Поэтому, увидев Консэля, поджидавшего ее в галерее, Адоня решила, что хитрить со стариком нет надобности, ему надо сказать всё так, как оно есть.

— Консэль, ты должен выполнить мою просьбу.

— Говори. Разумеется, я рад помочь тебе.

— Мне надо, чтобы ты держался от меня подальше.

Старик взглянул на нее с недоумением.

— Я не ослышался? В этом будет состоять моя помощь?

— Ты не ослышался, Консэль.

— Позволено ли будет спросить, отчего я впал в немилость?

— В немилость? Ты ведь думаешь одно, а спросил другое, мой милый Консэль.

Адоня вздохнула, помолчала. Потом проговорила:

— Опасно тебе со мной рядом.

— А-а, вот оно как. Тебя, девчонку, под такой бедой оставить, а мне отойти? Зря ты про меня так… Считай, не слышал я никакой твоей просьбы.

— Тогда не просьба — приказ. И я не девчонка, если меня позвали для дела, которое я делаю здесь. — Помедлив, Адоня тихо сказала: — Он предупредил, чтобы я не искала себе союзников, иначе им — тебе, то есть — не поздоровится. И он ни перед чем не остановится.

— Как он предупредить смог? Неужто виделась с ним?

— Он поджидал меня, когда я в замок возвращалась.

— Вот ведь в какое дело втравили тебя. Что же — грозил?

— Нет, союз предлагал. Сулил блага всевозможные.

— Вот это хорошо! Очень хорошо!

— Консэль, я ведь не об этом говорю с тобой. Ты уязвимый. Я стану беспокоиться о тебе, я должна буду взять тебя под защиту. Но у меня уже есть Яссон Гондвик. Если он, негодяй этот, сосредоточит удар на одном из вас… я могу не успеть. Не ставь меня перед таким жестоким выбором.

— Тут и говорить не о чем. Не беспокойся. Это я сперва не понял, как дело обстои

т. Я сделаю всё, как ты скажешь, не сомневайся даже. Нешто я тебе мешать стану? Нет уж, ты о господине бароне позаботься, а я сам про себя подумаю. Только Адоня, девочка, это ведь не из-за угрозы поганца того. Неужто думаешь, что угроза такая испугала бы меня, если бы не господин Яссон? Что он сделает мне? Убьет? Экая беда! Ты знаешь, какой я старый? Ну, помру годом раньше или позже, велика ли разница? От меня уж в замке проку никакого нет. А вот если бы перед концом своим я доброе дело сотворил, вот бы славно было!

— Не мешайся в это, Консэль, я прошу тебя. Избавь меня от бесполезных упреков самой себе, что погубила тебя, не уберегла.

— Да, я сказал уже. Лишних хлопот тебе не доставлю. Буду сидеть в своей норке, как старая, благоразумная мышь. Несладко тебе? — Старик вдруг погладил ее по голове шершавой ладонью. — Сладишь ты с ним, верь моим словам, это я тебе верно говорю. Ишь, как заюлил, — мира запросил, значит? Видно не надеется на силу свою окаянную?

После этого разговора прошло еще два дня. Адоня многое успела сделать. Она очистила Рекинхольмский замок от накопившейся в нем черноты. Эта грязь душила всё живое в замке, обволакивала невидимой вязкой, липучей пеленой, злом входила в мысли и слова; притягивала болезни, ссоры, несчастья, становилась причиной их. Чернота, как ядом пропитывала воду и пищу, люди вдыхали ее вместе с зараженным воздухом, и она селилась в их сердцах, убивала в них любовь. Теперь ничего этого больше не было, замок стал теплым.

На связь с Андреем вышел Калныньш.

— Подведем итоги? С фактами я ознакомился, теперь хочу знать твои соображения. По моим данным явлению этому прецедентов в цивилизации Земли не было.

— И не только Земли — по внеземным цивилизациям то же самое.

— Андрей, какая помощь нужна? Совет считает, что эта работа для Отряда, но, может быть, еще кого-то подключить?

— Вы же знаете наши методы — мы работаем там, где масса ничего не решает. А насчет помощи… И так в любом институте наш запрос идет с кодом «Экстра», любой сектор Генерального Информатория наш, никаких запретов. Остальное — только мы сами.

