где Алёна показывает Ивану его настоящее и предостерегает от будущего
Деревня пустая, сонная. Странно тихая, залитая неживым голубоватым светом и будто зачарованная, замороженная им. Ни голосу, ни шороху, ни лаю сторожкого. Уж ни один ли Иван из живых во всей деревне? В тишине и пустоте улиц сквозь деревню проходит, вот и околица. Взгляд его тревожно мечется в поиске ответа — зачем он здесь? почему? Мнилось — будто к Алёне торопится, но её нет нигде, и никто не ждёт Ивана. Неужто напрасно сердце ворохнулось, погнало его в ночь, тешась пустой надеждой? Остановился, опустошённый, потерянный. Святый Боже! Вразуми! Ведь и вправду, всего лишь сон был… Как поверил сну? Нет. Не сну — Алёне верил. Но она говорила то, о чём душа его страждала, он сам и вложил желанные слова в уста любимой. С готовностью великой уверился в сладком обмане.
И тут ёкнуло, обмерло сердце — из-под плакучих ветвей ивы тихо выступила навстречу светлая тень.
Подошёл торопливо и молча, обнял, крепко прижал. Стоял так долго, прежде чем совладал с голосом. Потом проговорил в душистое тепло волос:
— Думал, не увижу больше.
— Не поверил мне? — шепнула укоризненно Алёна.
— То-то и оно, что поверил. Ночи ждал. За день дневной свет ненавистным стал, и солнце ненавистно за медлительность нескончаемую. Будто смеялось оно надо мной — встало на одном месте, как гвоздями приколоченное.
— Дружок мой сердечный, послушай меня. Помнишь ли себя прежнего? Весёлого насмешника, гордеца, сердцам девичьим погибель?
— Он умер.
— Нет. Я умерла. И видишь — вернулась. Так неужели тому Ивану труднее к жизни возвернуться? Что, быть мне отныне утешительницей при слабом, робком, душою больном? Но мне не нужен такой Иван, это не мой Иванко!
Сжал он плечи Алёнины, быстро к себе повернул.
— Ты молвила — «нужен»?! Другой я тебе — нужен?!
— Да.
— Зачем?! Что я для тебя сделать должен? Нет, — оборвал он сам себя. — Говорить — лишнее. Я и так знаю.
— Знаешь! — усмехнулась Алёна. — Для того тело своё до семи потов изнуряешь, торопишься силу в него вогнать?
Иван изумленно на неё посмотрел:
— Как ты про это…
— Видела.
— Как — видела? Где?
— На выпасах, где же ещё. Это от людей ты укрыться можешь, когда каменьями пол-пудовыми балуешься, но не от меня.
— Алёнушка, неужто ты всё время рядом?!
— Да кто ж стадо держит! Тебе ведь не до него совсем.
Иван рассмеялся счастливо.
— То-то я гляжу — на диво скотинка послушная, никакой мне с нею заботушки нету.
— Я вот в другой-то раз погляжу, будет ли тебе забота? Уж побегаешь ты за бурёнками по сограм да буеракам. Посчитаю, сколь ещё потов с тебя сойдёт, — смеясь, пригрозила Алёна. Но улыбки как ни бывало, когда она проговорила: — Только твёрдо запомни, не в том моя нужда к тебе, об чём ты думаешь.
— Об чём же я думаю? — сощурил Иван глаза.
— Не лукавь со мной. Спрос им чинить не твоя забота.
Лицо у Ивана затвердело. Из глаз мгновенно ушла теплота и нежность, они как будто посветлели даже, сделались прозрачно-голубыми, и ничего в глазах Ивана кроме этого холодного льдистого блеска не осталось, полыхнули они такой лютостью, которой никогда Алёна в нём не знала. И ещё было в них новое, Алёну неприятно удивившее — жесткость, упрямство.
— Не тронь их. Ни одного, — повторила она.
— Ты мне не запретишь. Не можешь.
— Могу. Но ты и так не станешь их трогать.
— Алёна… я ведь только за это ещё и держался! Больше-то мне и жить нечем.
— Я знаю. А кабы и не знала, так вот он — мир твой сегодняшний. — Алёна повела рукой. — Мёртвый и холодный. Призрак прошлого. Вчера я позвала тебя, и ты пришёл ко мне, в солнечные луга, до последнего стебелёчка жизнью полные. Сегодня я не звала. Ты остался в своём мире и в нём искал меня. А он вот каков. Нравится тебе?
Иван оглянулся, будто заново увидел безмолвную деревню с пустыми улицами, залитыми холодным голубым светом… Так не настоящая это деревня, а его, Ивана, суть? Он создал сей мёртвый мир? Иван вздрогнул от холода, который вдруг ощутил внутри себя.
— Да, согреться здесь нечем, — подтвердила Алёна. — Единственное — покой, может, пока ещё имеется здесь, его ты ещё можешь найти.
— Почему — пока?
— Потому, что злая совесть худший из палачей.
— Что говоришь, ты, Алёна?! Неужто совесть будет казнить меня за то, что воздам злодеям по злодейству их?
— А неужто дело, порождённое ненавистью, кипением мутных страстей будет в согласии с совестью? Ты выбрал себе в опоры ненависть. Подумал, что любовь умерла навеки, а она только больна, горем тяжким больна. Ты сам добивал её, когда стал рОстить и лелеять мечту о мести в душе своей. Любовь и ненависть рядом жить не могут. Но из души, покинутой любовью, уходит Бог…
— Алёна, замолчи!
— Иванко, — голос Алёны стал тих, полон сочувствия и любви, — желанный мой, ты мог бы пройти этим путём. Но теперь ты знаешь, он обманный. Ты ждал покоя в конце его, но покоя там нет. Там ещё худшие муки.
Она взяла руку Ивана, потёрлась о неё щекой.
— Хочешь, уйдём отсюда?
— Да, — потеряно выговорил Иван.
И сейчас же ночь задышала теплом, обступила темнотой. Но не пустотой — ночной сумрак был наполнен живыми запахами, звуками. Иван повёл глазами удивлённо и увидел лунную дорожку на воде, тёмные заросли камышей.
— Теперь ты дома, — подтвердила его догадку Алёна.
— Никогда не знал, что ночь такая живая… и так многозвучна, — чуть улыбнулся Иван, вслушиваясь в тихий плеск воды меж камышиных стеблей, в голоса лягушек, в далёкий собачий лай, в неясные вздохи ветра. — Только… дома ли? Сейчас ведь осень на дворе, ночи холодны. А эта — летняя, воздух парной.
— Сон, что волшебство. Ему законов нету, всё дозволено. Зачем нам осень? И так душе студёно.
Иван обернулся к Алёне, медленно провёл по её волосам, по плечам:
— Выходит, вот этим мне и жить теперь? Снами, обманами? День торопить в ожидании ночи?
— Не спеши, Иван. Я воротилась, потому что узнала… как поломала твою жизнь, сама того не ведая. Вернулась, чтоб выправить. — Алёна положила ладошку на губы Ивану, упреждая готовый вопрос. — Знаю, знаю, что не ответила тебе, а только больше запутала. Ты не торопись спрашивать, придёт время, всё станет ясно. Сейчас же пока одного от тебя хочу — поскорее душой выздоравливай, отыщи себя прежнего. Только это и важно сейчас.
Иван рассмеялся, целуя Алёнину ладонь, обнял:
— Обещаю слушаться тебя и всё исполнять немедля!
Глаза Алёны засветились ответной улыбкой — наконец-то увидела она в Иване прежнего Иванко.