там, где я была… Там что? Не планета?
— Лес. Он показался мне странным, но это как-то краем сознания мелькнуло. И вот сейчас только я понял…
— Что? Лес, как лес. Не понимаю, о чем ты говоришь.
— Вспомни тот лес. Ничего странного не находишь?
Адоня старательно задумалась и отрицательно качнулась головой:
— Нет.
— Это подтверждает мою догадку — ты восприняла его через чужое сознанием. Это кому-то другому он хорошо знаком, поэтому и ты увидела — лес как лес. А теперь вспомни деревья. Можешь ты по ним определить, где находишься? Тебе известны всего две планеты, так на которой из них растет тот лес?
— Деревья? — задумалась Адоня и медленно перевела изумленный взгляд на Андрея. — Но там росли наши деревья, как на планете и… ваши, земные… Как я сразу не увидела?! Но ведь так и быть должно, это лес из моих фантазий, я насадила в него растения с двух, известных мне планет. .
— Если бы только с двух.
— Там было откуда-то еще?..
— Да. С планет, которых ты не знаешь. Думаю, так же обстоит дело и со зверьем — я слышал некоторые голоса.
Адоня откинулась затылком на спинку кресла, закрыла глаза.
— В этом случае получается совсем другое и не слишком приятное, — медленно проговорил Андрей. — Существует некая третья сила, которая манипулирует твоим подсознанием. Ох, как я хочу быть с тобой! Возьми меня с собой, Адоня.
Она подняла голову, грустно улыбнулась, провела ладонью по его щеке:
— Я не могу…
Потом какая-то мысль изменила выражение ее лица. Она как будто вслушивалась во что-то.
— Адоня?
— Есть человек, который сможет пойти со мной…
— Кто? Линда?
И снова она помедлила, прислушиваясь к себе, словно хотела убедиться.
— Лиента.
— Ли… Почему он?
— Я не знаю, не могу объяснить. Знаю, что он.
— Что он сможет?
— Я смогу ввести туда Лиенту, если он захочет.
— И в том мире вы будете вдвоем?
— Мы будем вдвоем против того мира.
— Ну… что ж, о лучшем защитнике для тебя нельзя и мечтать. Что нужно сделать?
— Его надо привезти сюда. И как можно быстрее. Пока… я здесь.
Андрей надел сканер-блок, положил пальцы на клавиатуру. Когда он закончил сеанс связи, Адоня неожиданно спросила:
— У тебя есть допуск в Центральный Информаторий?
— Разумеется.
— А к закрытому фонду?
— Есть. Какая информация тебя интересует?
— Тайные мистические знания землян.
— Зачем тебе, Адоня?
Адоня заговорила медленно, как будто размышляла вслух.
— Я сейчас, когда про Лиенту говорила, сказала, что мы будем против того мира. А я ведь не думала, что он враждебный, пока не сказала. Но там и вправду есть что-то недоброе. Вроде бы ничего конкретного… но сама ситуация — я прячусь в пещерах, кто-то меня преследует… В том мире есть что-то враждебное мне. Но чем мне вооружиться против этой враждебности, о которой я ничего не знаю? Одновременно там мне даны странные знания, в которых я никакой потребности не ощущала, и, может быть, это тоже неспроста? Знания, это всегда сила.
— Я должен запросить конкретную информацию.
— Всё, что есть.
— Это колоссальный объем!
— Я попробую разобраться сама.
Уже который час Адоня работала с машиной. Андрей всё с большим беспокойством посматривал на нее. Она была бледна, лицо осунулось. Когда на исходе третьего часа он не выдержал и подключился — не поверил в происходящее: информация шла сплошным потоком и с большой скоростью, будто просто перегружалась с одной машинной памяти в другую. Андрею стало страшно, и он остановил, прервал этот поток.
— Не смей! — услышал он, и это поразило его не меньше — властный, гневный голос не мог принадлежать Адоне.
Она поспешно сдернула блок, лицо ее было виновато, она смотрела с отчаянием.
— Прости…
— Адоня, милая, это нельзя. Мозг — не компьютер.
