внезапная болезнь Шах-Веледаи путь к индейской святыне
У Гретхен появился повод для маленькой радости. Тот индеец, что принес ей плод манго, когда она оттолкнула бутыль с водой, не затерялся среди массы малосимпатичных собратьев. Было досадно, что лицо его тоже покрывал грубый рисунок из непонятных знаков, нанесенных жирными мазками белой, красной и черной краски. Они искажали черты лица, лишали их индивидуальности. Лица прятались за масками. Но «того» индейца Гретхен узнавала. Сначала по признаку, что сразу бросился ей в глаза — неизменной кожаной повязке. А уже скоро научилась отличать его от собратьев, как близкие люди безошибочно различают близнецов. Почему-то всякий раз ей было приятно видеть его, узнавать среди прочих. Наверное, потому только, что он стал островком индивидуальности, человечности среди непонятных и пугающих масок.
То она видела этого индейца среди своих носильщиков, то он вместе с другими ставил для нее вигвам, то рубил заросли. Он был молчалив и, может быть, несколько угрюм, малообщителен. Но, в общем-то, ничем не выделялся среди прочих. К ней он больше не подходил. Однако несколько раз Гретхен встретила его взгляд, и всякий раз он отзывался в ней каким-то мгновенным толчком. Глаза его не ускользали, как у других индейцев, избегавших ее взгляда, он смотрел прямо, и была в нем некая открытая дерзость, будто Гретхен должна была что-то понять. А на третий день…
На третий день Шах-Велед заболел. Внезапно. После полудня. У него начался озноб, в лихорадке он быстро терял силы. Гретхен потребовала остановиться и позвала к Шах-Веледу шамана. Старик коротко взглянул на больного, успокаивающе заговорил:
— Он говорит, что это укус ядовитой мухи… — с трудом переводил Авари. — Яд не смертельный… Предлагает снадобье…
— Как быстро поможет его снадобье?
— Говорит… завтра утром буду здоров…
— А до завтра? Надо остановиться! — твердо сказала Гретхен. — Ты видишь, мой друг не может идти. Ему необходим покой.
Шаман оценивающе посмотрел на Шах-Веледа, задумался о чем-то. Снова заговорил:
— Впереди, близко, есть одно место. Оно священное. Ахау Кан Май собирался пройти мимо, не оскверняя его. Туда нельзя приходить лишь потому, что шел мимо. Но теперь Ахау Кан Май переменил свои намерения. Теперь у нас есть причина прийти к нему, и Ахау Кан Май готов признаться, что рад этому. Мы остановимся в том священном месте и поклонимся ему. А друг солнцеликой быстро исцелится силой Великого Духа.
— Как далеко это место?
— Близко. Другу белолицей женщины помогут дойти.
— Твое снадобье придаст ему сил?
— Не нужно, Гретхен… К тому же, он говорит… оно не поможет так быстро. Я продержусь.
— Авари, я вас очень прошу — займите мое место на носилках. Я вполне могу идти сама. Тем более, что, по словам старика, далеко идти не придется.
— Перестаньте. Не будем тратить время на бессмысленные пререкания.
Гретхен с тревогой смотрела, как Шах-Велед, поддерживаемый с двух сторон, едва передвигает ноги и почти висит на плечах индейцев. Ему становилось хуже с каждой минутой. Наконец, она не выдержала, велела остановиться, сошла с носилок и приказала положить больного на ее место. Она объяснялась с индейцами повелительными жестами, и они прекрасно понимали ее без переводчика, приказания выполняли немедленно. А Шах-Велед возражать был не в силах, находясь в полубессознательном состоянии. Его лихорадило, Гретхен укрыла его одеялами, положила на лоб мокрую тряпку и пошла рядом, придерживаясь за край носилок. Однако сбоку носилок идти было невозможно из-за узости тропы. Часто носильщики едва могли протащить носилки, задевая ими о ветки и стволы. Но сетовать на это не приходилось — в авангарде процессии индейцы выбивались из сил, прорубаясь сквозь джунгли.
Гретхен чуточку отстала, пошла сзади, спотыкаясь и путаясь в подоле платья. Вскоре, когда ноги ее увязли во мху и в жестких силках истоптанных папоротников, она едва не упала, и устояла лишь благодаря тому, что чья-то рука обняла ее на секунду, удержала от падения, и тут же отпустила. Гретхен обернулась — рядом, чуть сзади стоял тот самый индеец со странным взглядом.
