где случается разговор двух братьёв
— Антипка!
Парень вздрогнул всем телом, застыл на миг, и только потом, воткнув вилы в сено, обернулся к брату.
— Чего пужливый такой? — хмыкнул Федька, стоя в широких воротах сарая.
— Так. Не слышал, как ты подошёл.
— Батя что ль загнал тебя сюды?
— Чо — батя? Место же надо под свежее сено готовить, — нехотя буркнул Антип.
— А-а, — насмешливо протянул старший брат. — Экий ты догадливый стал!
— Бражничал-то с Ярином что ли?
— «Бра-а-жничал!» — передразнил Федька. — Праведник, тоже ишшо.
— Не, я не праведник, брат, — тихо возразил младший. — Куда нам в праведники?
— Антипка, я погляжу, ты задумываться часто стал. Чего эт ты, брат? Кака дурь в голову тебе втемяшилась?
— Дурь?.. Можа, и дурь. Только ежели б я не привез Ярину одёжки с луга…
— Эвон чего вздумал! Самого виноватого нашёл, ага! А вспомни, окромя тебя никто ведь не пробовал вразумить нас, отговорить. Забыл? И как Ярин на смех поднял тебя, потеху устроил. Послушай лучше, что я тебе скажу. Ярин — подлец, я зрить его не желаю, а ты еще: «бражничал». Хорош дружок закадычный — подпоил нас, чтоб подбить на дурь эту. Не надо было нам его слухать. Но теперь-то чего уж. Мало что ль мы чудили? Не для чего всё помнить. А коль помнишь — дурак ты, братец, вот чего я скажу тебе. И Алёнка дура!
— Замолчи! — прервал Федьку брат. И помедлив, спросил: — Ты ночами спокойно спишь?
— А то? Как убитый.
— Не ври. Чо ж тогда, как вечер, так пьяный? Боишься ночи. А то я не слышу, как мечешься да стонешь во сне. Мне она тоже снится. А сегодня вот впервой днём увидал.
— Как?
— А вот тут. Тащу сена навильник в угол… и, ровно, посветлело вдруг. Глянул — она стоит. Вон, где свет с-под стрехи бьёт. И то ли сама вся прозрачная, то ли от света чудится.
— И чо?.. — голос у Федьки вдруг подсел, сиплым стал.
— Ничо. Во сне когда вижу, така жуть нападает… А тут нет. Она глядит так… сквозняк кудри трогает… глаза живые, зеленющие. И навроде улыбаются. Чуток совсем, и не заметно… Может, показалось.
— А потом?
— Не знаю. Опять будто свет другой сделался, темнее. И я навроде как очнулся. Глянул — только пылинки кружатся. Ушла.
Антипу вдруг расхотелось говорить с братом. Да и как скажешь, про то, что Алёна слова не молвила, а будто много-много промеж них сказано было. И о том, что ведомо Алёне, как совесть казнит его, не оставляя в покое ни на минуту. Знала она, что не в чарке, не в пьяном угаре, а в работе ищет забвения от дум, поднимаясь до свету ещё, как только мать идёт в пригон корову доить. И весь день тело трудом любым, самым тяжким ломает, чтоб к ночи замертво на постелю свалиться. Отец не успеет за шорницкий свой инструмент взяться, Антипка уж тут как тут. Не нарадуется родитель на столь прилежного да ухватливого ученика. А более всего тому рад, что сын, вроде, в разум вошёл, переболел дурью, как дитё огнёвкой, да и выздоровел великой милостию Господней.
Всё-всё про него Алёна знала, каждое помышление и движение души, будто в сердце его, как в книжице читала. Антипке же ни разу и в голову не пришло, что в живых-то её ведь нету, дак как же оно тогда… Вот это менее всего важным представлялось. Вот она — Алёна, и не требуется к ней в ноги падать, виниться, рассказывая муки свои — больше, чем известно ей, всё равно не скажешь. И приход её не укором стал, а будто снял толику тягости невыносимой.
— Антипка… а ты слыхал, Михась из дому ушёл?
— Куда? — младшой будто очнулся.
— Не сказался никому. Только домишко его пустой стоит. А бабка Иваниха давеча на погост ходила деда свово попроведать, так сказывала, что могилки батьки с мамкой Михаськины прибраны стоят. Выходит, перед тем, уйти как, он к ним ходил, прощался.
— Ох, что ж он так… не сказавшись ушёл, — вскинулся Антип. — Я б тоже с ним…
— Куда ещё? Молчи, дурень!
— И правда, — сник Антипка. — Он, как перст один. А я… Вон батя, да мать… Как им одним-то? Да и куда уйдёшь от себя самого?
— Ишь ты! «Одним!» — опять передразнил с пьяной обидой Федька. — Меня уж и в счёт не берёшь?
— Кака надёжа на тебя?
— Ты, малец! Ты говори, да не заговаривайся!
— Неправду говорю, что ли? Ты старшой, ума-то поболе быть должно. А чо-то ты ни разу не выказал его, не говоря уж, чтоб мне бы вложить при случае. Лучше б чарку об башку мою дурную разбил, чем хмелю мне в неё наливать!
— О! Молчал-молчал, да заговорил!
— Как заговорил, так и кончил, — угрюмо проговорил Антип. — Иди, Федька, у меня ещё много тут делов. Чего зря язык об зубы трепать.
Отвернувшись от брата, Антип снова взялся за черенок вил. Громко зашуршало сено, когда он принялся складывать его пласт за пластом, чтоб наколоть на вилы всё сразу и, вскинув над головой тяжёлый навильник, перенести в угол, где оно не будет после мешать.
Резкий шорох заставил его обернуться. За спиной с вилами в руках стоял Федька.
— Ну, дак сказал бы, — ворчливо укорил он. — «Много-много…» Нет чтобы кликнуть — пошли, мол, Федька, вместе-то сподручней. Нет, Антипка, точно, непутёвый ты. Как есть непутёвый.
Чуть приметно улыбнувшись, Антип отвернулся и молча принялся за работу.