Алёна собственную волю обретает
Услыхав долгий вздох — будто пробудился кто — Веда опустила долу свой царственный взгляд. В нескольких шагах от ступеней её снежнобелого престола стояла тоненькая девица в небесно-голубом сарафане. Веда молчала, глядела на неё с ожиданием. Девица поклонилась низко:
— Государыня моя…
— Молчи! Не то! — резко прервала Веда, зелёные глаза полыхнули досадой.
— Дозволь приветствовать тебя, как надлежит… — растерянно начала девица.
— Опять не то! — в глазах Веды и гневный упрёк, и мольба, и беспокойное нетерпение.
Девица вскинула голову, и вдруг рассмеялась легко:
— Не чаяла я к себе самой на встречу прийти!
И в ответ точно такой же смех просторно рассыпался.
— Наконец-то! Я уж тревожиться стала, что получила не то, чего ждала!
Веда быстро сошла по ступеням, взяла девицу за руку.
— Ну, здравствуй, Алёна!
— Здравствуй, Веда-хозяйка.
— Не хозяйка я тебе, Алёна. Понимаешь ли ты, что равны мы с тобой?
— Да, понимаю.
— Только теперь ты перестала быть частью меня. Сейчас ты, скорее, сестрица мне младшая. Потому что теперь владеешь свободной волей и от моей не зависишь. Одно мне не понятно — как знала ты, что не погубишь себя, признав Ведой?
Помолчав, Алена проговорила:
— Я подумала, что «советчица» моя, которая никогда не была Алёной, так и не познала, не поняла любви. И до той поры, пока не стала единой, она не знала, что пред могуществом любви бывают бессильны доводы разума. А коль не знала, то уж вовсе и не всесведуща была, могла ошибаться, причём в самом главном. Так значит, она и как советчица плоха. А как тяжко мне было от этого разлома! Словно трещины душу разодрали. Теперь всё встало на место. Теперь не рвётся душа на части, мы едины, но нас двое равных — ты и я.
— Верно, Алёна. Я — Веда, закончила земное существование и вернулась обогащенная нужным опытом. Ты — Алёна. Ты смертна. Но покуда живёшь, сколько б не длился твой век, можешь ты почти всё, что я могу. Захочешь меня увидеть — позови только, я всегда рядом.
— Погоди, Веда. Да, смертна я, уж это довелось мне познать, — горько усмехнулась Алёна. — Но зачем ты говоришь: «покуда живёшь»? Чего стоят эти слова твои? Иль маешь ты — продолжить жизнь душой бестелесной?
— Алёна… Не знаю, что ответить тебе. Вижу только, что по-своему разумению определив судьбу твою, сделала неладное. Вмешиваться опять — не могу… не хочу. Сама видишь — мне тоже случается в ошибки горькие впасть. Воля твоя свободна. Своим произволом делами твоими руководить не стану. Ты помни только одно, Алёна, — воздаётся за всё, за дурное и за доброе. Может быть вдвоем мы найдёт как исправить содеянное.
— Говоришь, воздаётся за всё? Коль так… хотела бы знать я, за что мне была та встреча, у омута.
— Когда унизил тебя Ярин, в землю втоптал… По моему разумению, пришлось тебе держать ответ за грех гордыни… нетерпимости.
— Гордыни?! Сестрица! Я ли была нетерпима к людям?!
— А к нему?
— К Ярину?! Да ведь он!..
— Постой. Не об нём ведь теперь речь. Даже если он стократно хуже, чем ты о нём помышляешь, не его грехи мы считаем. И не ведомо нам, чем придётся ему за них ответить. Но за твои — платить одной тебе. У человека нет права судить другого человека, в каком бы виде он не предстал. А ты судила. И сочла, что недостоин он твоего милосердия. А как знать, может, в твоём милосердии ему спасение было бы?
— Но ведь лживыми были слова про любовь его небывалую!
— Да. Это так. Но иногда он сам верил в лжу свою. А хоть бы и не верил. Была у тебя сила хоть на сколько-нибудь отворотить Ярина от дурного.
— Добрым отвечать на злое?!
— Нет, Алёна. Всё труднее. Но ты душе своей труда этого не дала. В тех местах, где живут грешные, грешнее всех тот будет, кто грех, а не Бога в грешнике увидел. И споришь ты сейчас не со мною — с собой. Саму себя переубедить хочешь, потому как знаешь, я правду говорю.
Помолчав, Веда опять заговорила:
— Ярин — себялюбец, он знает одни только свои природными потребности, в которых естество его нуждается. Естество, но не душа. Оттого превратился Ярин в дикое, несуразное существо, которое несёт страдание окружающим. Его мало интересует, что он несёт кому-то боль. Он знает только одно — он хочет быть наполнен всем, что естество желает. Однако, вышла ему судьба соприкоснуться с тобой. Ярин и сам до конца не сознавал, почему ему так важно было умалить тебя в своих глазах, не видеть выше себя. А был то бессознательный страх естества, неосознанная догадка, что в нём что-то не так, как быть должно. Ты, Алёна, могла дать ему вразумление. Но куда легше презрение своё явить. Только чем обернулась та лёгкость? Помнишь ведь, как матушка твоя говаривала: «Не кляни постылого — заберёт Бог милого». — Вздохнула Веда. — Последним злодейством своим Ярин не одну тебя, себя тоже сгубил. Одна только свеча ему была, у которой душой отогреться мог. Теперь во тьме. Теперь ему одно осталось — по старым счетам платить, да новых бы не наделать.