— Благодарю вас, — машинально пробормотала Гретхен от неожиданности.
Он едва заметно кивнул, и это выглядело так, будто он понял и принял ее слова благодарности. Индеец не оставил Гретхен, а пошел с нею рядом, поддерживая и помогая одолевать частые препятствия. Гретхен с облегчением вверилась его заботе и опиралась на руку индейца точно так же, как если бы рядом шел Авари.
Она надеялась, что в представлении старика «близко» — это действительно достаточно близко. Может быть, четверть часа, полчаса… Но время шло, а конца «близкому» пути не было видно. Гретхен начала сердиться и ругать себя. Почему не потребовала остановиться немедленно?! Шах-Веледу необходимы уход и покой, а не болтанка и резкие толчки, от которых запросто можно свалиться с жестких носилок, если не хвататься то и дело за опоры навеса.
На стоянке она попыталась бы сделать хоть что-то, чтобы облегчить состояние Авари. А старый шаман мог бы отправляться на все четыре стороны поклоняться своей святыне! Тем более что, по его словам, расстояние до нее пустяковое — рукой подать! Вот и пусть бы прогулялся!
Гретхен шла и злилась. Она не имела ни малейшего представления, сколько времени прошло после разговора с шаманом. Здесь даже время теряло привычные свойства, когда перед глазами плыло одно и то же: непроходимый сплетенный хаос слева и справа, и мучительное протискивание в узкой норе, едва ли не наполовину заваленной обрубленными ветками и измочаленной зеленью. Тем более если терпение на пределе и каждую минуту ждешь, когда же придет конец этому аду! Гретхен казалось, что уже не менее часа она ждет этого, и раздумывала, не пора ли идти и ругаться со стариком. И страшно переживала за Шах-Веледа, переполненная тревогой и страхом — а что, если старик ошибся, что если заболевание Авари куда опаснее… Она гнала мучительные мысли, но они возвращались без спросу и пугали снова и снова.
Гретхен вздрогнула, когда впереди вдруг закричали в несколько голосов. Она вскинулась, опираясь на руку индейца, попыталась заглянуть дальше вперед, но что можно было разглядеть в тесной норе, пробитой под толщей океана зеленого хаоса?! Между тем, движение приостановилось, однако индейцы обеспокоенными не выглядели. Наоборот, они оживились, переговаривались о чем-то и, кажется, были чем-то довольны. Через несколько минут движение возобновилось, но теперь шли чуть медленнее обычного, и Гретхен гадала, что за препятствие возникло впереди и почему оно задерживает людей. Долго гадать ей не пришлось. Гретхен сосредоточенно глядела себе под ноги, старясь не споткнуться, не увязнуть в петлях обрубленных лиан, не пораниться об одеревеневшие, жесткие стебли хвощей и папоротников, когда индеец вдруг слегка сжал ее руку. Взглянув в ту же сторону, куда смотрел он, Гретхен едва не вскрикнула от изумления. Справа от тропы индейцы наскоро проредили зеленый заслон, и сквозь заросли стала видна неожиданная находка. Небольшое строение напоминало часовню. У него были глухие стены, сложенные из обработанного камня, и темный вход, обращенный в сторону тропы. С обеих сторон от него располагалось что-то вроде колонн, покрытых непонятным, полустертым орнаментом. Строение венчал купол, и прямо из купола росло дерево. Толстые корни его спускались по стенам, ветвились, переплетались и врастали в землю. Один толстый корень, больше похожий на корявый ствол дерева, перекрывал вход, и позади него чернела темнота. Дерево, растущее над каменной постройкой, напоминало спрута, захватившего добычу. Щупальца «спрута» тесно прильнули к телу жертвы, впились присосками и теперь сжимали ее в смертельном объятии… Гретхен обо всем забыла и стояла, как зачарованная. Этот симбиоз джунглей с творением рук человека порождал в ней множество вопросов и… страх. Лишь когда индеец слегка подтолкнул ее под локоть, Гретхен оторвала взгляд от удивительного видения.
Теперь от беспокойных мыслей о Шах-Веледе ее отвлекла загадка непонятного строения. Гретхен не могла не думать о том, кто и когда мог построить ЭТО посреди джунглей? А почему, собственно, «посреди»? Может быть, приближается край этого безумия? Может быть, еще немного, и они выйдут на простор, где гуляет ветер, вольно дышится, и можно видеть над головой высокое бескрайнее небо, а не сумрачные низкие ветки. И не надо будет бояться змей, которые могут с этих веток свалиться (чему Гретхен не раз была свидетельницей).
