Анну пугали люди, бок о бок с которыми пришлось жить. Её тревожили странные личности, которые никогда не появлялись дома, в селе, но в Ораниенбауме их оказалось в избытке. Мужчины с пронырливыми глазами, пугающими ухватками, с грязными шейными платками, которые, видимо, должны были придавать хозяину вид щёголя. С ними в компании часто появлялись неряшливо одетые женщины с визгливыми голосами и вульгарным хохотом. Анне делалось стыдно за их поведение, потому что они были не из местных, а такие же как она с Хансом — прибывшие из-за моря.
Счастье ещё, что не пришлось жить с ними под одной крышей, и она не уставала благодарить Ханса за комнатку, которая стала настоящим убежищем. Люди из бараков жаловались, что эти вызывательские пройдохи не дают покою, ночи напролёт играют в карты, бранятся между собой и с соседями. Дело доходит до драк и поножовщины, и нет на них управы. Самых зловредных сажают в каталажку, да их таких много, разве всех пересажаешь. Анна боялась одна выходить на улицу, и с Хансом боялась тоже — а ну, начнут обижать да задирать. Ханс не смолчит, и неизвестно, чем дело кончится. Но в четырёх стенах тоже ведь не просидишь, и они старались прогуливаться подальше от центральных улиц с кабаками и пьяными компаниями.
Однажды на берегу залива они познакомились с аптекарем Якобом и его женой Мартой, и как-то скоро прониклись к ним доверием. А пожилым супругам Берг оказались симпатичны юные, скромные молодожёны. Эта встреча привела к неожиданной дружбе, и теперь они часто бывали вместе. Бергам тоже удалось снять жильё, и они даже приглашали Ханса с Анной к себе в гости. Позже Берги рассказали, что единственная их дочь умерла в младенчестве, а больше Бог не дал, хотя детей они очень хотели. В Россию собрались, когда в доме случился пожар, в нём сгинула и аптека, и всё нажитое.
Якоб был всего лишь аптекарем, но знал, кажется, обо всём на свете. Анна с Хансом восхищались его знаниями и суждениями, способны были слушать часами, и удивлялись единственно тому, откуда же он знает о вещах, простому аптекарю, вроде бы, недоступных. Когда они посетовали на близость неприятных и опасных людей, то узнали от Якоба, почему таких людей оказалось рядом столь много, кто такие вызыватели, и ещё он похвалил Анну за её чутьё, когда она наотрез отказалась иметь дело с вызывательскими вербовщиками.
— В год, когда огласили Манифест российской императрицы, тогда о вызывателях ещё и слуху не было. Тогда такими, как мы, занимались только русские дипломаты. Вызыватели объявились примерно через полгода. Как ты думаешь, Ханс, почему?
— М-м-м… Я не знаю, — смутился Ханс.
— Вот вас кто позвал ехать в Россию?
— Никто не звал. Узнали про Манифест, сами поехали в Ульм к комиссару Мейкснеру.
— Вот. А много ли нашлось таких, как вы, чтобы сами так-то решились. Немного. Потому как призыв Екатерины не услышали. И тут заработали вызыватели, разослали повсюду агитаторов, чтобы рассказывали людям, манили, убеждали, договора прямо на месте подписывали. Но русские дипломаты следуют указанию, что России особливо нужны земледельцы и пахотные люди. Они потому ещё разборчивы в подборе людей, что оплата за работу с нашим братом у них твёрдая и не зависит, сколько договоров у них подпишут. А вызывателям за каждого человека платят, вот они и тащат всех подряд, лишь бы побольше народу набрать. Оттого мы и видим такое, — кивнул Якоб себе за спину.
— Откуда же вам всё это известно? — не утерпела Анна. — Вам будто кто докладывает об этом обо всём.
— Так и есть, — рассмеялся Якоб. — Знаешь сколько народу ко мне в аптеку шло. Кто за микстурой, а кто и поговорить. Там словечко услышишь, там другое, сложишь их, обдумаешь. Вот и получается картинка.
Якоб, видимо, обладал незаурядным аналитическим умом, чтобы из обрывочных сведений сложить ясную и истинную картину происходящего.
Манифест не дал результатов, которых ожидала Екатерина. Стали искать другие пути и способы. В феврале 1764 года посол в Париже князь Голицын заключил соглашение с тремя французами: де Боффе, де Теривом и Прекуртом. Это и были вызыватели, как именовали их в российских документах. Договор заключили на полгода, с возможным его продлением. Они должны были через многочисленных агентов вербовать колонистов по всей Европе. Затем организовать переезд своих колонистов. И более того, обязывались приехать в Россию для организации колоний на отведённом под поселение месте, управлять ими и за всё это брать часть доходов в свою пользу.
В том же году вызывателями стали Пите и Ле Руа, а через год договор заключили с Борегардом. Последний сумел произвести столь приятное впечатление, что договор с ним подписали на три года. На первый взгляд, работа вызывателей должна была принести большие выгоды. И никто не мог предположить, какими будут последствия этого шага.