— Но вас всего трое.

— Пока достаточно. Я взял тех, кто здесь нужен.

— Правда? Без всякой задней мысли? Ильина не из воспитательных соображений взял?

— Кой черт! Вы шутите, Калныньш? Я, по-вашему, арифмометр какой-нибудь бесчувственный? Там Адоня, Лиента — вы понимаете?! — взорвался Андрей.

— Ну ладно, не шуми, громовержец. Хоть помощник-то из него толковый?

— Такой, на которого я рассчитывал, — Андрей взял себя в руки, но голос был угрюмым. Вздохнув, продолжал: — Глеб имеет массу плюсов по сравнению с нами. У него нет специального образования, то есть он еще не узкий специалист, блоков себе не наставил, и мысль совершенно свободна. Прибавьте поразительную интуицию, которая подсказывает из многих направлений нужное. Это как раз то, что нам надо, мы же ничего не знаем точно — где искать, что? Прямой информации ноль, работаем по косвенным.

— Подробнее о работе можно?

— Мы выделили два основных вопроса: почему и как это происходит? Почему? То есть, какая цель преследуется. Обнаружилась очень странная вещь: Линда пыталась установить канал с хронально-информационным полем.

— Выявить источник, начало?

— Да. Но там нет и следа этих событий.

— Как это может быть? Этого не может быть!

— Но ведь есть, — мрачно усмехнулся Андрей.

— А… Линда не могла ошибиться? Я скорее готов в это поверить.

— А я — нет. Как вам такая версия: события формируется именно в тот момент, в который происходит — на пустом месте, из ничего.

— Совсем ерунда! Ничто не возникает из ничего.

— Верно. Тогда вместо этого ничего — чей-то разум?

— Конкретный разум? Но уровень происходящего… Да что ты, Андрей! Это не камень в речку кинуть, чтоб круги пошли. Ты можешь представить личность, способную перекинуть причинно-следственные связи по своему сценарию?

— Да. Это супер-личность.

— Супер-личность… — задумчиво проговорил Калныньш. — Как вы, Разведчики?

— Нет. Мы пытались просчитать его, смоделировать. Интеллект класса «супер». Но вектор духовности отрицательный. Он темный. А это блокирует раскрытие суперспособностей, почти стопроцентная гарантия — он ими не обладает. Он придавлен своим собственным негативом. Однако, некой очень серьезной силой он всё же владеет. Это могут быть только специфические знания.

— Что за знания?

— На мысль о них меня натолкнуло то, что Адоня ими очень серьезно интересовалась, и именно в последнее время, перед самым уходом. Их называли герметическими. В этом названии несколько смыслов, в том числе и такой — тщательно закрытые, чтобы не просочились в мир, в люди. Это оккультизм, мистика, магия. Тех, кто владел ими, называли герметиками.

— Невероятно! Это что же — колдуны-знахари всякие?

— Да у них там своя иерархия. Знахари и колдуны — в их обыденном понимании — это практики начальных ступеней, овладевшие некоторыми приемами. Колдун мог стать весьма значительной, авторитетной личностью, но… на уровне племени, скажем. А герметики, посвященные, становились верховными храмовыми жрецами, их знания давали им неограниченную власть над простыми смертными. И не только над людьми. Доступ к тайным знаниям открывал им суть сущего и возможность воздействовать на изначальное.

— На причины?

— Да, именно. Они меняли события по своему усмотрению, воздействуя на их предпосылки. Но знания эти пришли к людям раньше времени, уровень духовности человечества был еще очень низким. Знания стали опасными, потому что наделяли невероятной мощью, а люди еще не готовы были правильно ею распорядиться. И их закрыли. А что успело уйти к людям — уничтожили вместе с людьми. Помните святую инквизицию? Сложись обстоятельства иначе, цивилизация землян могла пойти по совершенно иному пути — был шанс резко устремиться ввысь, по вертикали. Если бы человек вовремя понял, что совершенствовать, развивать надо свою духовность, а не подпорки бренному своему телу — от кремниевого ножа до торсионных звездолетов. Но крылья отрастать стали слишком рано, люди не научились ими пользоваться, обломали их и остались ползать по земле.