Когда впереди опять раздался шум, Гретхен воспрянула духом: мысль, что джунгли кончились, очень ей понравилась. Но, увы — безумный лес по-прежнему простирался вокруг. А крики впереди идущих сообщали о другом: они вышли к подножию высокого холма. Когда холма достигла Гретхен, там уже вырубали заросли. Она поняла, что цель, наконец, достигнута, именно сюда стремился старик. Гретхен заторопилась к Шах-Веледу. Он был так слаб, что не сразу смог ответить на тревожное: «Как вы себя чувствуете?» Гретхен приподняла его голову и поднесла к губам горлышко бутылки. Пока он пил, глаза его были устремлены на то, что находилось за ее спиной.
— Что это?..
Гретхен обернулась, скользнула взглядом по крутым склонам. Они заросли кустами, были затянуты ковром ползучих лиан и плющей-паразитов, а вот больших деревьев на холме почему-то не было, они обступили подножие холма, но редко какие поднялись по склонам.
— Полагаю, это и есть то самое священное место. Авари, вы видели ту постройку?!
— Пирамида…
— Что? — не поняла Гретхен. — Какая пирамида?
— Их строили древние…
Шах-Велед закрыл глаза.
Гретхен посмотрела на него недоверчиво и снова обернулась к холму — вот это «построено» руками людей?.. Да не может быть… Вероятно, Шах-Веледу что-то померещилось в больном сознании… Она еще раз окинула взглядом правильную форму возвышенности: холм, действительно, напоминал гигинтскую пирамиду с плоской вершиной, но то каприз природы, не более. Гретхен смочила тряпку на лбу Шах-Веледа и отправилась поторопить индейцев с установлением вигвама.
К ее негодованию, ставить шатры на сей раз никто не спешил. Индейцы расчистили подступы к основанию холма и принялись рубить и растаскивать растения, густым ковром покрывающие холм. «Неужели они вознамерились расчистить его весь?» — удивленно подумала Гретхен и решительно направилась к шаману. Он восседал на своих носилках и созерцал холм. На лице его читалось полное удовлетворение и некое торжество.
— Мне нужен вигвам! — потребовала Гретхен.
Шаман нехотя оторвал глаза от объекта созерцания и непонимающе взглянул на нее.
— Вигвам! — показала Гретхен руками. — Мне нужен вигвам!
По лицу старика скользнула мимолетная гримаса неудовольствия, он обронил несколько коротких слов, и два индейца отправились выполнять распоряжение. Но вместо вигвама они наскоро соорудили навес, под ним раскинули несколько одеял и помогли Шах-Веледу перебраться туда. Затем принесли две бутыли с водой и пресные маисовые лепешки, этим исчерпались их хлопоты о больном Шах-Веледе.
— Оставьте… — тихо сказал он, когда Гретхен намеревалась выплеснуть свое негодование старику и потребовать надлежащей заботы о больном. — Так лучше… Я хочу… это видеть…
— Милый Авари, я теряю голову от тревоги за вас, — проговорила Гретхен, и на глазах ее выступили слезы. — Я не умею помочь вам и от бессилия готова кричать на всех и требовать помощи вам. Еще этот лицемерный старик!.. Его поступки настолько не соответствуют словам!.. Никогда в жизни, ни один человек не выводил меня из себя так, как это удается ему!
— Просто будьте… рядом… и мне уже лучше…
Ему не было лучше. Ему не было лучше от догадок и подозрений, которым находились теперь такие очевидные подтверждения.
Гретхен считала, что индейцы ведут их в свое поселение, и Шах-Велед не стал делиться с нею сомнениями, когда они появились у него. А засомневался он, наблюдая, с каким трудом пробивают индейцы дорогу в джунглях. И он вдруг понял: для шамана и его воинов это не ОБРАТНЫЙ путь! Если они ВОЗВРАЩАЮТСЯ, где, в таком случае, тропа, которой они шли к побережью? Ведь само собой разумеется, возвращаться следовало старой тропой. И даже если джунгли постарались уничтожить ее, все равно легче прорубаться сквозь молодые, свежие побеги. И разумеется, след, оставленный топором на стволах деревьев пусть даже месяц назад, непременно обнаружился бы… Но ничего этого нет. Вокруг девственные джунгли, никогда топора не видавшие. Выходит, их ведут не в стойбище шамана? Так куда их ведут?
