в которой Иван забывает Алёну и уходит за прекрасной Девой
Никакой перемены в избёнке не случилось, пока отлучалась Алёна. Иван и не шевельнулся ни разу. Казалось, здесь только тело его, как пустой, покинутый дом. А то, что недавно ещё заполняло его — жилец, суть, содержание — ушло и обитает теперь где-то в другом месте, дом же стал мёртвым. Разве боль только живёт ещё в нём…
И впрямь, так мало жизни теплилось в теле Ивана, что надо было присмотреться, прислушаться, чтобы обнаружить её. Только слабое дыхание едва-едва грудь его тревожило — ему уже и дышать силы не стало.
Алёна с тоской смотрела в лицо столь милое сердцу. Если б можно было лечь с ним рядом, прижаться телом своим, полным жизни, к его — полумёртвому. И пусть у них будет на двоих одна жизнь. Если угаснет — сразу у обоих. Если жить дальше, так двоим, вместе — хоть бы и по половинке веку отмеренного…
Руки сами поднялись, начали тихонько повязки разматывать, снимать. Потом Алёна принесённой водой бережно лицо Ивану обтёрла, плечи, руки, грудь… Медленно, тщательно, осторожно. Боль его знала, как свою собственную. Потом укрыла одеялом пуховым, невесомым, рядом с топчаном на пол опустилась, к Ивановой недвижной руке лицом прижалась.
— Иванко, любый мой, помоги же мне… Гони от себя разлучницу злую, видишь — одной мне не совладать… из сил я выбилась. Помоги…
Трогает Алёна губами руку, которая совсем недавно была такой сильной, надёжной: и ласкать умела, и на работу любую спорая. А теперь — безжизненна и холодна. Тихими слезами мочит её Алёна, — не слышит ничего Иван, ни чует…
Он не здесь. Он далёко. Там, где светло и покойно. Свет тихий, жемчужный разливается. Он слегка холодный, но это только умиротворяет, успокаивает. Ничто не беспокоит Ивана: ни боль, ни память. Покой и беспамятство… Ах, нет, одна-единственная помеха досадная мешает покоем услаждаться. Имя ей — ожидание. Чего ждёт? Не знает Иван, но, кажется, душа живёт одним лишь этим. Да вот же! Наконец!
…Впереди, в отдалении, проступает в холодном жемчужно-перламутровом свете силуэт прекрасной Девы. Хрупкий стан её облачён в светящиеся одежды и оттого кажется голубоватым, прозрачным, из лунного света сотканным. Серебро волос вьётся мелкими кудрями, потоком буйным стекает по спине, падает на плечи и грудь. Уже и лицо красоты необыкновенной разглядеть Иван может. Тонкие черты выписаны божественной кистью. Большие лучистые глаза печальны, смотрят с укоризной, и на губах тоже печальная, тихая улыбка покоится…
Иван не знает, что за кручина печалит Деву, но чувствует — вина на нём, и горько то Ивану. Сколько же времени стремится он к Деве сквозь этот жемчужный свет? А настигнуть никак не может. Всем существом к ней устремляется, но в этом странном мире покоя и безмятежности порыв его теряет силу, и Иван будто плывёт бессильно в мучительной медлительности. Вот и теперь — уходит Дева в молочно-голубое перламутровое сияние, тает в нём, а у Ивана от тоски горло перехватывает, воззвать к ней голосу нету. И опять остаются ему в удел безвременье, покой, ожидание. Больше нет ничего.
Чего ждёт?.. Не помнит… И себя не помнит. Всё ушло вместе с образом неземным…
Но что это?.. Что?! Будто зовёт кто Ивана. Зов этот с самого донышка души поднимается. Так родничок студёный струится с песчаного дна, взвихривая песчинки. Но этот зов тревожный не песчинки беспокоит, будоражит он Ивана такой мукой и укором, как будто забыл Иван о чём-то чрезвычайно важном, необходимом. И уже бьётся в Иване крик — ровно сама душа заходится от боли. Ну зачем эта мука?! Уже не светло и не покойно Ивану, и боль оживает, и память пленённая из пут рвётся.
Жемчужный свет вскипает. Взметнулись безмятежные потоки перламутра, перевились, смешались, спутались. Разрывая их, вновь выходит из кипения Дева сияющая. Теперь она гневна и нетерпелива. Ланиты бледны, губы тонко сжаты, взгляд строго-взыскательный на Ивана устремлён. Но как же она несказанно прекрасна холодной своей красотой! Дева Ивану длань свою тонкую нетерпеливо подаёт. И знает Иван — коснись он тонких перстов девичьих, и прикосновение это целительно будет: всё уйдёт, вся мука непонятная, боль, что душу и тело рвёт… Только короткий ответный жест, и он соединится с ней во единое, память отпрянет, перестанет терзать… Память о важном, о главном, о чём он почему-то забыл…
Медлит Иван, и досадно Деве промедление его. Тонкие дуги бровей гневно изгибаются, сходятся, взгляд грозен делается, протянутая ладонь — требовательна.
…Иван знает — легко и сладостно будет взять её пальцы прохладные в свои руки, и навеки смолкнет крик в душе. Он ведь так долго шёл за ней, догонял и угнаться не мог, вот она, наконец, рядом… Иван маленький шажок делает. Назад. И успевает увидеть, как лицо Девы растерянным делается… И он открывает глаза.