Калныньш задумчиво покачал головой:

— Верно. Осваиваем звездные миры. А уничтожь все эти «подпорки», и окажется, что от пра-пра-предков мы не так уж далеко ушли. Жаль. Как говорится, обидно за предков. Так вы предполагаете, будто кто-то овладел запрещенным, через тайные знания обрел некую силу и теперь успешно использует ее?

— Слишком успешно. И сила у него вполне реальная, и очень опасная. Какие у него цели? Каким образом Адоня оказалась противостоящей его планам? Похоже, что сейчас только она одна сдерживает его, мешает ему реализовать намерения. Не знаю, есть ли у него союзники. Но думаю, он тоже один. Был один, пока не забрал под свой контроль Лиенту. Адониным просчетом он воспользовался очень продуктивно. Но Лиента в сумеречной зоне, это союзник поневоле.

— Что-нибудь еще выяснили об Адоне? Что с ней происходит?

— Нового ничего. Происходит всё на энергоинформационном уровне, то есть в тонких полях. Биополе у Адони и Лиенты отсутствует полностью. Оно существует в каком-то другом пространстве, измерении ли. Очевидно, мир в котором они сейчас пребывают, реально не существует. Он структурирован чьим-то сознанием — впечатлениями, памятью, фантазией. Видимо, это что-то подобное виртуальной реальности, но созданное человеческой волей. Хотя для них этот мир, несомненно, материален. Находясь внутри, они воспринимают его, как физический. И тонкополевая структура меча для них так же смертоносна, как настоящий меч.

— Может, трансперсональная психология могла бы помочь? Парапсихологи? Если попытаться вытащить Адоню сюда, назад?

— А если навредим? Что, если Адоня, действительно, единственное препятствие тому неизвестному? Если только она одна способна выставить против чужой и жестокой силы свое доброе колдовство? Не ее сюда тащить, а ей бы помочь. Если бы тот мир был реальным, мы могли бы попытаться найти вход в него. Вчера я заставил Линду попытаться второй раз вскрыть моё подсознание. Я хотел знать, что происходит с Адоней. У Линды ничего не получилось.

— Как она объясняет это?

— В первый раз она сумела преодолеть блоки. Но в результате это сработало на их усиление. У меня теперь иммунитет, — усмехнулся Андрей. — Мое подсознание сочло, что оно плохо защищено и усилило защиту.

— Худо. Насколько я понимаю, этот путь теперь закрыт?

— Не совсем. Есть еще один способ: снять мою общую ментограмму и на время стереть сознание, блоки в этом случае тоже уйдут, и подсознание будет совершенно открыто. Потом сознание восстановить по ментограммам.

— Ты с ума сошел! Я запрещаю! Малейший сбой, и вместо тебя мы получим Бог знает кого!

— Вы можете предложить другой способ?

— Это ты называешь способом?! Это черт знает что! Не вздумай давить на Линду! Думай, думай, Разведчик, не пори горячку. Линда у тебя умница, только не дави на нее. Как руководитель, я запрещаю твой способ, а как человек… Андрей, прошу, не надо.

— Мы будем держать вас в курсе происходящего.

Эстебан больше никак не проявлял себя, но Адоня чувствовала приближение грозы. И внутренне она уже была готова, когда утром третьего дня Лиента ударом ноги распахнул дверь ее комнатушки, и дубовое творило хрястнуло о стену. Чуть побледнев, Адоня поднялась ему навстречу. Он с ненавистью впился глазами в ее глаза, желваки бугрились на скулах.

— Какая ты тварь! — четко и раздельно произнес он. — Чем помешал тебе старик?

Адоня отшатнулась.

— Консэль?! Что с ним?!

— Да, именно так — чистота и невинность! Как искусно твое притворство!

— Ради Бога — он жив?

— Замолчи! Или я забуду, что ты женщина! — вдруг голос Лиенты сломался, наполнился тоской.

— Чем он так досадил тебе, глупый, выживший из ума старик?.. И он еще защищал тебя!

