Маленькому полю со льном, подаренному Хансу и Анне на приданное, немало уже отдано было и сил, и времени. Выращивание льна — дело не простое.
Стебелёк льна всё равно что ствол дерева: снаружи — кора, а под корой мягкая и гибкая сердцевина из длинных и тонких волокон. Вот этими волокнами и ценен лён. Льняное полотно столь прочно, что его на паруса корабельные и рыболовные сети пускают. Одежда всю жизнь носится, ещё и по наследству передать годится. А всякие постельные принадлежности, полотенца да скатерти нескольким поколениям служат. Вот только от посева до полотна дорога долгая.
Анна с Хансом высчитали время от посева льна и с пятой недели начали навещать свой лён. Важно ведь не упустить время уборки. Вот с рожью, там, с уборкой просто — зёрно созрело, пора жать. Со льном не так. Дашь семенам созреть — лён перестоит, волокно загрубеет и всё, пускай весь урожай на паклю. Но без спелых семян тоже никак. И семенной запас сделать надо и масла льняного нажать.
Так что, едва Ханс сообщил, что семенные коробочки темнеть начали, поехали они с Анной лён теребить. Ночью кстати дождичек прошёл, легко стало рвать стебли с корнем. Лён ведь не косят, — зачем волокно укорачивать. Вырванные стебли укладывали тут же, на землю.
Через пару недель семена дозрели, пришло время лён обмолотить, оборвать семенные коробочки. Нужным инвентарём молодая семья, понятное дело, ещё не обзавелась. Но опять к родителям обращаться Анне почему-то в этот раз не захотелось.
— Ой, да сколько у нас того льна, — сказала она. — Я так оборву, руками.
Но Ханс, жалея её пальчики, через которые пришлось бы продёргивать стебли, привёз от отца гребень — толстую доску с зубастым торцом. Зубьями были часто набитые железные штыри, об которые Анна живо прочесала верхушки стеблей.
Оборванные семенные коробочки обмолотили, прокатывая по ним короткое брёвнышко, семена провеяли, просеяли, отделили посевную часть и решили, что на масло осталось так мало, что и затеваться не стоит. Лучше отдать родителям оставшееся семя.
Льняную солому опять увезли в поле, разложили мокнуть под осенними дождями. Теперь надо было ждать, когда волокно станет отделяться от внешней части стебля, прочной и жёсткой костры.
Вот сколько работы со льном. И теребили его, и стлали, молотили, мочили. Но это ещё полдела. Мять лён повезли к родителям Ханса. В мялке стебли ломались, жёсткие, деревянистые части стволиков разбивались в кусочки, а гибкое и прочное лубяное волокно оставалось целым и невредимым.
Клаус, отец Ханса, между делом сообщил:
— Если вы хотите льном заниматься, мы можем купить для вас мялку у Каммов. Иоханес на днях предлагал.
— Да мы ещё не решили, — в раздумье сказал Ханс. — Думаю, пока не стоит.
— И то, - согласился Клаус. — Хватит и нашей, а там видно будет.
— А им что, ненужна стала? — спросил Ханс.
— Собрались уезжать, распродают всё.
— Куда уезжать? — навострила ушки Анна.
— В Россию.
Анна знала, два года назад заговорили о каком-то Манифесте русской императрицы, которым она вроде приглашала народ из Европы в Россию. Ходили об этом какие-то неторопливые слухи, Анна не особо к ним прислушивалась. Где эта Россия! Какое отношение имеет к ней, Анне. Но в последний год говорить об этом стали больше, и вот, люди распродают всё, собрались ехать невесть куда, невесть зачем. На что соблазнились, интересно? У Каммов семья большая, дети мал мала меньше. Как не боятся за тридевять земель с малыми пускаться?
— Они контракт подписали с вербовщиком от вызывателя барона Борегара, — Анну резануло слово «вербовщик», никому не надо рассказывать, что оно обозначает и куда вербуют, обещая золотые горы.
— Иоханес говорит, барон обеспечит проезд и доставит до самого того места в России, где им дадут земли вволю, новый дом, подъёмные деньги.
— Ох, что-то больно гладко стелет, — покачал головой Ханс.
— Вербовщик у Каммов листовку оставил, там всё прописано. Велел людям показывать.
— Так попросил бы глянуть. Интересно, чем их завлекли. Иоханес человек не глупый.
Вечером Ханс и Анна читали листовку с Манифестом русской императрицы Екатерины II от 22 июля 1763 года «О дозволении всем иностранцам, в Россию въезжающим, поселяться в которых губерниях они пожелают и о дарованных им правах»
В Манифесте говорилось о привилегиях, которые гарантировала русская царица: свобода вероисповедания, льготные налоги, юридическое самоуправление. Тут Анне не всё понятно было, но главное, что встрепенуло сердечко Анны: обещали освобождение от воинской службы.
«Если в числе иностранных, желающих в Россию на поселение, случатся и такие, которые для проезда своего не будут иметь довольного достатка, то оные могут являться у министров и резидентов наших, находящихся при иностранных дворах, от которых не только на иждивении нашем немедленно в Россию отправлены, но и путевыми деньгами удовольствованы будут, — зазывал Манифест. — На построение домов, на заведение разного скота, на потребные к хлебопашеству и к рукоделию всякие инструменты, припасы и материалы выдано будет из казны Нашей потребное число денег без всяких процентов, но с возвращением оных по прошествии десяти лет в три года по равным частям.»
Дочитав, Ханс поднял глаза на Анну.
— А… зачем это ей… Екатерине-то? — проговорила она.
— Говорят, на большой реке Волге большое поселение ставить хочет. Вроде земли там много, пустой, не пользуемой.
— А правду говорят, будто русская царица их наших, из немцев?
— Я не знаю.
Больше о прочитанном не говорили, но у Анны оно из головы не шло. Верить? Не верить? Смущали слишком щедрые посулы. И слово «вербовщик». А ну как увозят людей невесть куда и, обобрав, на голой кочке бросают!
Теперь, как оставалась одна, так и думала об той листовке. Всякая домашняя работа уже не занимала её всю.
Ну, и со льном, конечно, дальше управлялась — долго трепала стебли о столб, выбивая костру. Потом тщательно расчёсывала деревянным гребнем, отделяла от чистеца грубые волокна, что шли на второсортный холст. Потом щёткой из жёсткой щетины чесала, для последней сортировки. Наконец, очёсанный, поделённый по качеству лён, взбила в большое пушистое облако. Полюбовалась на него и ровно разложила на столе, спрыснула водой и осторожно скатала в куделю. С улыбкой прижала к лицу — мягкую, белоснежную, первую собственную льняную куделю, которую спрядёт в самую тонкую ниточку.