Вызывателям была предоставлена полная свобода действий по набору колонистов. Договор они заключали с Канцелярией опекунства, и в своих действиях выходили из-под контроля русских дипломатов. С одной стороны, это развязывало им руки, и они на свой страх и риск вербовали людей в тех странах, где делать это было запрещено, тайно вывозили колонистов на сборные пункты. Вроде бы русские дипломаты тут ни при чём. На деле действия вызывателей постоянно создавали для дипслужб России проблемы, то и дело надо было помогать зарвавшимся вербовщикам уходить от наказания за нарушение местных законов.
Вызывателям не было дела до нравственных качеств вербуемых и их пригодности к труду. Главным было стремление набрать их как можно больше. Это неминуемо вело к сбору всякого сброда и бродяг ради получения вознаграждения. Только Прекурт и Ле Руа сами нанимали на работу комиссаров и агитаторов. Борегард, заключив контракт, переложил это на своих доверенных, и его не интересовало, кто и как ведёт набор колонистов. О самих вызывателях имеется не так уж много сведений, но даже эта малость характеризует их как настоящих авантюристов той эпохи. Очень занимательна история полицейского инспектора Менье де Прекура, королевского советника, инспектора парижской полиции, в 1757 году он инсценировал свою смерть, но через несколько лет возрождается в роли вызывателя. Личность барона Борегара скрыта покровом тайны — ни французская полиция, ни историки последующих веков не смогли установить его происхождение. Интересными личностями были и его агенты-вербовщиков. Так полковник Рапен служил поочередно чуть ли не во всех европейских армиях, и шпионил в пользу Пруссии. Сабревиль, он же Кабюссон, оказался беглым каторжником, проплавал одиннадцать лет на галерах. Однако, в деле с немецкими колонистами им надо отдать должное. За дело они принялись рьяно, и половина переселенцев — их заслуга.
Русский посол Смолин докладывал, пока набор колонистов шёл без нарушения местных законов — до работы вызывателей — германские феодалы высказывали своё недовольство лишь тем, «с каким невероятным легкомыслием великое множество семей переходит в подданство России, некоторые районы просто обезлюдели».
Но как только активно заработали вызыватели, и особенно Борегард, ситуация резко изменилась.
Ряды вызывательских колонистов быстро пополнились всякого рода должниками. И это был удар по многочисленным средним и мелким феодалам, для которых долговая зависимость была одним из способов удержать в своём подчинении разорённых войной крестьян.
В Европе росло возмущение колонизаторской политикой России, выходили запреты на выезд колонистов, сначала из отдельных государств, а позже — и целых регионов. Нарушителям грозила каторга и конфискация имущества, а агитаторам и комиссарам арест, телесное наказание, вплоть до смертной казни. Но все эти меры германских государей оказались тщетными. Взбудораженные вызывателями немцы отправлялись прямо в Любек, записывались в колонисты и уезжали в Россию.
Обстановка с каждым днём обострялась, росло недовольство чересчур энергичной деятельностью вербовщиков. Российские послы при европейских дворах и резиденты просили как можно скорее прекратить вербовку колонистов. Князь Голицын в письме Екатерине II настаивал на этом для сохранения добрых отношений с государствами в Германии. Пятнадцатого мая Смолин без согласования с Петербургом распорядился прекратить отправку колонистов в Россию. Наконец, в ноябре 1766 года во всех заграничных газетах печатают объявление о прекращении вызова колонистов, утверждённое императрицей. В нём говорилось о великом успехе Манифеста, но: «как нынешнего года летом выехало иностранцев в Россию на поселение такое множество, какового и ожидаемо не было, на будущее время выход иностранцев в Россию на поселение прекратить до тех пор, пока все доныне выехавшие колонисты, получив дома, нужные инструменты, скот и все прочие потребности, действительно в работу не вступят и собственного пропитания иметь не будут».
Однако прекратить выезд колонистов немедленно, одним днём было невозможно. Как отказать в приёме тем, кто уже подписал договор, собрал пожитки и тронулся в путь? Это с одной стороны. А с другой — вызыватели и их эмиссары не спешили выполнить требование, ведь это лишало их источника дохода.
Вызыватели своей выгоды не упускали. Фальшивые контракты были в порядке вещей. Переселенцы часто не знали, что за контракт они подписывают: французам давали на подпись текст на немецком языке, немцам — на французском. У Ле Руа и Прекурта условие, что в России колонисты будут под юрисдикцией вызывателя и должны платить десятину, дописывалось после подписания документа.
Но откровенное мошенничество Прекурта и Ле Руа не шло ни в какое сравнение с делами Борегарда. Только на неправильной выдаче денег на проезд и питание он заполучил огромную сумму в тридцать тысяч триста восемь рублей. Для сравнения: десяти копеек хватило бы на день, чтобы не быть голодным.
В августе был организован спецрейс, который доставил из Гамбурга в Петербург двух секретных арестантов — вызывателей Ле Руа и Прекура. Они были арестованы по обвинениями в мошенничестве.
Борегард в мае, когда посол Смолин распорядился прекратить отправку колонистов в Россию, был в Петербурге и охотно согласился исполнить распоряжение, доказывая Канцелярии свою честность. Сообщил, что для этого и для наведения порядка в финансовых делах он должен поехать в Европу. Из Петербурга он выехал, но в Европе не объявился, его агитаторы продолжали работать до глубокой осени.
Ну в самом деле, странно было бы ожидать, что иностранцы приехали из далёких стран бескорыстно, волонтёрами потрудиться на благо Российской империи.