Адоня увидела, как влажно блеснули глаза Лиенты, и это болью отозвалось в сердце: Лиента, вождя лугар, не умел плакать. Что же сделали с ним такое?..

— Люто! — проговорила она и до боли закусила губу, умолкла, потому что любое ее слово сейчас — масло в огонь гнева Яссона Гондвика.

— Моя вина, — проговорил он. — Теперь я вижу, что совсем не зря предупреждали меня… Да, так именно ты и действуешь — не получилось у тебя со мной, так ты по-другому придумала — взялась за тех, кто мне дорог, чтоб совсем один остался! Почему так поздно я понял, почему не выгнал прочь? Прости меня, старик, на моей совести твоя смерть.

Он схватил Адоню за руку и вытолкнул из комнаты.

— Убирайся! И если ты сейчас попытаешься сказать хоть одно слово, я велю забить тебя камнями.

Адоня не видела дороги от застилавших глаза слез, кусала губы, чтобы не расплакаться. Не ожидала она, что следующей мишенью станет Консэль, уверена была, что выполняет негласно заключенный договор с Эстебаном, и старику ничто не грозит. И вдруг этот удар под вздох, так, что и не продохнуть.

— Эй! — услышала она голос в темном переходе, и из тени выступил Эстебан.

Слезы Адони моментально просохли — он ведь пришел полюбоваться на ее слабость.

— Ты что, не собиралась попрощаться со мной? Мне будет тебя не хватать, честное слово!

Веселый, бесшабашный взгляд легко отбил две молнии Адониных глаз.

— Люто… — проговорила она. — Зачем так люто? Неужто за то лишь, что в замке за тобой подчистила?

Он с выжидательной улыбкой молча смотрел на нее, не торопился отвечать. Потом беспечно махнул рукой:

— А зачем мне причина? Заскучал по тебе, вот и напомнил. А заодно и проверить хотел, хватит ли у тебя силы, чтоб и старика прикрыть? И прямо скажу — не на высоте ты оказалась. А теперь еще совесть мучает, да? — в его голосе звучало почти искреннее сочувствие.

— Что ты с ним сделал?

— Я? — изумился Эстебан. — Ты и вправду подумала, что старикана я прихлопнул? Фи-и! Об кого руки марать! Старик свалился с лестницы, пока до низу долетел, успел с душой расстаться. А это была милосердная смерть, правда? Да, пожалуй, не стану я отказываться от своего участия, хотя дельце это мой актив не особо украсит. Старик на неприятности давно напрашивался, торопился сунуть нос куда не следует, а ноги за любопытным носом уже не поспевали, он ведь ста-а-аренький был, надо было тебе всё же пожалеть его. Ты думаешь, он правду говорил, когда обещал не лезть ни в свое дело? Врал, разумеется. Но тебе удобно было поверить ему. Нет, не пожалела ты его. — Эстебан лицемерно вздохнул. — Жаль, он хорошим слугой был, только уж очень хотелось глупому старику разузнать, где та игла, на конце которой моя смерть запрятана.

Он вдруг подошел, взял Адоню за руки, участливо заглянул в глаза.

— Ну что, плохо тебе? Поверь, не хотел я ему зла, защищался только. Прости. Меньше всего я хочу враждовать с тобой. Я не хотел, чтобы всё так получилось. Выслушай меня. Ты спрашивала, чего я хочу. Любви хочу. Твоей. Всё, что прежде было — так, марку перед тобой держать пытался, хотел выглядеть… Глупо… То всё пустое, Адоня. Я люблю тебя, голову потерял.

— Ты чудовище, черный Эстебан. И нет для тебя ничего святого. Зачем понадобилась эта очередная ложь?

— Придет время, и ты поверишь. Моя любовь ни перед чем не остановится. Если надо будет убивать, значит, я буду убивать, а количество значения не имеет. Мы достойны друг друга, и я буду стремиться к тебе, как к самой желанной награде. Всё остальные — пыль на моем пути.

— За твоим многословием короткая мысль — Консэль, это только начало. Это я должна понять? Ты решил шантажировать меня?