Она продолжала смотреть молча.
— Мне страшно за тебя.
— Андрей, я должна… Не надо за меня бояться. Не мешай. Мне жаль, что я вынуждена так говорить. Прости меня…
Минуты и часы тянулись мучительно. Андрей не мог работать, не мог чем-нибудь занять себя. То, что происходило, — оно было нереальным. Каким бы инопланетным не был мозг Адони, он не мог так разительно отличаться от человеческого. Что с ней происходит? Тревога Андрея достигла крайней степени. К тому времени ночь почти прошла. Несколько раз он делал импульсивные посылы энергии, чтобы поддержать ее, но Адоня, кажется, даже не замечала этого. Наконец, он решительно отключил ее блок.
— Это безумие. Прекрати.
Секунду, другую она была неподвижна. Потом напряжение ушло из закаменевших мышц, она расслабилась, как бы осела в кресле. Андрей снял с нее бикуляры, сканер-блок. Глаза Адони были закрыты, вокруг них темнели круги. Андрей опустился на колени, взял ее безвольные руки.
— Что ты делаешь. Нельзя так… Ты просто не выдержишь.
Она открыла глаза, смотрела молча. У Андрея появилось ощущение, что она смотрит из какого-то бесконечного далека и медленно возвращается к нему. Наконец, она тихо проговорила:
— Когда вы дрались в джайве… Разве ты думал, что пора пойти передохнуть?
Андрей переглотнул. Как проникнуть в то, перед чем бессилен даже ТИСС? Он отчаянно верил, что вход есть, но наглухо закрыт от него темнотой его незнания, и у него нет оружия против этой тьмы.
— Это твой бой? — осторожно спросил он.
— Я ничего не знаю наверняка. Только ощущения. Но вот что странно… Там их не было. Ощущение опасности… да, боя, оно здесь появилось. — Она поморщилась. — Странно.
— Может быть, просто осознание отстоит во времени?
— Может быть и так. — Она снова поморщилась. — Одни вопросы.
— И всё же так работать нельзя. Что ты делаешь со своим мозгом? Ты ведь себя убиваешь.
— Я не знаю, есть ли у меня время работать по-другому.
— А от такой работы прок есть?
— Да. Это уже мое, я всё помню. Вернее, вспомню, когда потребуется.
— Передохни хоть немного. — Андрей взглянул на часы. — Ночью было сообщение, Лиента и Линда уже летят. Корабль пойдет в форсированном режиме, и Лиенте придется нелегко. Но зато полет займет всего восемь часов.
— Вот это хорошая новость. Сколько осталось ждать?
— Часа три. А на прямую связь можно выйти, — Андрей снова взглянул на часы, — минут через сорок.
— Хорошо, я подожду сеанса.
— Прими душ, а я пока приготовлю поесть.
К тому времени, когда приближающиеся Линда и лугарин оказались в зоне работы ТИССа, Адоня выглядела гораздо лучше: тонизирующий душ, завтрак и сеансотерапевтический сеанс сделали свое дело.
Андрей включил ТИСС.
— «Линда».
— «О, Андрей! — немедленно пришел радостный отзыв. — А мы минуты считаем, чтобы вас вызвать. Как Адоня? У вас всё в порядке?»
Включились Адоня и Лиента.
— «Да, всё в порядке, с нетерпением ждем вас».
— «Мы уже близко».
— «Лиента, как ты?»
— «Очень интересно».
— «Твой первый полет должен бы быть другим, без неприятных моментов».
— «Это не важно».
— «Линда что-то объяснила тебе?»
— «Я понял, что нужен вам».
— «Да, ты очень нужен Адоне и мне».
— «Наверно, сейчас нельзя радоваться, но я рад, что нужен вам и ничего не могу с этим поделать. Мне кажется, мы слишком долго идем к вам. Послал бы ты за нами своего духа, Дар, того, что носится с быстротой мысли».
— «Я рад, что после „молотилки“ ты способен шутить», — засмеялся Андрей.
— Я уж сказал: это совсем не важно.
— «Да, я понимаю тебя. Ждем вас».