И вот теперь весь мир перед Шах-Веледом заслонила пирамида. Он сразу угадал ее под толстым зеленым ковром, которым старательно накрыли ее джунгли. Никогда в жизни не доводилось ему видеть пирамид, хотя куда только не заносила его капризная фортуна, и он столько повидал в странствиях с Алом да Ланга. Не видел. Но в этих странствиях он встречал таких же неугомонных бродяг и слышал множество историй. Так однажды свели их пути-дороги с человеком, побывавшим в жарких странах, и рассказывал он о бескрайних, как океан, пустынях, и о пирамидах, царственно возвышающихся среди песков. Очень странные вещи рассказывал тот человек про эти циклопические сооружения, выстроенные в доисторические времена неизвестно кем и для чего. Настолько странные, что крепко запал тот рассказ в память Шах-Веледа. А позже довелось ему услышать еще одну историю. От бродяги, который хотел найти удачу в Новом Свете, а случай унес его с берегов Америки в самое сердце континента. Вот этот человек поведал еще более чуднУю историю о древних городах, затерянных в тропических лесах, и о пирамидах посреди джунглей. Обмолвился он, что довелось ему даже быть свидетелем ритуалов… но что это были за ритуалы, услышать не удалось. Замолчал вдруг рассказчик, как будто воспоминания были ему неприятны… И без видимой причины сделался угрюмым и замкнутым…
…В те же минуты совсем иные мысли теснились в голове старого шамана. Сердце его пело от радости. Великому Духу угодны намерения Ахау Кан Мая, в противном случае никакие проводники не помогли бы отыскать дорогу сюда, к капищу Духа великих предков. Завтра все свершится! Он, Хранящий Огонь Майя, принесет драгоценную жертву и получит взамен жизненную силу древних шаманов, способных жить несколько веков. Так будет, потому что Великий Дух благоволит ему. Ведь одарил же он зрением, которое открывает Ахау Кан Маю мысли людей, сокровенное в сердцах и причины будущих событий. Которое делает Ахау Кан Мая хитрым, как лис, и мудрым, как змей. Которое сотни раз уберегало от смертельных ловушек и опасностей.
Вот и на этот раз Великий Дух помог ему узреть надвигающиеся события, приведя к нему человека с Маннестерре. Ахау Кан Май мог бы отказаться принять этого человека. Мог бы снизойти к его просьбе и на следующий день о нем забыть. Но Великий Дух пробудил любопытство и подтолкнул узнать о пришельце больше, чем тот сказал о себе сам.
…Ахау Кан Май и человек с Маннестерре сидели в вигваме и беседовали. Пришельцу льстило расположение хозяина, и он с глубоким почтением принял трубку от большого человека, и они курили ее вдвоем, передавая из рук в руки. Гость радовался, чувствуя, как с каждым глотком дыма освобождается от измучившей его многодневной боли, делался весел и доверчив. Вероятно, он думал, что веселым и откровенным его делает радость освобождения от боли и приятная беседа. Но Ахау Кан Май знал истинную тому причину и трубку курил осторожно. Скоро разговорчивость и веселье гостя пошло на убыль, речь стала невнятна, взгляд затуманился… На полуслове он ткнулся головой вперед и замер.
В вигвам скользнули помощники, уложили бесчувственное тело надлежащим образом, зажгли курительницы — сделали все, что требовалось Ахау Кан Маю для камлания.
Он сидел, скрестив ноги и выпрямив спину. На голову его, как шапка, была надета «маска» из головы огромного медведя, и верхняя челюсть выступала надо лбом, устрашающие клыки нависали над лицом, укрытым тенью медвежьей морды. Шкура зверя спадала на спину и мохнатым плащом укрывала шамана. На груди Ахау Кан Мая лежало ожерелье из медвежьих клыков, но еще в него были вплетены священные реликвии — отполированные странные фигурки из прозрачного камня, пришедшие из такой глубины времен, что шаман остерегался погружаться в эту бездну внутренним взором.
«О Великий Дух, чей голос я слышу в ветрах, я иду к тебе, один из множества твоих детей. Мне нужны твоя сила и мудрость. Сделай меня сильным и зрячим…»
…На колене его стоял большой бубен. Он смотрел в огонь, пылавший в жаровне между ним и пришельцем, и редко и размеренно ударял в туго натянутую кожу, призывая Великий Дух, который пребывает повсюду и слышит всё: и шелест ветра в траве, и крик беркута в поднебесье…
Скоро голова его запрокинулась, глаза закатились под лоб так, что видны стали только белки.