— Нет же, нет! Правду тебе говорю — хочу одного только — любви твоей. У ног твоих лягу рабом покорным… А всё то — оттого, что наоборот… Черное ты во мне будишь, дьявола… и я не могу устоять перед ним, пока он вдоволь не натешится… Спаси меня, от себя самого спаси!

— Отпусти Лиенту, тогда я стану с тобой говорить.

— Ты сама виновата в том, что он здесь оказался. Мне только ты одна нужна была, и я вызвал тебя в свой мир, как иначе я мог бы соединиться с тобой? Нет моей вины в том, что всё так получилось.

— Хорошо, пусть моя вина. Но дай мне ее исправить, пусть он уходит.

— Только если ты поклянешься, что останешься со мной и будешь верной спутницей моей. Поклянешься клятвой, которую не посмеешь нарушить — жизнью Андрея Графа.

— Разве ты не слышал? Я сказала — отпусти Лиенту, тогда я буду говорить с тобой.

— И всё? Нет, этого слишком мало. Нет моей вины и в том, что твой соплеменник, который, кстати, немало добавил к твоим страданиям, — не виноват я, что он и Яссон Гондвик стали два в одном. А Гондвик мне нужен. Я говорил, что он — это мое будущее. Я готов принести Вселенную к твоим ногам, а ты требуешь от меня стать нищим. Нет, этого не будет. Я буду делать то, что считаю лучшим для нас обоих, даже против твоей воли. Всё равно, придет время, когда ты оценишь мой подвиг во имя тебя и отдашь мне свою любовь. Иначе не может быть, потому что слишком люблю тебя.

— Всё ложь, Эстебан. Черная, гадкая ложь. Любовь не завоевывают ни красивыми словами, ни угрозами. Я это знаю ни с чужих слов.

Эстебан презрительно скривил губы:

— Твой Граф научил тебя любви? А почему ты не хочешь испытать мою? Хотя бы для того, чтобы сравнить. Может, боишься в нем разочароваться?

— Ты не можешь никого любить, потому что слишком любишь себя. Я еще не знаю, какую цель ты преследуешь, но ведет тебя совсем не любовь.

— Адоня, не надо быть против меня, я не камешек, который ты играючи отшвырнешь с пути. Я — глыба, и ты больно об меня ушибешься. Назад тебе ходу нет. И соплеменника твоего я не отпущу хотя бы потому, что он держит тебя здесь получше всякого якоря. Живой или мертвой, но ты останешься со мной.

— Мертвой? — усмехнулась Адоня. — Ты забыл, что я не Консэль?

— А если я сейчас вот так положу руки и чуть сожму их?..

Подобно сполоху молнии сверкнуло между ними и отшвырнуло Эстебана, ударило о стену.

— Я слишком зла сегодня на тебя, поостерегись. Помнишь, я предупреждала тебя о Консэле? Я — помню.

— Постой, куда ты? Зла, так вот я — отведи душу, легче станет.

Адоня усмехнулась:

— Нет, зло — твоя стихия. Лишь низкий слушается того, что нашептывает зло.

Она круто повернулась и пошла к выходу.

Глеб где-то пропадал уже почти сутки. Линда пыталась связаться с ним, но он попросил не мешать, и обещал скоро вернуться.

Его глейсер чиркнул по ночному небу, заслонил на мгновение крупные южные звезды и опустился перед входом. Он вошел, ткнувшись плечом в косяк. Андрей взглянул на него и проговорил недовольно:

— Э, друг мой, нам не нужны лишние проблемы. Ты почему в таком виде? Думаешь, в таком состоянии голова лучше работает? А ну, марш спать.

Глеб рухнул в кресло и, закрыв глаза, пробормотал:

— Голова у меня совсем не работает, поэтому ты мне, командор, не мешай. Я сейчас всё скажу, а потом спать. Линда, ты здесь?

— Здесь, Глебушка, здесь.

— Линда, ты мне друг, я знаю. Дай спорамину.

— Ого, даже так! — проговорил Андрей, кивнул Линде.

Глеб положил в рот капсулу, посидел секунд пять, резко выдохнул и выпрямился в кресле.

