В тот день хоронили маленького Питера, трёхлетнего племянника Теодора. Мальчонка рос удивительным. Иной раз такие разумные суждения высказывал, взрослые диву давались — откуда что бралось в светлой головушке. «Большим человеком будет», — не раз приговаривал с гордостью дед Иосиф, глядя на внука. Может, и стал бы… кабы не голод. На глазах таял малыш, куда делся смех заливистый и забавы, а глаза на исхудавшем бледном личике делались большими и на удивление взрослыми.
Отец с матерью от себя кусок отрывали, подкармливали младшенького, а всё же не спасли — зимой то ли застудился сильно, то ли ещё какая болезнь приключилась, а только справиться с ней не хватило сил у малыша.
На кладбище все плакали и горевали о любимчике, смотрели, как растёт земляной холмик на его могилке. Ещё один из тех, под которыми упокоились в эти лютые годы родные и близкие. Много было вокруг новых холмиков и прибывали они так быстро, что зима не успевала присыпать их снежком.
Теодор после похорон стал задумчивым и молчаливым. Отец посматривал на него, но тоже молчал. А наутро сын то в кладовой что-то искал, то на печи в тряпье рылся, потом озабоченно спросил:
— Мути, где-то был у нас мешок холщовый. С лямками. Не знаешь ли, где он?
— Я его прибрал, — вместо жены ответил Иосиф. — Только присядь-ка, сынок, скажи сначала, удумал чего?
— Хватит нам своих хоронить, отец. Пойду в Мариенталь. И не один, мы вчера сговорились.
— Это с кем же? — сощурил глаза Иосиф.
— Братья Кеслеры, Мартин Роу, ещё кое-кто…
— Из наших тоже?
— Нет пока, но я поговорить хочу…
— Решили с Советами воевать? — перебил его отец.
— Да Советов тех две горсти осталось — на той стороне в Марксштадте, да у нас в Голом Карамыше. И всё, кончилась власть коммунистов. Разделим продукты, что у нас же Советы награбили, больше никто в нашей семье не умрёт.
— Как никто? Ты что, не слыхал, что делают в освобождённых от Советах сёлах? Что в этими самыми «Советами» делают? С сельсоветчиками, с коммунистами, активистами? Что с Якобом твоим любезным сделают? Или ты в Мариенталь воевать, а он в Голый Карамыш? Вот славно-то!
— Он не коммунист и не сельсоветчик, — мрачно буркнул Теодор.
— Ну, ну, чего остановился-то? Не активист? Это наши знают, что он хлебные ямы продотрядам не указывал и не был с теми, кто схроны с продуктами потрошил. Но раньше на митингах громко за советскую власть агитировал, и не только в нашем селе. Думаешь в том же Мариентале про это забыли?
Отец помолчал, будто ожидал, что скажет Теодор, но тот молчал тоже.
— Ты бы не вещмешок искал, а пошёл бы к Якову, да поговорил с ним. Он-то не надумал ли идти советскую власть спасать? Ты мозгами, сынок, пошевели, и поймёшь, что мы сейчас как промеж двух огней. Советы в Голом Карамыше не усидят, такое вполне случиться может. А как бунтовщики Мариенталь-то назвали? Запамятовал я.
— Штаб Восточного фронта повстанцев.
— Вот-вот, и как только они с советами в Голом Карамыше покончат, начнут села чистить. До Урбаха дело быстро дойдёт, мы же под боком у этого самого штаба. За нашим Якобом точно придут, и скорее всего, всю семью с ним прихватят. Теперь дальше думай: не будет так, что скинули коммунистов во всём Поволжье, досыта всех накормили, и зажили припеваючи. Не-е-ет, правительство советское такое не допустит. Оно, считай, ещё на взялась как надо за тутошних вояк. А вот когда возьмётся, да придавит их, тогда всем нам, родне всей, сильно плохо придётся.
— Почему это?
— Так ты же собрался идти воевать с советской властью.
Отец печально смотрел на сына, потом проговорил:
— Если под Карамышем живой останешься и если потом не расстреляют, то загребут за тебя всю нашу семью за колючую проволоку, в концлагере сгинем.
С девятнадцатого года в немецком Поволжье была введена всеобщая трудовая повинность. Создавались Трудовые армии, военно-строительные дружины, которые работали на строительстве железной дороги Александров Гай — Эмба, на лесозаготовках в пойме Волги, строили укрепления по линии фронта, рыли окопы для Красной армии. Семь с половиной тысяч крестьян Поволжья было мобилизовано перевозить собранный продотрядами хлеб к пристаням и железнодорожным станциям.
В это же время появились концентрационные лагеря. Они были одним из способов перевоспитания неугодных. Идею создания лагерей в первые годы советской власти предложил
В Области немцев Поволжья такой лагерь был создан в окрестностях Марксштадта. В 1920 году в нём содержалось пять тысяч человек, причём не только самих «виновников», но и их семьи вместе с детьми.
— Так вот сын, ты думай про то, как семьям нашим сейчас промеж этих двух огней выжить, не дать себя увлечь ни туда и ни сюда. Иди, с Якобом поговори. Он не дурак, ты от него услышишь то же, что я сказал. Он наверняка подумал уже, где ему на эти дни укрыться. Да и приятелям твоим, заговорщикам, тоже не лишне бы пару слов сказать. Вот такие дела, парень, — отец пристукнул по столу ладонью, будто ставил точку в их разговоре.
Теодор молчал, глядя в стол. Потом встал, и вышел из дому.