где Гретхен перестаёт различать чёрное и белое
Гретхен видала, как нелегко даётся сэру Кренстону этот разговор. Лицо его, и без того болезненно бледное, стало ещё бледнее. Лоб сделался влажным.
— Довольно, — сделав над собой усилие, Гретхен встала, — вы…
— О, нет, Гретхен! Я должен наконец, сказать! Умоляю вас, выслушайте!
— Я хотела только сказать, что вам необходимо лечь, вы плохо себя чувствуете.
— Если вы используете это как возможность уклониться от разговора… Не делайте этого, Гретхен.
— Я останусь с вами.
Она заставила его выпить лекарство и лечь в постель.
— Не понимаю, почему господин Джоберти позволяет вам разгуливать по дому, когда вы ещё так слабы, — проговорила она несколько раздражённо, а может быть — нервно.
Сэр Тимотей виновато улыбнулся.
— Простите, Гретхен. Я понимаю, в созерцании чужого недуга мало радости.
Гретхен прикусила губку, мысленно выругала себя за несдержанность, но вслух ничего не сказала, не нашла, что сказать, а оправдываться было неуместно и глупо. Кренстон выглядел теперь намного спокойнее, как будто самая трудная часть разговора, которая его бесконечно волновала, осталась позади. А может быть, микстура Джоберти дала положительный результат.
Он не попросил Гретхен сесть рядом с его постелью, и она нашла себе место чуть в отдалении. Может быть, она и не преднамеренно заняла именно такое положение, но сэр Тимотей должен был повернуть голову, чтобы её видеть. Это скоро утомляло его, и, говоря с Гретхен, он большей частью смотрел в пространство перед собой. Таким образом, ей стало возможно уйти от его глаз.
— Я говорил сейчас не о том, о чём следовало… Вернее, мне представилось первостепенно важным не выглядеть лжецом в ваших глазах. И для меня это, в самом деле, главное. Но говорить надо о другом. Я должен снова вспомнить свой недолгий труд на ниве возвращения заблудших душ к Господу нашему, и причины, по которым я от этого пути отказался. Я говорил уже, что был плохим священником, что мне не хватало терпения, смирения и умения прощать. Но когда респектабельный человек рассказывал мне о своих прегрешениях и каялся в них, я не верил его покаянию. Потому, что он уходил от меня, чтобы без зазрения совести то же самое делать и дальше. Это был его образ жизни, способ жизни. Я это знал, но обязан был сказать: «Господь отпускает тебе грехи, сын мой». И я произносил эти слова, но в душе моей разгоралась ненависть к ним — жиреющим на несчастьях. Человек не чувствовал ни малейших угрызений совести, грабя последнее, обрекая людей на нищету, а я был ему пособником, благословляя так же и дальше действовать. Я тщетно убеждал себя в необходимости быть терпимым и любить человека, созданного Господом по подобию своему, за грехом видеть творение Господне… Но душа моя не находила покоя. Помните, я говорил вам, что получить приход, подобный моему, считалось большой удачей. Среди моих прихожан были люди высокого достатка, в основном, и довольно высокого положения в обществе. А я стал узнавать их другое лицо, которое, как правило, не скрывают от доктора и священника. И оказалось, что это наиболее растленный слой общества, погрязший в самых мерзких грехах. Картина оказалась столь неприглядна, что я не смог, не захотел мириться. Я думал, что уйду от этого, расставшись с саном. Я бежал от прошлой жизни. Но куда? Где он, совершенный мир? Такого не существует. А в нашем… слишком много подлости, корысти… бессердечия. Поверьте, Гретхен, у меня не было намерения встать на путь разбоя. У меня ещё оставались иллюзии: когда ко мне пришли за помощью, я, искренне желая помочь, обратился к закону в поисках справедливости.
Кренстон усмехнулся:
— Человек, представляющий закон, и стал первым, кого я решил наказать сам, не рассчитывая и не надеясь больше ни на кого. Способ оказался очень действенным. Просто на удивление.
Сэр Тимотей горько рассмеялся и, помолчав, сказал:
— Это не выход, я даю себе в этом отчет. Я противопоставил себя обществу, закону и меня самого объявили вне закона. То есть, закон больше не охраняет меня, никто не понесёт ответственности, что бы он не сотворил со мной. Закон… — он с усмешкой покачал головой. — Кстати, за голову Немого Пастора обещано целое состояние!
Как будто размышляя вслух, Кренстон медленно проговорил:
— Однажды фортуна отвернётся от меня, я это знаю. Так или иначе, меня выследят, предадут, заманят в засаду… жизнь моя закончится виселицей. Но до тех пор, пока Немой Пастор символизирует справедливость и закон, злодеям их грехи никто не отпускает, за них воздаётся полной мерой. Негодяи это знают, и стараются обуздать свои хищные инстинкты.
Кренстон умолк, Гретхен сидела, прикрыв лицо рукой. Её поразила мысль, пришедшая к ней, в то время как она слушала сэра Тимотея. Мысль о том, что она была бы счастлива, если бы кто-то, подобный Кренстону, пришёл и вернул барону Ланнигану хоть часть того, чем щедро наполнял он жизнь своей супруги. Если б кто-то пришёл ей на помощь в дни, когда Ланниган подвергал её изощренным мучениям! О, как она была бы благодарна! Так Кренстон прав?!
Ошеломлённая Гретхен потеряла всякую способность увидеть, в чём истина, где чёрное, где белое? С одной стороны перед глазами её стоял кошмар, увиденный в лесу. С другой — её собственные страдания, когда она оставалась один на один с мучителем, и никто не приходил ей на помощь.
— Те люди… Мужчина и женщина… Их тоже было за что наказывать? — не отнимая руки, глухо спросила она.
— Они много постарались, прежде чем мы захотели встретиться с ними. Я не хочу рассказывать о них… это слишком гнусно. Скажу лишь непосредственно о том, что предшествовало встрече в лесу. Мне стало известно, что о Немом Пасторе отчаянно выспрашивает молодой крестьянин. Я велел привести его. Парень просил о мести за свою невесту. В смерти семнадцатилетней девушки были виноваты те двое: муж-развратник и безумно ревнивая жена, вымещающая злость не на виновнике, а на жертве. Она замучила девушка до смерти. Выяснилось так же, что смерть этой несчастной была не первой на их совести. И мерзавцы своё получили. Впрочем, жизнь им оставили.
Кренстон умолк, лежал, прикрыв глаза. Потрясённая Гретхен молчала тоже, несколько раз она пыталась заговорить, но слова, готовые сорваться с языка, представлялись ей неуместными, фальшивыми, и она молчала.
— Вы мне верите? — тихо проговорил Кренстон.
— Да, — помедлив, ответила Гретхен. — Я верю вам.
Снова повисло молчание. Потом Гретхен, запинаясь, проговорила:
— Я хотела бы уйти к себе. Мне нужно… хоть немного привести в порядок хаос в моей голове… Не сердитесь, что оставляю вас.