— Я кучу информации переворошил, и вот чего в результате придумал: получается, в оккультизме и колдовстве мистики никакой нет, а всё законы: физики там, квантовой механики, фрактальной геометрии, математики и тэдэ и тэпэ. Но это мы теперь разными научными терминами всё объяснить можем, а тогда одна голая практика была, без никакого теоретического обоснования: получалось и всё, а почему — Бог его знает. Или дьявол. Ну, а коль от нечистого — умельцев этих боялись во все времена и при всякой возможности уничтожали. Но теперь наука утверждает: всё происходит на чисто материальном уровне. Всё сотворенное при помощи магии — материально! Что такое привидение? Чем оно отличается от голограммы? А сотворить такую голограмму-привидение теперь — проще простого. Андрей, скажи за меня, как сделать голограмму?

— Изволь. Чтобы получить голограмму, надо информацию о ней записать в диапазоне световых волн. С этим прекрасно справится компьютер.

— А свет — материя?

— Ну… да. Есть частицы — носители света. Можно сказать, что свет, это тонкополевая материальная структура.

— Вот! Материальная! Значит, можно сказать, что голограмма — материализованная идея?

— Заносит тебя…

— Постой, только «да» или «нет».

— Скорее «да». Но к абсурду это еще ближе.

— Ага. Классическая реакция на открытие, ступень первая. Следующие знаешь или подсказать?

— Глебушка, ты наглец. Если ты собираешься хамство свое списать на неработающую голову…

— Постой, — Андрей жестом остановил Линду. — Не отвлекайся, Глеб.

— Про голограмму, это я так, для примера, а суть вся в этих словах — материализованная идея! Я сейчас, пожалуй, не смогу вразумительно объяснить, но дело в том, что идею не только в виде света можно материализовать, но и в плотном, физическом теле. Парафизики такие исследования ведут, но они закрытые, ведь этак можно любого монстра придумать и материализовать.

— То есть, появится нечто вроде голограммы, но уже не в световых волнах…

— Да, да, именно! Адоня и тот, неизвестный, владеют даром такой материализации. Они сотворили тот мир. Я так думаю. Он не тонкополевой, он — настоящий. И всё там настоящее. Темная сторона — творчество того непонятно кого, а светлая, это Адоня против него работает.

— Та-а-к… — медленно, в раздумье протянул Андрей. — Идиотизм полный. Но на эту версию всё ложится… Нет! — посмотрел он на Глеба. — Не ошибся я в этом Малыше! Ну, дальше мы сами, а тебе — три часа сна в БИСе. Ум мой соглашаться со всем этим не хочет, но интуиция подсказывает, что где-то близко проходит золотоносная жила. Нельзя войти в сон, в мираж, но в реальность прийти можно! Надо только отыскать ее.

— Да. Дело за малым — как искать?

— Не знаю пока. Может быть по той связи, что существует между мной и Адоней.

Лиента гнал своего алхетинца — сквозь лес, через ручьи, мимо прозрачных березовых рощ. Он будто хотел убежать от того непонятного, противоестественного, что происходило с ним и вокруг него. Только когда дыхание коня стало вырываться с хрипом, он натянул поводья и сошел в высокую траву. Некоторое время вел его в поводу, потом расседлал, пучком мягкой травы вытер потемневшую от пота спину, хлопнул ладонью — отдыхай. И сам раскинул на траве плащ, лег ничком на него.

Он задремал, или грезил, или задумался глубоко — из сумрака проступило лицо проклятой колдуньи. Онг Гондвик вздрогнул и перекатился на спину, запрокинул голову в высокое чистое небо.

Расскажи он своим товарищам по академическому курсу, какие вещи с ним происходят — подняли бы на смех. Да он и сам с удовольствием посмеялся бы, не коснись его так близко. И совсем уж не до смеха стало сегодня… Несчастный, добрый Консэль…

Когда Эстебан в первый раз предупредил его, что девчонка опасна, он только рассмеялся в ответ. И каким же самоуверенным глупцом показался он тогда верному товарищу. А потом Эстебан показал, как Лигита передала повару флакон и сделала подробную инструкцию, как его применить. Повезло, что Эстебан столько всего знает, повидал в своих путешествиях. И главное — умеет распознавать, чувствует волшбу. Яссон усмехнулся — неужели это он на полном серьезе размышляет про ведьм, магию, заклинания какие-то дремучие? Бог мой, как можно совместить эту непроходимую дремучесть и их просвещенный век? Но рассказы серьезного, знающего Эстебана так убедительны. Да и она сама напомнила о войне, которая ведется против них в королевстве. Зачем она это сказала? Уверена в своей неуязвимости?