В минуты, когда Ахау Кан Май получал поддержку Великого Духа, он обретал власть над маленькими духами, или как говорят бледнолицие — над душами. Если мог шаман дотянуться мыслью до человека, мысль становилась связующей нитью меж ними. Тогда взор Ахау Кан Мая проникал в суть подобно тому, как смотрят в кристально чистые воды реки, и пронзают взглядом глубину до самого дна, видят там каждый камень. Так в человека смотрел Ахау Кан Май. И открывались ему сокровенные уголки души.
Сначала он призвал дух человека с Маннестерре, и открылась ему суть этого человека со всеми его достоинствами и недостатками, и мог Ахау Кан Май видеть жизнь пришельца, разворачивая ее картинами перед внутренним своим взором. Его интересовали причины, по которым бледнолицый оказался на Маннестерре. И причины также открылись ему. Он увидел женщину бледнолицего. Она и вправду была красива, бледнолицый не лгал, когда язык его позабыл о сдержанности.
Ахау Кан Май смотрел в ее лицо, и что-то в этом лице удерживало его. И чем дольше он смотрел, тем больше ему казалось, что это ОНА призвала… и смотрит. С усилием Ахау Кан Май вырвался из власти наваждения, и необходимость усилия породила в нем страх. Но Великий Дух был с ним, шаман чувствовал могучую поддержку и отважно призвал дух бледнолицей женщины, чтобы узнать о ней все.
Связь возникла. И в то же мгновение Ахау Кан Май отпрянул, тело его упало навзничь, по нему прошли конвульсии. Но измененным сознанием он пребывал в иных сферах, и даже опрокинься на него жаровня с углями, едва ли он почувствовал бы, что горит его плоть.
…Такое мгновение стоило больше, чем часы и дни.
…На одно лишь мгновение шаман вошел в связь с духовной сущностью странной женщины и узрел главное — она не одна. У нее покровитель… слишком грозный, пугающий… Ахау Кан Май до сих пор видел лик, в который преобразилось лицо женщины. Сияющий как солнце… лик смерти. И это еще не все. Там было странное… еще два духа. Мужской и женский. Человеческие… но не совсем… Шаман не мог понять, что это значит. Они тоже служили странной женщине.
Короткого мгновения было достаточно, чтобы Ахау Кан Май узнал — Гретхен владеет силой, заставившей его содрогнуться от соприкосновения с нею.
В ту ночь шаман долго размышлял об увиденном и разговаривал с духом своего тотема — медведем. И пришел к выводу, что с бледнолицей женщиной связано слишком много непонятного. Уверен же Ахау Кан Май был только в том, что женщина опасно сильна, и опасна именно ему. А за появление человека с Маннестерре он обязан поблагодарить Великий Дух. Этот бледнолицый — и предупреждение, и знак, и отмычка к странной женщине. Ахау Кан Май легко мог вступать в связь с людьми, с которыми когда-либо встречался. Но к незнакомым были нужны «отмычки». И для связи с этой женщиной необходим посредник, он-то и пришел к Ахау Кан Маю, сам. Значит, Ахау Кан Май обязан это использовать, а не зажмуривать трусливо глаза. От этого опасность не исчезнет.
К следующей ночи он подготовился, укрепил свой дух. К нему опять привели бледнолицего, опять курилась трубка…
На этот раз он увидел больше. Но не успокоение нашел… а новую пищу для своего страха. Ему никогда не доводилось видеть подобного. Призывая человеческий дух, Ахау Кан Май всегда обретал полную власть над человеком. Мог исцелить, изгоняя из духа мутные тени болезни. Мог напитать тени силой, сгустить их и обречь человека на скорую или медленную смерть. Многое мог. Даже тогда, когда видел за человеком покровителя — почти всегда это был дух тотемного зверя. И тогда все равно Ахау Кан Май был сильнее. Но за женщиной стояли три силы. И Ахау Кан Май чувствовал устрашающее бессилие. И даже с ее нерожденным ребенком он не мог ничего сделать. Ахау Кан Май проследил связи, что шли от ребенка к матери и отцу. Здесь его тоже ждало открытие… К отцу… но не к человеку с Маннестерре, как ожидал Ахау Кан Май. А к одному из тех, чей дух сопровождал женщину.
В ту ночь Ахау Кан Май понял, как надлежит ему действовать.