и появилась в Лебяжьем девчонка Дарёнка
Лишь вечером, истомившись нетерпением, вернулся Иван. И с порога прямо беспокойно спросил:
— Ну, как он?
— Чш-ш-ш… Спит. Я баньку истопила, накупала, накормила, вон, спит на печи.
— А не заболел? Стужа ведь, а он раздетый, босый!
— Не иначе, Божья милость спасла.
Иван неслышно подошёл к русской печке, дышащей теплом, осторожно заглянул наверх, за чувал. На большой подушке в льняной наволочке, лежала пушистая, как одуванчик, головёнка. Упругие золотые кудряшки рассыпались по лбу, упали на глаза. Иван едва удержался, чтоб не отвести с лица лёгкие прядки. Даже отступил чуток назад. И тут пушистые реснички вздрогнули, и сквозь золотистый шёлковый блеск брызнуло на Ивана яркой синевой. И столь лукава сделалась мордашка, что Иван рассмеялся.
— Да он ведь не спит! Ну-ка, иди, рассмотрю, кого я нашёл. Это ж откуда в нашем лесу такой мальчонка взялся?
— Я не мальчонка, — возразил голосок, и малёха, выбравшись из-под большущего вязанного платка, которым укрыт был вместо одеяла, на четвереньках пополз по печи к Ивану.
— Как это? — оторопел тот. — А кто ж ты?!
— Я Дарёнка.
— Как? — едва слышно переспросил Иван. Голос его вдруг осип, по телу ни с того ни с сего пробежал озноб. Ох, как напоминало, как было похоже это звучание на звук другого имени… Иван растерянно и беспомощно глянул на матушку, она лишь кивнула.
Девочка между тем добралась до краю, сидя на коленках, внимательно поглядела на него, даже голову набок склонила. И глядя в её серьёзные синие очи, он вдруг враз понял, что никому и ни за что не отдаст эту девочку, что отныне она — возлюбленная, драгоценная находка его. И ничего дороже у него нет и никогда не будет. Иван протянул к ней руки, и она обеими ручонками обхватила его за шею, легла головой на плечо.
— Откуда же ты взялась, девонька моя? — сквозь ком в горле пробормотал Иван, одновременно боясь и вправду узнать — откуда. Узнать, что есть у девочки отец и мать, что они с ног сбились в поисках потери… Но девочка, затихнув у него на плече, ничего не ответила, и Иван стоял, чуть покачивая, баюкал её
Когда разошёлся по селу слух про Иванову находку, стали люди судить да рядить, гадать, откуда в голом весеннем лесу дитё взялось. И тогда припомнилось, что как раз накануне лютой непогоды проехали через Лебяжье какие-то чужие люди: муж и жена. Останавливались даже вроде бы, дорогу спросить что ли? Им ещё советовали заночевать в селе, а утром дальше. Дело-то как раз в вечеру было, не ладно в таку пору через лес ехать. Да к тому же тучи сгущаться стали, как бы в ночь ещё и дождь не разошёлся бы. Но путники спешили сильно, совета не послушали. А вот была ли девчонка в повозке? Возок шатром крытый, вполне могло быть под ним дитё. Кто-то вроде даже и видел, глядючи вслед, как занавеска сзади отошла и высунулась головёнка.
Но если и вправду девчоночка из той повозки, так неужто потеряли? Могло ли быть, что несмышлёныш вывалился сзади, а отец с матерью даже не ворохнулись? Так ведь всё одно, вернулись бы, искали! Иль приключилось с ними нечто страшное? Ох, не дело скрозь незнакомый лес ночью ненастной ехать!
И ведь сбылось самое дурное, что предполагали люди. Через несколько дней докатились до Лебяжьего вести, что нашли в лесу разбитую повозку в стороне от дороги, а вокруг была размётана разодранная, окровавленная одёжа. Вот страсти-то, не приведи Господи! И велика же твоя сила, Господи, что дитё малое невредимо осталось посреди этакой страсти. Не иначе как Высшей милостью миновала его смерть — хоть от волчьих клыков, хоть от холода в почти зимнюю непогоду, бушевавшую в те дни. Холодная, голодная сирота ни день и ни два брела по лесу, прежде чем вышла к Ивану. Разве можно это понять либо объяснить? Нет, только лишь принять, как чудо, сотворённое волей Всевластителя.