Ася поморщилась, отняла руку, сказала с неприятной усмешкой:

— Да ладно… Еще подумаешь, что у меня там какая-нибудь позорная тайна. Нет никакой тайны. Была замужем. Был ребенок. Потом несчастный случай и ребенка не стало. А с мужем развелись. Видать, не связывало больше ничего, — хмыкнула она и затянулась сигаретой. Выдохнула дым тонкой струйкой и сказала: — В общем, это все в прошлом, пережито-прожито, ушло.

Дакота молчал, вертел в руках зажигалку. Потом сказал:

— Обманываешь, что ушло. Ты, прежде чем сказать, в сто одежек завернулась, в скорлупу, в броню. Только бы не дать повода для сочувствия.

— Послушай, кто тебя просит о каком-то сочувствии?! — вспыхнула Ася и резко смяла сигарету в пепельнице. — С какой стати ты мне допросы устраиваешь? — Обхватив себя руками с зажатыми концам шарфа, она нервно и бесцельно прошлась по комнате. Остановилась перед Евгением. — Это мое, понимаешь? Только мое! Хочу — расскажу, а хочу, спрячу за семь замков. Кому какое дело?

Он не ответил на ее гневные вопросы, а, помедлив, спросил неожиданно:

— Тебе холодно?

— Нет, — удивленно глянула Ася, тряхнула головой, сказала резко: — Да. Не люблю осень. Осенью всегда холодно.

Он вдруг встал, и Ася оказалась прямо перед ним, не успела шагнуть прочь, Дакота положил ладони ей на плечи. Ася подалась назад.

— Нет. Останься так, — не отпустил он. — Просто послушай. Ничего не говори, просто послушай. Конечно, твое прошлое, оно только твое. И ты не должна никому и ничего, и в прошлое свое впускать тоже не обязана. Но… — он вздохнул: — понимаешь… я не могу пройти мимо, когда плачут.

— Кто плачет? — Ася с вызовом вскинула голову. — Да что ты выдумываешь?!

— Не выдумываю. Но ты же не ребенок. Это дети могут плакать открыто, громко, наружу. А такая взрослая женщина, — он улыбнулся одними уголками губ, — как ты, считает, что это нельзя. Неприлично. Некрасиво. Заворачивается в сто одежек и плачет в себя. Но все равно надеется, что кто-то придет, поймет, избавит от пустоты.

— Перестань, это неправда!..

— Чшшш… молчи. Ты знаешь, человеку, оказывается, очень важно, чтоб к нему прикасались. Обняли, прижали, погладили. Без этого человек болеет…

Ладони его тихонько скользнули по Асиным плечам, и она почувствовала, как вопреки всем колючкам, тягостному несогласию в самой себе, неприязни на грани отчаяния, сто ее одежек неудержимо расползаются, распадаются на молекулы. От горячих ладоней Дакоты исходило какое-то на удивление успокоительное, блаженное тепло, и тело нежилось в нем, таяло, с готовностью впускало в себя медленную глубокую волну, и она разливалась по всему телу… нет, прямо в сердце… до боли…

— …ты это чувствуешь и постоянно кутаешься в шаль… но это другой холод, тут даже самая теплая шаль не согреет… — тихо говорил Евгений, и теплое дыхание касалось Асиных волос.

Его рука медленно поднялась к шее и обожгла прикосновением, но одновременно вниз по позвоночнику пробежали мурашки, и Асю сводили с ума взаимоисключающие ощущения, захватившие ее. Она ловила смятенные обрывки мыслей: «Нельзя… Он прав… оно бы любому так же отозвалось… Зачем он так близко?» Но кружилась голова, и если бы не кольцо его рук… Как сладко быть в этом обережном кругу живого тепла!.. Оно успокаивает, баюкает. За ним — холодно, одиноко, горько, а здесь… ах, как трепещет и обмирает сердце в болезненно сладкой истоме… Объятая теплом и нежностью, она не могла и не хотела ни о чем думать. Не думать, не анализировать, не контроливать, не вспоминать. Ничего не решать. Пусть все идет само собой, пусть другой кто-то подумает за нее и решит. Просто каждой частичкой своей ощущать, — какое это счастье, когда плечи твои укрыты большими теплыми ладонями.

— …ты кутаешься, чтобы обмануть себя… как будто тебя обнимают.

С ресниц соскользнули слезинки, и их уже стало не сдержать. Ася плакала молча, горько и одновременно счастливо, освобожденно. Ах, как давно не чувствовала она ничего этого… как пронзительно и невыносимо не хватало всего лишь прикосновения…

— Ася…

— Пожалуйста… замолчи… — чуть слышно пробормотала она.

— Тогда скажи ты…

— Что сказать?..

— Чтоб я не отпускал тебя.

— …не отпускай…

Евгений положил руку ей на затылок и заставил поднять заплаканное лицо. Теплыми губами снял слезинки со щек, с ресниц, и где-то стороной, едва коснувшись ее, прошло удивление, что губы его неожиданно мягкие, нежные… А они уже захватили в сладкий, мучительный плен ее губы. Поцелуй был долгим. Евгений пил сладость ее губ и не мог напиться. Асино сердце готово было взорваться. Так долго спавшая, а теперь разбуженная чувственность захлестнула ее с головой, снося все лишнее, несущественное в эту минуту. Она трепетала, дрожала в его руках. И вдруг не разумом, а каждой клеточкой тела поняла, каких усилий стоит ему сдерживать свое неистовое желание. Руки ее скользнули к нему под тонкий свитер и ладони прикоснулись к горячей гладкой коже — под свитером ничего не было. Как потрясающе приятно было так близко чувствовать сильное тело мужчины, скользить руками по его спине и плечам, по буграм мышц и впадинкам, прижиматься к нему, слегка царапать коготками.

Евгений застонал и оторвался от Асиных губ. Легко, без усилия поднял ее на руки, она обхватила его за шею, и губы их снова нашли друг друга.