А чем, если не магией, объяснить то, чего Яссон не рассказал даже другу. Тот странный сон. Как, если не с помощью магии, вошла она в его кошмар? Тогда она всю ночь без помех творила над ним свою черную мессу, шептала дьявольские заклятия. Не получается успокоить себя тем, что это только совпадение — приснилась, мол, чего не бывает. Увы, приходится признать, что именно с помощью ведовства проникла ведьма в его сон, а он так легкомысленно посмеялся над предупреждением Эстебана.

Онг Гондвик протяжно вздохнул. Красивый был сон. И после него страшные кошмары больше не повторялись… хотя ночей он боится по-прежнему.

До недавнего времени Яссон легко объяснял себе эти сны-приступы — бунт растревоженных нервов, следствие потрясений, которые он испытал, в короткое время лишившись близких. Но эти разумные объяснения не избавляли его от леденящего ужаса, который пронизывал Яссона с жутким постоянством: ежевечерне, минута в минуту, едва солнечный диск уходил за горизонт… Днем он мог спокойно думать о ночном кошмаре, анализировать, давать себе слово, что на этот раз во что бы то ни стало совладает с собой… Но приходила минута заката, и прерывалось дыхание, липкая испарина покрывала тело, волна внезапной жути в одно мгновение ломала волю. Сам кошмар приходил к нему далеко не каждую ночь, но предзакатная жуть повторялась с постоянством закономерности. И в предчувствии ее Яссон становился нервным, раздраженным. Порой ему казалось, что страх этот гнездится не в нем, он налетает, как вихрь. Но откуда?

Когда Лигита исподволь завела речь о чудодейственной знахарке, он отмахнулся — делай, что хочешь, только оставь меня в покое. Он настолько не придал этому значения, что тут же забыл про пустячный разговор. Но за вечерним бокалом вина Эстебан совершенно неожиданно тоже заговорил о ней. Именно от него онг Гондвик впервые узнал, что пресловутая ведунья не древняя безграмотная бабка, как представлялось ему. Эстебан, искренне озабоченный, предостерегал его, но он не захотел огорчать Лигиту и отменять свое дозволение. Однако Эстебан пробудил в нем некоторый интерес, и он захотел взглянуть на нее, потому распорядился сразу привести к нему. Но даже увидев, он не мог заподозрить, как прав Эстебан, какой оборот примут события в замке.

Он источала ложь с самого первого мгновения. Она сама — вся ложь, даже внешность соткана из обмана. Кажется невинной и милой. Ослепляют лучистые глаза, но лишь затем, чтобы нельзя было заглянуть в их глубину, увидеть таящееся на дне… И они так переменчивы. Прекрасны летучие волосы. Но обовьют пряди, как змеи, заплетут, одурманят чудным запахом. Тоненькая фигурка, изящные руки, голос спокойный и нежный — дьявольская оболочка, ловушка для неискушенных душ!

Барон Яссон тряхнул головой, прогоняя наваждение. Она уродлива! Потому что отвратительно ее истинное лицо. И знает ли ее кто-нибудь так, как знает он? Нет, не знает. Даже Эстебан может только догадываться, что скрывает дьявольская маска невинности.

Но к нему она является без этой маски — безликая, но в неприкрытой истинности своей — страшный Черный Человек, Человек Без Лица. Интересно, зачем она сохраняет в тайне свою внешность, напускает беспамятство? Позволяет помнить все подробности ночных кошмаров, но заставляет забывать ее саму? Или на самом деле она так уж безобразна? Неужто женское кокетство присуще и этому монстру — желание быть привлекательной, хорошенькой. Это отвратительно!

Как спокойно ему было, когда он верил в то, что говорил себе — должно пройти время, оно панацея всему, и тогда всё прекратится само собой. Он сильный, здоровый, его рассудок выдержит… А теперь? Как бороться со змеиным коварством оборотня? Что противопоставить? У него нет оружия против него. Ну выгнал из замка, как советовал Эстебан. Но ведь кошмары начали мучать его задолго до ее появления в замке. Неужто она снова примется за прежнее? Яссон судорожно переглотнул.

Как она чудовищно изобретательна, и как странны сны, похожие на явь. Боль была даже слишком реальна, когда ее извращенное воображение подсказало устроить встречу в камере пыток и продемонстрировать весь арсенал палача на нем самом… А крики той несчастной… Он до сих пор их помнит. Это была другая ночь. Следуя фантазии бесчеловечного сценариста, он должен был наблюдать казнь любимой женщины. Ее убивали долго, каким-то совершенно изуверским способом. Он в эти часы ощущал себя в абсолютной безопасности, но сердце разрывалось от горя, он оглох от криков и сорвал голос, и умирал бессчетное число раз…

Кажется, даже ей самой он не желает тех страданий… Может еще и поэтому претит мысль передать ее в руки королевских стрелков, хотя это такое простое решение его проблемы. Однако… что-то в этом непорядочное. Даже и не перед ней, а перед самим собой, она-то, возможно, как раз и заслуживает. Для нее запрещенного нет. Несравненно страшнее физических пыток нравственные терзания, которые она заставляет его испытывать. Страдания плоти затихают в течении нескольких часов и отходят от него, а нравственные терзают бесконечно долго. Так было в тот раз, когда ему предложено было просто повспоминать. В результате всё, что он считал самым светлым в своей жизни, было очернено. Обстоятельно, убедительно, с доказательствами ему показывали изнанку событий, подоплеку поступков дорогих Яссону людей. И светлое представало черным, чистое — низменным, бескорыстное — лживым, любовь — похотью…

Неужели теперь всё начнется заново? Кажется, что легче умереть. По крайней мере, это будет только один раз.

Барон Гондвик сжал зубы, усилием воли прогоняя мучительные раздумья. Сел, обхватил руками колено. Вокруг было просторно, светло, покойно. Совсем не так, как в его душе. Чисто зеленели поля, блестели на солнце зеркальца озер. Солнце уже покатилось вниз, надо было возвращаться.

Лиента негромко посвистел, подзывая коня. Алхетинец вскинул голову.

— Пора домой, — Лиента протянул руку. — Иди ко мне.

Конь настороженно косил большим влажным лиловым глазом и не трогался с места.

— Ну, в чем дело, Азгард? — недовольно проговорил Лиента.

Обычно скакун слушался его с одного слова, они всегда прекрасно понимали друг друга.

Лиента подошел, набросил на шею коню уздечку. Алхетинец внезапно захрапел, рванулся в сторону. Лиента, не ожидавший этого, упал, покатился по траве. Подняться не торопился, чтобы не напугать еще больше чем-то взволнованного коня.

— Азгард, — позвал он ласково. — Кто тебя напугал, малыш? Здесь нет никого. Иди ко мне, дурачок.

Конь захрапел и тревожно заржал, вскинулся на дыбы и стрелой промчался мимо Лиенты, опахнув его горячим ветром.

— Азгард! — растерянно воскликнул Лиента, провожая взглядом скакуна, который пронесся вниз по склону, и через минуту скрылся в роще.

— Тьфу, дьявол! — выругался с досады Лиента. — Вот это мне еще сегодня!

Он осмотрелся с вершины холма. «Ничего страшного, — успокоил он сам себя, подавляя вспышку раздражения. — Вон там, за лесом — деревушка. Надо пойти и взять у крестьян коня, прогулка всего лишь немного удлинится. Но времени еще предостаточно, до сумерек лесок этот можно вдоль и поперек исходить». Лиента поднял плащ и пошел вниз. Ярко светило солнце, щелкали по ботфортам крупные головки ромашек, лилась с неба заливистая трель какой-то пичуги, и Лиенте в голову не приходило обеспокоиться по поводу досадного происшествия.